ѣйския служилые люди Ѳилька Полетай с товарыщи пятдесят человѣкъ, пограбя вашу государеву казну i сына боярсково Насилья Колесникова, ограбя, покинули на реке Прорве i побежали в Доурскую землю собою.
I то, государи, ево роспопино воровское письмо ево руки по сыску принесено ко мнѣ, холопу вашему, и по вашему государеву указу, я, холопъ вашъ, велѣлъ ему, вору роспопу, учинить наказанье бить кнутом на козлѣ, чтоб, государи, на то смотря, шыя такия ж воры впредь в ваших государевых ратех нигдѣ такими ж воровскими писмами смуты не чинили.
I какъ, государи, ему, вору роспопе Аввакумку, по вашему Государеву указу давано наказанье – бит кнутом на козлѣ, i он, роспопа, своим же воровским умыслом хотя служилых людей со мною ссорить, говорилъ в то время: «Братцы казаки, не подайте!» – буттось он, вор, на них, служилых людей, в том своем воровствѣ надежен. I иныя, государи, многия неистовыя рѣчи говорил он, вор, почасту.
А по вашей государевой соборной уложенной книге довелся он, вор роспопа, за то ево воровство i за многие неистовые рѣчи смертные казни. I я, государи, холоп ваш, без вашево государева указу тому вору совершенново вашево указу учинить не смѣю.
Да к тому жъ, государи, вору роспопе для ево воровсково умыслу i заводу учели было приставать такия ж воры i завотчики Томсково города служилой человѣкъ Ѳилька Помельцов, Березовсково города Микиѳорко Свѣшников, Iвашко Тельной с товарыщи. I я, государи, по вашему государеву указу тѣхъ ево роспопиныхъ друзей, воровъ i завотчиков, Березовсково города Микиѳорка Свѣшникова, Iвашка Тельново с товарыщи с вашей государевой службы в походе ic полку своево выслал вон. А пущему вору i завотчику Томсково города служилому человѣку Ѳильке Помельцову велѣлъ учинить наказанье – бить кнутом на козлѣ нещадно, i отпустил ево в Томской город. А въ их, государи, мѣста на вашу государеву службу прибралъ i поверсталъ в казачью службу охочих вольных людей.
А ево, вора распопу, отдал за пристава i по вашему государеву указу взял в Доурскую землю. I впредь, государи, от такова вора роспопы в вашей государевой дальней Даурской службе чаеть такова жъ воровсково заводу i болыпова дурна. Да на нево ж, государи, вора распопа, били челомъ тебѣ, великому государю царю i великому князю Алексѣю Михайловичю всеа Великiя i Малыя i Бѣлыя Росиi самодержцу, и государю благоверному царевичю и великому князю Алексѣю Алексѣевичю всеа Великiя и Малыя i Бѣлыя Росиi, а мне, холопу вашему, в походе полку моево служилые люди подали за руками челобитную. И я, государи, холопъ вашъ, тое их челобитную под сею отпискою послал к тебе, государю царю i великому князю Алексѣю Михайловичю всеа Великiя i Малыя i Белыя Росиi самодержцу и к государю благоверному царевичю i великому князю Алексѣю Алексѣевичю всеа Великiя i Малыя i Бѣлыя Росиi к Москве в нынешнем во 165(1656) – м году июня в 4 день полку своево Даурские службы с служилыми людьми з десятники казачьи Туринсково острога с Микиткою Максимовым, Кузнецково острога с Потапком Ѳедоровым.
И о том ворѣ роспопе Аввакумке великiй государь царь i великiй князь Алексѣй Михайлович всеа Великiя i Малыя i Белыя Росиi самодержецъ и государь благоверный царевичъ i великiй князь Алексей Алексеевичъ всеа Великiя i Малыя i Белыя Росиi мне, холопу своему, какъ укажете.
На обороте: Государю царю i великому князю Алексѣю Михайловичю всеа Великiя i Малыя i Белыя Росиi самодержъцу, и государю благоверному царевичю и великому князю Алексѣю Алексѣевичю всеа Великiя i Малыя i Белыя Росиi.
Другой рукой:
166 (1657), октября въ 27 день, з Даурским казаком с Микиткою Максимовым.
За донесением Пашкова следует челобитная служилых людей. Перечисляются одиннадцать сибирских городов (Тобольск, Томск, Тюмень, Тара, Верхотурье, Березов, Пелым, Сургут, Туринск, Кузнецк, Красноярск), десятники и рядовые, а всего 420 человек. Рассказ ведется от их имени, но словами воеводы Пашкова, как «во 165 (1656) – м году, сентября в 15 день, как будем мы, холопи ваши государевы, по Тунгуске рекѣ, не дошед Брацково острогу…»
Отмечу разночтения. После слов Пашкова: «Аввакумко, умысля воровски невѣдомо по чьему воровскому наученью, писалъ…» – они добавляют: «ыи будет, государь, затѣел сам собою, хотя в вашей государевой службе промеж вашим государевым воеводою Оѳонасьем Ѳилипповым с нами, холопями вашими, учинить смуту…» Шестой абзац читается по другому: «И то, государи, ево роспопино воровъское писмо ево руки по сыску обевилось перед вашим государевым воеводою Оѳонасьем Ѳилипповым и за то, государи, ево воровство по вашему государеву указу вашъ государевъ воевода Оеонасей Ѳилипповъ велѣлъ…» – Послѣ слов Аввакума: «Братцы казаки, не подайте!» – в челобитной прибавлено, как объяснеше: «буттось государи, мы тѣ ево воровьския писма вѣдаемъ i он, вор, буттось на нас, холопей вашихъ государевых, в том своем воровствѣ надежен». – И окончаше: «А мы, холопи ваши государевы, служить вам, государемъ, вашу государеву Даурскую службу готовы i от вашего государева воеводы Оѳанасья Ѳилиппова обиды i насилства к нам никакия нѣть i впредь ваши государевы службы с ним, воеводою, служить готовы». – И требуют высшей меры наказания (старая песня!): «Велите своему воеводе… ему, вору i завотчику i ссоршику распоспопе… по вашему государеву указу i по уложенной соборной книге свой государев совершенной указ учинить, чтоб нам, холопям вашим государевым, от такова вора и завотчика в том его воровском подметном писмѣ от вас государей в опале не быть… Смилуйтесь, государи, пожалуйте!»
На обороте челобитной руки приложили служилые люди, десятники и рядовые, во главе с Даурской службы черным попом.
Не могу удержаться и не отметить правописание: писали по слуху, как говорили. А это и есть самое важное: послушать, как говорилось по-русски в XVII веке: «розных», «ево», «Тобольсково», «роспоп», «Енисѣйсково», «Братцково острогу», «ссылкой», «Аввакумко», «писал память глухую, безымянно, бутто», «людех, чинѣх нѣт никакия правды», «потметной», «чтоб онѣ вам, государем», «вашево», «ic», «из Ылимсково острога», «Iлимской казак», «на Бойкале», «с товарыщи» «боярсково», «побѣжали в Даурскую землю собою», «ратех», «давано наказане», «бутто он, вор, на них, в том своем воровствѣ надежен», «говорил неистовыя рѣчи почасту», «по соборной уложеной книге довелся он смертные казни», «совершенново», «для ево умыслу и заводу учели было приставать такия ж воры и завотчики», «Томьсково городу», «Березовьсково», «ис полку своево выслал вон», «а пущему вору и завотчику», «а в их мѣста на вашу государеву службу прибрал и поверсталъ в казачью службу», «чаешь такова ж воровсково заводу i большова дурна», «на нево ж», «всеа», «Рост», «своево» «з десятники», «Кузнецково», и «и о том ворѣ мнѣ, какъ укажете», «Брацково острогу», «обевилось», «затѣел», «Оѳонасьем», «Аѳанасьем», «буттось на нас в том своем воровствѣ надежен», «обиды и насилства к нам никаких нѣт», «ссоршику», «наученю», «подайте».
Еще отмечу путь: – Пашков отослал свое донесение 4 июня 1656 г., получено оно в Москве 27 октября, – значит, шло 4 месяца и 3 недели. А из Тобольска можно было добраться до Москвы зимним путем за 3 недели.
Следовало бы описать и другой архив, Синодальный или точнее Патриарший, перевезенный в революцию и не без ущерба из Кремля в Исторический Музей. Преданный своему делу, сердитый хранитель архива, неизменно в своей солдатской шинели, – с ним однажды мы столбец разбирали, сам черт голову сломит, такой черновик, а и клюкнул подьячий видно здорово! – три дня над загогулинами бились. Сборники Хлудова, Уварова, древнейшие славянские и греческие рукописи – богатства несметные, но и раньше-то мало использованные, а нынче просто плевать!
Следует упомянуть и мою поездку в Петербург. Книги по расколу продавались в те годы – даром бери, а какие! Кое-что удалось мне и с Невы собрать, одно горе: так, без денег, все-таки ничего не получишь.
По архивам и книгам можно восстановить историю – раскол; с чего началось и произошло, как происходило и чем закончилось. А вера неизыскома – старая вера нерушимо жива. А живет она по преимуществу на Москве.
Вечерами я отправлялся в дальнее путешествие на Рогожское кладбище. В трамвае куда было б быстрее, но зато на своих на двоих несравненно приятнее.
Как с Солянки подыматься в Таганку, каждый камушек не булыжником лежит, а историей, да не той, что из архивов и книг в глаза прет, а «неписанной», обыденной с житьем-бытьем-поживанием. На самой Швивой (Вшивой в просторечии) горке над серебряниковской Яузой высоко над седмихолмным, обреченно поблескивающим куполами городом, Никита Мученик за своей оградой, сердце замирает, глядя на этот освященный каменный памятник все той же «последней Руси» – стоит ли он по-старому или и его, беднягу, не пощадили, и как сплюнули в Яузу? А дальше сквозь века читаю и как будто в старине живу – Косьма и Дамиан в Старых Кузнецах, Успение в Гончарах, Никола на Болвановке, Спас в Чигасах.
Помнится, у Спаса ученицы советской трудовой школы хоронили свою подругу. Священник громко журил мальчугана. И я спрашиваю себя: почему, в самом деле, советской власти, была б она не горе-марксистской, а народной советской властью, открещиваться от этого Спаса? В этих народных старинных церквах служил по старым книгам Аввакум, и те, кто верил с ним и исповедовал старую русскую веру, и стрельцы справляли тут свои победы. На моих глазах одна за другой эти «народные» церкви осквернялись – или закроют, или снесут. Но душу разве можно «погасить»?
В кольце железных дорог Рогожское кладбище.
В каменных церковных домах квартиры служащих Нижегородской дороги. На кладбище все еще плесневеют и мшатся плиты, урны, кресты – Рахмановы, Кузнецовы, Морозовы (Хлудовы – в Покровском монастыре) и на крестах надпись из канона: «Крест всём воскресеше. Крест падшим исправлеше, страстей умерщвлеше и плоти пригвождеше. Крест душам слава и свѣт вечный. Аминь». Те же самые слова, что стоят в житии Аввакума вступлением к его повести: «многострадальный юзник темничной, горемыка, нужетерпец, исповедник Христов, священно-протопоп Аввакум». Особо от мирян духовные лица, на их крестах указан возраст.