Шимп тоже так думал. Он просто видел, как мерзкая чета прячет драгоценный груз в таком месте столицы, которого ему вовек не найти. Картина была настолько живой, что он застонал.
— Что беспокоит, сэр? — спросил заботливый Фланнери.
— Э?
— Где болит? Чего-то вы стонете. Я б на вашем месте лег в постель и положил грелочку на брюхо. Прям вот сюда. Всю заразу выгонит. Одна моя тетка…
— Тетка, трам-та-ра-рам!
— Хорошо, сэр. Как вам угодно. Ну, я пошел, машину приведу.
Он удалился, и Шимп, отняв от глаз ладони, предался размышлениям. После сонных капель видишь мир в темном цвете, но и без них мысли врача были бы невеселыми. Как и Джон, он мечтал о встрече с Мыльным.
Именно тут открылась дверь, и горничная доложила:
— Мистер Моллой, сэр.
— Пусть войдет! — хрипло закричал медик. Послышалось какое-то шарканье и в комнату вошел Мыльный.
Когда мистер Моллой переступил порог кабинета, он был разительно похож на бегуна, прорывающего ленточку. Лицо его раскраснелось от жары и посерело от пыли; волосы растрепались и слиплись; ноги обрели такую самостоятельность, словно не зависели не только от тела, но и друг от друга. Словом, объективный наблюдатель испытал бы острую жалость, увидев обломки красивого, представительного человека.
Шимп этой жалости не испытал. Судя по виду, Моллоя провернули через сложный агрегат, а потом додавили грузовиками. Это Шимпу понравилось. Он бы с удовольствием вознаградил и механиков, и шоферов.
— А, вот и ты! — заметил он.
Моллой осторожно подковылял к креслу, судорожно схватился за ручку и с трудом сел. Коснувшись сиденья, он жалобно вскрикнул. Потом откинулся на спинку и мгновенно уснул.
Шимп смотрел на него с испепеляющей ненавистью. Мало того, думал он, что у этого гада хватило наглости приехать в «Курс», он еще принял кабинет за спальню! Ухватив бывшего друга за относительно густые волосы, медик дернул их несколько раз.
Это помогло. Мыльный выпрямился в кресле.
— А? — произнес он, моргая. — Что?
— В каком смысле?
— Где я?
— Сейчас скажу.
— О! — воскликнул Моллой, придя в сознание и снова откинулся на мягкую спинку. Разговоры разговорами, но для того, кто проехал двадцать миль на истинном рыдване, удобства важнее.
— Худо мне… — выговорил он.
Казалось бы, естественно, но бывший партнер вскипел еще больше и несколько секунд не мог найти адекватных выражений, если не учитывать бульканья.
— Да, — продолжил Моллой, — худо. Ну и велик! Особенно икры болят. И вон там, в подъеме. Хотел бы я, Шимпи, получить по доллару за каждый синяк.
— А мне что, не худо? — осведомился Твист.
— Хоть пятьдесят центов, — продолжал Моллой, — за каждый синяк, от ступней и выше.
— Если б у тебя так трещала башка…
— Трещит, — успокоил его Мыльный. — Солнце напекло. Прямо чуть все не бросил! Если б я знал, что…
— А мне-то, мне каково! — заорал Твист, трясясь от жалости к себе. — Что твоя жена натворила, а? Деловому партнеру! Накапать сонных капель… Да что же это такое?!
Моллой обдумал этот вопрос.
— Она у меня порывистая.
— И еще лилию в руку сунула!
— Такая, знаешь, забавница. Молодость, молодость…
— Я тебе покажу молодость! Да как…
Мистер Моллой решил, что пришла пора назиданий.
— Сам виноват, Шимпи. Все корысть, все жадность. Не запросил бы шестьдесят пять процентов, ничего бы не было. Может порывистая натура это стерпеть? Не может. Ты лучше послушай, зачем я приехал. Согласен поделить по совести — треть на человека — скажу хорошую вещь, плясать будешь.
— Плясать я буду только в том случае, если ты свернешь шею.
Моллой был неприятно поражен.
— Ну что это ты, Шимпи! Как можно!
Мистер Твист поинтересовался, не ждет ли мистер Моллой, что при сложившихся обстоятельствах он, то есть Твист, его поцелует. Мистер Моллой этого не ждал; не ждал он и грубости. Грубость, надо сказать, к добру не приводит, равно как и жестокость.
— Если бы у тебя, Шимпи, так болела голова, — с упреком прибавил он, — ты бы знал, как горько, когда старый друг обижает.
Твисту пришлось немного побороться с непроизвольным бульканьем.
— Голова? — переспросил он. — С чего бы это? Вот у меня и впрямь болит.
— Ну, что ты, Шимпи!
— Хочешь убедится, выпей этих капель. Мистер Моллой разумно уклонился от спора.
— Так вот, я тебе скажу, зачем приехал. Этот субъект нас обштопал.
— Какой субъект?
— Лестер Кармоди. Подозревал с самого начала.
— Что!
— Да уж то. Сам слышал. Знаешь, что он натворил? Забрал сумку из шкафа и послал шофера отвезти ее в камеру хранения.
— Что!
— То.
— М-да… — впечатлился мистер Твист. — Однако… Значит, она не у тебя?
— Нет, не у меня.
Мистер Твист не надеялся испытать радость ни в тот день, ни позже; но что-то похожее испытал. Тем самым, он засмеялся, а там — взвыл от боли.
— Вот и доигрались, — наставительно сказал он, когда перестал сжимать голову обеими руками. — Положеньице-то не лучше моего.
— Нам обоим плохо, Шимпи. Надо действовать вместе и как можно быстрее.
— Как это, действовать?
— Сейчас скажу. Этот шофер привез квитанцию…
— …и дал старикану, да?
— А вот и нет! Племянничку. Молодому Кэрролу. Потрясенный Шимп воззрился на Моллоя.
— Кэррол? Это который там, наверху?
— Он наверху?
— А то! Заперт, и окна с решетками. Ты уверен про квитанцию?
— Еще как! Идем и берем.
— И все?
— Все.
— А как, — спросил Шимп, — мы ее возьмем?
Мистер Моллой ответил не сразу. Он сам размышлял об этом, крутя педали, и в конце концов понадеялся на острый разум Шимпа.
— Я думал, — признался он, наконец, — тебе что-нибудь придет в голову.
— Да? Мне?
— Ты такой умный, — сказал Моллой. — В чем в чем, а в этом тебе никто не отказывает. Что-нибудь ты измыслишь.
— Да? А ты пока что отдохнешь? И за все, про все…
— Ну, Шимпи!
— … какую-то жалкую треть? Вот что я скажу… Мистер Моллой чуть не заплакал.
— Ох, не будем заводиться! Договорились, и ладно. Такое, знаешь, джентльменское соглашение.
— Да? Спустись с неба, птиц распугаешь. Семьдесят процентов мне, а то работать не буду.
— Семьдесят!
— Пожалуйста, дам совет. Иди туда сам, побеседуй. Если он чувствует то, что я после этих капель, он тебе очень обрадуется. Ну, оторвет голову, ну, выбросит из окна — чего там, все одно умирать.
Мистер Моллой, и раньше не слишком сообразительный, после своей поездки совсем лишился сметливости. Вот если бы тут была жена, она бы мигом подкинула идей, и самых отборных.
— Нельзя ж его вечно там держать, — печально вымолвил он.
— И не нужно, если ты согласен на тридцать процентов.
— У тебя что, есть план?
— Как не быть!
Моллой пригорюнился. Он знал: когда Шимп поделится планом, он сразу увидит, что тот буквально лежал под рукой, бери — не хочу.
— Ну, как? — поторопил медик. — Тридцать — лучше, чем ноль. И не говори, что сам так думал!
Мистер Моллой сделал последние усилия. Он был мастером своего дела — продавал фантомные акции несуществующих нефтяных компаний — но своего, не чужих.
— Хорошо, Шимпи, — сказал он, покорно вздохнув.
— Значит, мне — семьдесят, вам — тридцать?
— Да. Только уж не знаю, как сообщить ей… Она рассердится, Шимпи. Что там, она расстроится.
— Пускай хоть треснет, — невежливо ответил Твист. — Лилию, видите ли! Ну ладно. Значит, Фланнери отнесет ему с утра кофе, а в кофе мы кое-чего добавим. Потом идем туда, берем квитанцию, и привет!
Мистер Моллой застонал. Предчувствия его оправдались.
— Да я сам мог это придумать… — сокрушался он.
— Мог бы, если бы у тебя были мозги, а не мякоть от тыквы. Бутафорские головы хороши, но только с виду. Обменял бы, а? — посоветовал Твист.
Глава XIII МИСТЕР МОЛЛОЙ БЕСЕДУЕТ ПО ТЕЛЕФОНУ
Над «Курсом» взошла заря, обещающая много интересного, но поначалу было довольно пасмурно. К семи часам утра солнце кое-как пробилось сквозь туманы, а к восьми один из его лучей коснулся сержанта Фланнери. Тот хрюкнул, открыл глаза и, — обнаружив, что начался новый день со всеми его трудами и заботами, встал, чтобы проделать простую солдатскую гимнастику, а там — приняться за несложный туалет. После всего этого он направился в кухню, откуда шел густой запах бекона и кофе.
Сотрапезницы, горничная Рози и кухарка миссис Ивенс, приветствовали его с той теплотой и той почтительностью, которые приличествуют человеку таких дарований. Как бы плохо ни относились к сержанту некоторые пациенты, скажем — сэр Джеймс Ригби-Радд, неоднократно делившийся желанием содрать с него шкуру, на симпатию служанок он мог положиться. Рози пленили его усы, миссис Ивенс — беседы.
Сегодня, однако, усы были, и во всей своей славе, а беседа не клеилась. Как правило, сержант начинал ее острым замечанием о погоде или захватывающим пересказом сна, но этим утром молчал или, точней, молчал в той мере, в какой мог молчать за едой.
— И о чем вы задумались, мистер Фланнери? — обиженно спросила кухарка.
Старший сержант вздрогнул, заметив, что выказал небрежение к дамам.
— Можно сказать, мэм, — отвечал он, подцепляя вилкой кусок бекона, — что я задумался о тяготах жизни.
— Да, — согласилась миссис Ивенс— Жизнь — это вам не кот начхал.
— Ах! — прибавила Рози, которую лишь из милости допускали на пиршество духа.
— Вот этот нервотик, — развил свою мысль сержант, глотая кусок и тыкая вилкой в следующий. — Простите за выражение, сердце кровью обливается. Чего у него не было? Учили, лечили, лелеяли. А пошел по дурному пути и, пожалуйста, сидит под замком.
— А выйти он не может? — спросила Рози, ибо они с кухаркой взволнованно шептались об этом весь прошлый вечер.
Фланнери удивился.
— Выйти? Ну, нет! А и вышел бы, ничего, раз уж я в доме.