Джеймсу уже было нечего терять, и он заехал Адольфу в ухо.
— Хо! — заметил студент, отпрыгивая назад. Затем он добавил пару слов на своем родном наречии и продолжил: — Ну, подошти! Герр Платерфик ошень опрадуется моя маленький история.
И убежал. Джеймс повернулся и отправился восстанавливать свою нервную систему неизменной чашечкой кофе.
Тем временем, склонившись у камина и пребывая в глубокой задумчивости, мистер Блатервик размышлял о нелегкой судьбе хозяина школы. Владелец Хароу Хауса был суровым человеком, таким, которые никогда не покидают рядов, даже если речь идет о борьбе с бакенбардами. У него был блуждающий взгляд, подразумевающее присутствие тела, но явное отсутствие духа. Мамаши, приводящие в первый раз своих сыновей в школу, замечали в этом отсутствующем взоре большую работу ума. «Голова! — говорили они. — Совершенно не знает отдыха. Говорит с тобой, а сам решает большие проблемы. Совсем как Гораций».
В настоящий момент его голова решала большую проблему, связанную с его шурином, Берти Бакстером. Чем больше он размышлял над эпохальными событиями его жизни, тем глубже входила в душу горечь. Берти был вымогателем по призванию. Наш век — век профессионалов, а Берти был специалистом по займам, и на этом поприще проявлял просто сверхъестественную изобретательность. Время было не властно над его талантом. Иногда он выбирал развязность, иногда — деликатность, которой мог убаюкать любого. Мистер Блатервик уже многие годы был для него дойной коровой. Как правило, хозяин Хароу Хауса расставался с деньгами сравнительно легко. Берти умел придать передаче денег нечто такое, что позволяло жертве думать о ней, как о не таком уж плохом вложении капитала. Но как только личный магнетизм исчезал вслед за своим хозяином, его сменяли размышления. Им и предавался сейчас мистер Блатервик. Почему, спрашивал он себя со всей суровостью, он должен терпеть всяких Берти? Разве нет у Берти своего источника дохода? И вообще, кто такой…
В этот момент вошла Виолетта с послеобеденной чашкой кофе и почтой.
Писем было всего два. На одном из них он с негодованием заметил почерк своего шурина. Кровь застучала в его висках. Неужели этот тип решил, что теперь он сможет занимать по почте? Он разорвал конверт, оттуда выпорхнул чек на пять фунтов.
Это произвело на мистера Блатервика ошеломляющий эффект. То, что это письмо не содержало просьбы о деньгах, было само по себе удивительным, но то, что в нем к тому же был еще и чек на пять фунтов, было просто нереальным и фантастическим.
Он открыл второе письмо. Оно было коротким, но содержательным. Его автор, почтенный Чарльз Джей Пикервиль, в самых любезных словах и выражениях отзывался о его школе и выражал надежду, что мистер Блатервик сочтет возможным принять трех его сыновей, семи, девяти и одиннадцати лет соответственно. А порекомендовал ему эту замечательную школу не кто иной, как его друг, мистер Герберт Бакстер.
Первые чувства мистера Блатервика были смешанными. Сначала он испытал жгучие угрызения совести за то, что мог и в мыслях допустить несправедливость к этому святому человеку. Потом наступило что-то вроде восторга.
Виолетта стояла рядом, держа в руках поднос. Вначале взгляд мистера Блатервика упал на него, затем — на нее.
Надо сказать, что она была совершенно очаровательным созданием. От ее внимания не ускользнуло, что принесенные ею вести оказались добрыми, и, чувствуя почти личную ответственность, она улыбнулась мистеру Блатервику.
Блуждающий взгляд Блатервика остановился на Виолетте. Большая часть его сознания была уже в светлом будущем, тешась заботами о разросшейся до невероятных размеров школе, истинной Мекке для богатых родителей и эксцентричных миллионеров. Оставшейся части вполне хватало для того, чтобы понять, что он в великолепном расположении Духа и почему-то благодарен Виолетте. К сожалению, эта часть его сознания была все же слишком мала, чтобы вовремя предупредить его о неуместности, пусть даже и отеческого поцелуя, которым он незамедлительно одарил Виолетту, ц тут в комнату вошел Джеймс Датчет.
Джеймс замялся в дверях. Виолетта, ничтоже сумняшеся передала ему чашку кофе и выпорхнула из кабинета, оставив немного напряженную атмосферу.
Мистер Блатервик осторожно кашлянул.
— Тучи. К дождю, наверное, — безмятежно начал Джеймс
— А?
— К дождю, говорю.
— А, да-да, — нашелся Блатервик. Они помолчали.
— Жаль, если дождь начнется, — продолжил тему Джеймс.
— Да, жаль будет. Они помолчали еще.
— Да… Датчет, — начал Блатервик.
— Я вас слушаю.
— Я… эээ… может быть… Джеймс был весь внимание.
— Еще сахарку?
— Спасибо, достаточно, — ответил Джеймс.
— Очень бы не хотелось, чтобы дождь пошел. На этом беседа замерла.
Джеймс отставил свою чашку.
— Мне надо кое-что написать. Я, пожалуй, пойду, — сообщил он.
— А? Прямо сейчас? — заметил Блатервик с облегчением. — Великолепная идея, великолепная.
— М-м-м, Датчет, — сказал мистер Блатервик на следующее утро.
— Да?
С самого утра он испытывал только теплые и приятные чувства. Солнце выглянуло из-за туч, а в одном из пришедших конвертов оказалось письмо редактора, в котором говорилось, что он с радостью возьмет рассказ, если будет подправлен абзац, помеченный галочкой.
— К сожалению, мне пришлось расстаться с Адольфом, — сказал мистер Блатервик. — Представляете, он пришел ко мне в кабинет с чудовищной, нелепой клеветой, о которой нет смысла распространяться.
Джеймс немного обиделся. Нехорошо все-таки выкармливать кровососов!
— Ай-я-яй! — сказал он. — И это после моих уроков, которые я давал ему каждый день! Никакой благодарности у этих иностранцев, — заметил он философски.
— Поэтому я и был вынужден… — продолжил мистер Блатервик.
Джеймс понимающе кивнул.
— А вы слышали что-нибудь о Западной Австралии? — спросил он, меняя тему. — Замечательная страна, мне говорили. Я даже думал туда поехать.
— В самом деле?
— Но изменил свои планы.
СЭР АГРАВЕЙН, РЫЦАРЬ КРУГЛОГО СТОЛА
Однажды, гостя в старинном замке у своего друга, герцога, фамилия которого уходит слишком далеко в древность, чтобы дать хоть какой-то шанс произнести ее правильно, я случайно нашел старинный манускрипт, написанный готическим шрифтом. Он и послужил основой той истории, которую я собираюсь вам предложить.
Мне, правда, пришлось ее немного подправить, так как авторы в те стародавние времена были слабо знакомы с законами композиции. Они старались набрать побольше воздуху и пробубнить все до конца, не размениваясь на остановки и диалоги.
Кроме того, я немного сократил название. В оригинале оно звучало так: «История, рассказанная монахом Амвросием о том, как случилось, что добрый рыцарь Круглого стола сэр Агравейн Печальный отправился на спасение прекрасной дамы и после многотрудного путешествия и преодоления многих напастей получил ее сердце и руку и жил с ней долго и счастливо».
Сказано, конечно, коротко и ясно, для того времени — в самый раз, но сейчас, в наши дни, у нас уж больно строги стандарты. Словом, ярд-другой мне пришлось отрезать.
Итак, мы можем начать.
Большой турнир был в полном разгаре. Весь день рыцари, разгоряченные взаимными обещаниями, бросались друг другу на пики к пущему удовольствию публики. Глаза сверкали, платки взмывали в воздух, зычные голоса глашатаев призывали фаворитов расправиться со своими мускулистыми противниками. Галерка неистовствовала, ближе к арене слышались выкрики торговцев, предлагавших программки турнира и прохладительное. Шум и веселье царили в округе.
По толпе пробежал шепот, и она замерла. На противоположных концах арены появились всадники в полном вооружении.
Герольд поднял руку.
— Леди и джентльмены! Галахад Воинственный и Агравейн Печальный. Галахад — в правом от меня углу, Агравейн — в левом. Оруженосцев просим покинуть арену.
Кто-то попытался предложить один к шести на Галахада, но не нашел желающих. И осторожность эта была не без причины.
Мгновением позже двое всадников встретились посередине ринга. Из клубов пыли с металлическим лязгом на землю упал сэр Агравейн.
Он собрал себя, поднял и заковылял со сцены. Для него это не было необычным. По правде говоря, всю свою турнирную карьеру он только этим и занимался.
Правда была в том, что сэр Агравейн Печальный был не приспособлен для рыцарской жизни, и это знал. Такое знание и придавало ему тот оттенок меланхоличности, из-за которого он получил свой титул.
До той поры, пока ко мне в руки не попал этот манускрипт, я думал (полагаю, как и все остальные), что любой рыцарь Круглого стола был образцом красоты и силы. У Мэлори вы не найдете ничего, что бы опровергало эту теорию (у Теннисона — тоже). Но, по всей видимости, за Круглым столом бывали исключения, и сэр Агравейн Печальный был из них главным.
Казалось, положение его безнадежно. В этом мире есть место некрасивым и сильным; найдется место и слабым, но красивым. А если уж вам не повезло ни с первым, ни со вторым, приходится полагаться на собственные мозги. Во времена короля Артура они не применялись в домашнем хозяйстве, и спрос на них был совсем вялым. Агравейн был умнее, чем большинство его современников, но роста он был невысокого, три ускоренных курса по бодибилдингу заметных результатов не дали, в общем — с мускулами у него было плохо. Глаза у него были мягкие и кроткие, нос — вздернут подбородок остро выступал из-под нижней губы, как будто Природу во время работы над его лицом кто-то срочно отвлек, и ей пришлось долепливать в спешке. Выступающие верхние зубы довершали картину, придавая ему сходство с испуганным кроликом.
Немудрено, что с такими достоинствами он чувствовал себя за Круглым столом печально и одиноко. В сердце своем он тосковал по романтике, но романтика его сторонилась. Леди при дворе просто его не замечали. Девы в беде, которые периодически забредали в Камелот, жалуясь на драконов или великанов, испрашивали у короля, не отправит ли он с ними доблестного рыцаря (примерно так сейчас вызывают полисмена). Но даже с ними у него не было ни одного шанса. Выбор обычно падал на Ланселота или другого любимца публики.