Вас долго, смертные, томил кромешный мрак,
И трепетали вы при виде сильных мира;
Но знайте: темен трон, и дешева порфира.
Итак, сыны Отца, внемлите! Вот вам весть:
Под этим благостным и темным небом есть
Власть лишь одна — любовь; и трон один навеки —
Невинность! Свет и мрак сегодня в человеке —
Как два противника, готовые убить.
Священник — кормчий ваш. Он должен свет ловить,
Пока его душа не озарится светом.
Мысль, травка, человек — все хочет в мире этом
Расти при свете дня. Настали времена:
Заря рассветная торжествовать должна.
Господь доверил нам свою обитель. Люди,
Совсем не для того дано нам правосудье,
Чтоб попирать его, и множить мрак невзгод,
И шар земной крутить назад, а не вперед.
Я слеп, друзья, как вы. Ни мира я не знаю,
Ни бога, ни людей. И, это понимая,
В согласии с моих неведений числом,
Я, пастырь, три венца имею над челом.
Считаясь папою по облику и платью,
Считаю слугами я вас, о люди-братья.
Зачем живу в дворце вот этом — не пойму,
И диадемою украшен почему.
Верховный я глава, властителей властитель,
Наместник господа, монарх, первосвятитель,
Но, люди, слушайте — мне ясно наконец:
Я — нищ! И я уйду, покину я дворец,
И да простят меня все эти самоцветы,
Все ткани пышные, что на меня надеты.
Весь этот страшный блеск, что случай мне вручил,
Пусть не клянет меня, что здесь, как тень, я жил,
Рожден для хижины, в роскошествах коснея!
Людская совесть — вот сестра моя. И с нею
Иду беседовать. Я ненавижу зло,
Не ненавидя злых. И время мне пришло
Монахом только быть, таким же вот, как были
Святой Антоний, и Гонорий, и Василий.
И туфлю, наконец, носить я перестал,
Ту, на которой крест нередко трепетал
От королевского кровавого лобзанья.
Ковчег покинул Ной, и я иду в скитанья.
Бог в помощь страннику. Одетый в дождь и пыль,
Лишь дней своих концом владею я, бобыль,
Но свет несу я вам, от скорби отупевшим.
Я помогу сердцам, крушенье потерпевшим.
Сольюсь я с темнотой, сольюсь я с беднотой,
Меж терний я пробьюсь. Пущусь я в путь святой
Босым, как Иисус; ведь те, кто неимущи,
Как он, те всех сильней! Уйду в людские гущи
Я, веры сеятель, ловец сердец. А Рим
Оставлю римлянам, чтоб сделать мир своим.
Бог — это Человек. Иду к нему. Не стойте
Здесь, на моем пути!
Восточный патриарх в тиаре и в ризах первосвященника, окруженный епископами в полном облачении.
Хвалу и радость пойте,
Народы, города, и горы, и поля!
Бог Саваоф — жених, невеста — церковь! Я,
Апостол, небесам даю благословенье.
Появляется человек в платье из грубой черной ткани, с деревянным крестом в руках.
Прекрасно! Но и ад нуждается не мене
В благословении твоем, святой отец!
Ад?
Да, отец мой, ад. Нужда и скорбь сердец —
Вот что такое ад! Беду благослови ты.
А где добро со злом вступает в бой открытый,
Не столь ты нужен там. Благословенья ждут
Все, за кого молитв не возносилось тут.
Трущобы, нищета, от горя мутный разум,
Цепь страшной каторги — все зло земное разом,
Итог возмездия — вот что такое ад!
Кто этот человек?
Не знаешь? Я твой брат.
Епископ Запада — епископа Востока,
Тебя, приветствую! Задумайся глубоко!
О господе тебе напомнить я хочу!
Как? Это вы, отец? Вы — в саване!
Грущу.
Вы? Первый на земле?
Увы!
Но в чем же дело?
Все страждут, а тобой веселье овладело.
Делает шаг по направлению к патриарху и пристально на него смотрит.
Погряз ты в роскоши. Венец свой растопчи.
Он — ореолу враг. Небесные лучи
На злато не меняй. Ты, пастырь, в ликованье,
Но содрогаются народы от звучанья
Часов свершившихся, и бледный небосвод
Их боем полнится. С погостов звон плывет.
В набат ударили сегодня колыбели
По новорожденным, которых мы отпели.
Невинных берегись, которых превратил
Ты в проклятых! Страшись страстей, что распалил
Ты вожделеньями своими и тщеславьем.
О, эта суетность! Как гибельно мы правим!
Нет, братья, не затем дана нам в руки власть!
Ведь мы не короли, чтоб друг у друга красть
Все эти Страсбурга, Ганноверы, Эльзасы!
Из чьих сокровищниц богатствами запасся
Служитель господа? Обогатился ты
Не чем-нибудь иным — трудами бедноты.
И чем в твоей мошне бывает больше денег,
Тем меньше святости в душе твоей, священник.
Знай: много нищеты и горя на земле.
Блуждают девушки по вечерам во мгле.
А стихари твои, блеск риз в цветах Востока
И драгоценности, ласкающие око, —
Как призраки в ночи встают со всех сторон;
Из ясель ими взят Христос и умерщвлен.
Знай: нынче женщины с публичным свыклись ложем;
Ведь жить-то надо все ж; ведь мы им не поможем:
Там — голод бедности, здесь — похоть богача.
А у тебя атлас, и бархат, и парча,
И золото тиар… Для вас, для нищей голи,
О августейшие колодники бездолья,
Священным кажется богатый наш убор;
Для нас, священников, он — горе и позор!
Вот этот бриллиант, что митре дал сиянье,
Вот этот изумруд, чьи искристые грани
Покажутся морской пучины зеленей,
Все это темное мерцание камней —
Кровь ваша, молоко из грудей истощенных,
Дрожь, охватившая малюток обнаженных,
Паденье в пропасти неведомые! Вот
Что значит этот блеск! Расстался ты, народ,
С невинной радостью. Вы голодны, вы нищи;
Нет денег, чтоб платить за хлеб и за жилище,
И нет достоинства, и в сердце меркнет свет,
И нет плодов труда, и чести женской нет —
Утехи вашей! — Вот позор твой, пастырь! Все ты
Верни им! А себе оставим нечистоты!
Как! Есть предвечный бог. Он мыслит. Яркий свет
Нам шлет он без конца. Он движет сонм планет
И все живущее премудро образует,
И бытие свое он этим доказует.
Господь из темноты, где блещет метеор,
Зрачками ясных зорь глядит на нас в упор,
И цементирует он всю громаду мира,
Чтоб трещин не было в лазурности эфира,
И в ночь, когда вот здесь, над нашей головой,
Бушует ураган, сорвав намордник свой,
Вот эти небеса другими небесами
Уравновесил бог, даря нас чудесами,
Что и не снились нам: обильем голосов,
Зарниц над кручами, огней во мгле лесов.
Да, есть он, этот дух, непостижимый, зоркий!
Здесь, старцы, пастыри, мы рядимся в оборки,
Как девки падшие, и падки точно так
До драгоценностей и всяких мнимых благ,
И в криводушные впадаем мы восторги.
Но, не участвуя в презренном этом торге,
Властитель темных гроз, он жив! А мы в церквах
Иль под порталами в своих монастырях,
Меж складок мантии иль ткани золоченой,
Священнодействуя, толпе ошеломленной
Показываем: «Вот малюточка господь —
Глаза эмалевые, розовая плоть!»
Картонный Иисус! Из воска бог предвечный!
Несут его гулять, и славят бесконечно,
И перед алтарем на цыпочки встают —
А вдруг всевышнего столкнут и разобьют!
Что церковь, то святой… Мы их обожествляем, —
На это прихожан мы данью облагаем,
На ладан дышащих мы грабим без конца.
Рождает ненависть гремящие сердца,
И голода клыки вонзаются в людские
Жилища жалкие, в мансарды, в мастерские.
А мы? Наделали мы кукол золотых, —
Зовут Иоаннами Крестителями их, —
И уйма дев Марий в футлярчиках блистает;
Чтоб пустоту одеть, Голконды не хватает.
Порок гигантом стал, и прикрывает тьма
Девичью каторгу — публичные дома.
Я повторяю вам: все свечи вы зажгите,
И цугом, по два в ряд, все церкви обойдите, —
Но этой гнусности вам все же не унять.
Да! Хлеб вы у людей осмелились отнять.
Вы богатеете на нищете народной.
Невинность ангельская, будучи голодной,
Во тьму провалится! Вы даже голубка
Хотите превратить в орлана-буряка,
Чтоб идол пребывал в парче и позолоте.
Ведь эти женщины из крови и из плоти —
Цветы невинности, цветы любви святой —
Заплатят чистотой своей, и наготой,
И добродетелью, погибшей безвозвратно,
За ваших куколок нелепых. Вам понятно?
Вы слышите меня? Господь на высях гор
Так со сновидцами вел древле разговор.
А вы мечтательно воссели на престоле —
Затем, чтоб в демонов преобразиться, что ли?
О, будем же любить, любить, любить, любить!
О братья, следует нам рубище носить
И деревянное иметь в руках распятье,