Лиля в комнате не одна. Рядом с нею «письмоводители» молодые, но Лиля («бабушка Лиля» — у нее уже внуки!) не только не отстает в деле, но и частенько материнским голосом говорит: «Девчонки!..» Это значит, что темп работы замедлился и надо встряхнуться…
На каждом производстве есть люди, которых так давно знают, с которыми на ходу столько говорено, что кажется: все тебе в человеке известно. Но вдруг какое-то слово, за ним неожиданный разговор, и человека вновь для себя открываешь.
* * *
Лидия Чубукова. Я зову ее Лиля по старой памяти.
Война началась, когда Лиля окончила семилетку. Вместе со взрослыми она тушила на крышах и чердаках немецкие «зажигалки».
А когда фронт подвинулся к самой Москве, из восьмого класса ушла на курсы почтовых работников. На Ярославском вокзале из пятнадцатилетних девчонок готовили поездных почтарей.
«Почтовый вагон мне показался похожим на улей — множество деревянных полочек-сот.
В каждую соту, пока идет поезд, надо из груды писем положить нужное. И не дремать, когда остановится поезд, — в одну минуту на какой-нибудь маленькой станции ночью надо взять с нужной полки письма и бандероли, принять местную почту. Скоро я поняла: люди в почтовом вагоне тоже похожи на пчел — в сутки спать приходится три-четыре часа».
Учил девчонок на Ярославском вокзале старик почтарь, начинавший работать еще в царское время. «В нашем деле география — главная из наук!» — говорил суховатый наставник. Сам он почтовую географию знал превосходно. Он знал, от какой станции письмо пойдет далее по реке, от какой его повезут на оленях, на лошадях; он знал расписание местных поездов, пароходов; знал, когда начинается навигация на реках, где и когда прекращается санный путь. Стоя у клеток, похожих на соты, он говорил: «Письма из ваших рук должны разлетаться, как птицы!» — и показывал, как должны разлетаться: полсекунды на чтение адреса, и письмо попадало в нужную клетку.
«И помните: в письме — человеческая судьба! Сейчас — особенно…» Такими словами старик закончил учебу.
Это было осенью 1941 года. С Ярославского вокзала поезда уходили тогда на север, северо-запад и на восток. На восток в почтовых вагонах ездили женщины, оставлявшие дома детей, — восточные линии были долгими, но неопасными. На опасных из-за бомбежек маршрутах работала молодежь. «Ни одна поездка в Мурманск или Архангельск без бомбежек не обходилась. Но особой опасности подвергался поезд Москва — Кобона».
Кобона?.. Кто-нибудь знает сегодня, что это значит? Звучит как столица какого-то государства. Но где расположена? Мы подошли с Лилей к карте и не нашли. Очень мала населенная точка.
Кобона — это деревня, небольшая деревня, стоявшая вблизи Ладоги и волею судеб ставшая ключевым местом на пути Москва — Ленинград.
Ленинград был в блокаде, и поезда из Москвы ходили лишь до Кобоны. «Тяжкий был путь. Шли сначала до Вологды, потом — Череповец, Тихвин, Волхов. У Волхова от магистральной линии была спешно до Ладоги проложена ветка с конечным пунктом на берег: Кобона. Тут был тупик. Приезжали, разгружались и тихо — назад. Грузы и люди далее двигались к Ленинграду знаменитой Дорогой жизни: зимой — по льду, летом и осенью — по воде».
Поезда из Кобоны приходили всегда побитые — немцы всеми средствами старались разорвать ниточку, шедшую к Ленинграду. Но, несмотря на бомбежки, линия действовала.
«Из Москвы состав, уходивший в Кобону, провожали со страхом и восхищением. И не всегда поездные бригады целиком возвращались в Москву. Однажды узнали: бомба попала прямо в почтовый вагон. «В тот день я с подругами попросилась ездить в Кобону».
Сегодня поезд Москва — Ленинград идет шесть часов. Тогда до Кобоны почтовый поезд ходил трое суток. Трое суток — туда, трое — обратно. Это по расписанию. Бомбежки, особенно сильные на участке Тихвин — Волхов, расписание это ломали, и поезд Москва — Кобона, случалось, в пути находился до трех недель.
«В почтовом вагоне нас было шестеро: трое моих ровесниц, наставница тетя Катя Сокольская и проводник дядя Паша Суханов, ему тогда было под шестьдесят. Брали в дорогу мы старенький самовар — варили в нем свеклу, картошку, а после кипятили чай. Давали нам на неделю свечей. Но их всегда не хватало. Дядя Паша на остановках находил сосновые чурбачки и щепал сухую лучину. При лучине мы письма и разбирали. У Кати-наставницы был пистолет: мы принимали на станциях вместе с почтой и деньги».
Первый же рейс в Кобону был для подруг-почтарей большим испытанием. Под Тихвином поезд атаковали немецкие самолеты. «Я помню, как побежали все из вагонов. Помню, лежали у полотна, не зная, кто жив, кто мертв. Помню лицо летчика — мессершмит несколько раз проносился над самой землей… Вагоны остались целы. А люди во множестве не поднялись.
Я считала своих: Шура, Тося, Клава, тетя Катя Сокольская, дядя Паша. Чудо — все целы! Собирали в вагоны раненых и убитых. Странное дело, не было страха. Была ненависть. И было желание: отомстить!.. В Москве Клава Страхова, Тося Белова, Шура Червякова и я пошли в военкомат проситься на фронт медицинскими сестрами».
Немолодой военком со шрамом на правой щеке и палочкой-костылем внимательно выслушал четырех добровольцев, спросил, сколько им лет, где работают. При слове «Кобона» он вдруг особо внимательно посмотрел на подруг.
— Кобона… Идите работать. И считайте, дочки, что вы на фронте…
В Кобону из Волхова шло обычно всего три вагона. Багажный вагон, с продуктами главным образом; потом почтовый вагон с целевою почтой для Ленинграда — газеты, письма, бандероли, посылки; и третий — с трактовой почтой, в нем в Ленинград уходило то, что собрано было на станциях по пути из Москвы.
В конце состава из паровоза и трех вагонов цеплялась платформа с двумя зенитками. «Тихо, без единого огонька ночью из Волхова мы двигались на Кобону. Недлинный путь, но очень опасный. Помню землянки по сторонам, стволы зениток, воронки от бомб. В конце пути была полусожженная деревенька. Но обычным жильем тут не пахло. Помню запах соленой рыбы, квашеных овощей, каких-то других продуктовых припасов. В Кобоне были штаб и склад всего, что с огромными трудностями и потерями перевозили по Ладоге в Ленинград».
Почтовый поезд привозил в Кобону много посылок, главным образом из Средней Азии, и больше всего из Ташкента. От полотняных мешков и ящиков шел запах сушеных фруктов и дынь. В бандеролях ленинградцам посылали тоже еду, кто что мог, — «однажды из треснувшей бандероли посыпались ломтики сушеной свеклы».
Посылки на склад в Кобоне сдавались в стандартной почтовой таре — в больших старинных баулах из свиной кожи. Назад баулы не возвращались. И однажды подруги узнали: там, за Ладогой, кожу баулов вымачивали и варили. С того дня в тару поверх посылок они клали украдкой пакеты без адреса — с хлебом, картошкой, кусочками сахара — для почтарей, разбиравших драгоценную почту там, в Ленинграде.
В Кобоне же принималась почта с той стороны. Ее привозили по Ладоге. «Забирая мешки, мы все хорошо понимали: дорога по озеру была адом. Мешки навылет прошиты осколками.
Часто осколки мы извлекали из массы порванных писем. Почтовый груз попадал в воду, и мы сразу же спешно сушили письма, восстанавливая расплывшиеся адреса на конвертах и треугольниках.
Однажды из мешка мы вытряхнули письма вперемешку с кровавым снегом и льдом. Как видно, взрывом их разметало, и кто-то, будучи раненым, торопливо сгребал их в мешок. Мы плакали, прислоняя конверты к горячему самовару, — на них оставались следы чьей-то крови. Такая это была дорога…»
* * *
Напомню, Лиле и подругам ее было в ту пору по шестнадцать годков. Вся мера взрослой ответственности и сурового долга лежала на хрупких плечах девчушек. Лиле, когда наставница тяжело заболела, доверили пистолет. И она по тракту Москва — Кобона — Москва принимала не только письма, но и почтовые деньги. А когда блокада была разорвана и уже не в Кобону, а прямо в сам Ленинград пошли поезда, юные почтари стали ездить на Мурманск. Тут бомбежки еще бывали.
И не один раз залегшие у полотна люди видели взрывы, опрокинутые вагоны, скрюченные рельсы. Кто-то на тех путях уцелел, о ком-то сохранилась лишь память…
Такой была юность у нашей Лили. После войны уже много лет работает она в «Комсомолке». Поездами, автомобилями и самолетами идут сейчас письма. Пути почтовые их собирают в конце концов в большой бумажный мешок, который привозят на улицу «Правды» в Москве.
Этот мешок открывает Лилия Ивановна. — Из множества обратных адресов какой адрес мог бы тебя взволновать? — спросил я Лилю вчера, сдавая эту заметку в набор.
Она ответила сразу:
— Кобона!
Из Кобоны в редакцию письма, насколько помню, ни разу не приходили. Затерялось то место. А было ведь знаменитым, на стратегической карте обозначено было. И поезд ходил, как в какую-нибудь столицу: Москва — Кобона!
Очень интересно узнать — что там и как? Помнят ли год 41-й, 42-й? Хотя бы небольшое письмо, хотя бы страничку. Такие письма очень дороги человеку.
Фото автора. 8 марта 1981 г.
В день, когда ты родился…
Письмо в редакцию
«Уважаемый Василий Михайлович. 12 апреля все мы вспомним первый полет человека в космическое пространство. Мне этот день особенно дорог — я родился 12 апреля 1961 года. Мама рассказывает: Юрием меня назвали в честь первого космонавта. Она говорила еще, что так тогда называли многих мальчишек. Значит, всем нам скоро исполнится двадцать. Не знаю, понятна ли моя просьба, но очень хочется знать: каким был этот день? Лично к Вам обращаюсь потому, что мама сказала: в роддоме все тогда читали «Комсомолку» и Ваш рассказ о Гагарине…»
Рядовой Юрий Павлов. Краснознаменный Дальневосточный военный округ.
Письмо из редакции
Дорогой Юра, просьба твоя понятна. Я и сам когда-то в подшивке старых газет нашел нужный номер и с любопытством прочел его целиком.