Удачливый Стиффем. Перевод Н. Трауберг
Noblesse oblige. Перевод Н. Трауберг
Менестрель в маске. Перевод Н. Трауберг
У Бинго все в порядке. Перевод Н. Трауберг
Брэмли так бодрит! Перевод П. Трауберг
Ну как, судья? Перевод Н. Трауберг
Пуффи, Фредди и мясной трест. Перевод Н. Трауберг
Бинго и бомба. Перевод Н. Трауберг
Сигара — это вещь. Перевод Н. Трауберг
БОЛЬШАЯ ИГРА
Летний день клонился к закату. Длинные тени каштанов уже ложились на террасу гольф-клуба, а пчелы, задержавшиеся к этому часу на цветочных клумбах, походили на усталых бизнесменов, готовых, наконец, отложить работу и отправиться в ресторан, а после в театр. Старейшина клуба приподнялся в своем любимом кресле, посмотрел на часы и зевнул.
В ту же минуту из-за холма, со стороны восемнадцатой лунки, донеслись пронзительные крики — видимо, подошел к концу какой-то затянувшийся матч. Шум голосов приблизился, и на холме показалась небольшая компания. Возглавляли ее двое, оба невысокие и коренастые. Первый выглядел довольным, второй — расстроенным. Их сопровождали друзья и болельщики, один из которых, улыбающийся молодой человек, зашел на террасу, где сидел старейшина.
— К чему такой крик? — поинтересовался тот. Юноша опустился в кресло и закурил.
— Перкинс и Бростер, — ответил он, — шли вровень после семнадцатой лунки и решили поднять ставки до пятидесяти фунтов. Оба добрались до грина в семь ударов, и Перкинсу всего-то нужно было попасть с полуметра, чтобы свести матч к ничьей. Он промахнулся. Эти двое играют по-крупному.
— Занятно, — произнес старейшина, — большие ставки обычно делают те, на чью игру невозможно смотреть без содрогания. Чем выше мастерство игрока, тем меньше он ставит на кон. Только самым никчемным гольфистам свойственно подогревать интерес к игре большими деньгами. Однако я не назвал бы пятьдесят фунтов такой уж серьезной суммой для Перкинса и Бростера, ведь оба они достаточно хорошо обеспечены. Вот если вам угодно послушать… Челюсть молодого человека слегка отвисла.
— Ой, надо же, я и не думал, что уже так поздно, — залепетал он, — мне нужно…
— …о действительно крупной ставке…
— Я обещал…
— …я с удовольствием расскажу, — закончил старейшина.
— Погодите, — угрюмо сказал юноша, — это не о том, как двое влюбляются в одну девушку и играют матч, чтобы решить, кому она достанется? Если так, то…
— Ставка, о которой я говорю, — ответил старейшина, — гораздо больше и значительнее, чем любовь женщины. Итак?
— Ладно, — сдался его собеседник, — давайте уж.
— Как известно, не в деньгах счастье, — начал старейшина. — Пример тому — Бредбери Фишер, герой моей истории. У него, одного из самых известных нуворишей Америки, было две печали: застрявший на двадцати четырех гандикап и неодобрительное отношение жены к реликвиям гольфа из его коллекции. Однажды, увидев, как он любуется брюками, в которых Френсис Уйме победил Вардона и Рея в исторической переигровке[65] на открытом национальном чемпионате, жена спросила, не лучше ли коллекционировать что-нибудь стоящее, вроде старых мастеров или прижизненных изданий.
Подумать только, «стоящее»! Бредбери простил ее, потому что любил, но обиду забыть не смог.
Как и многие из тех, кто пристрастился к гольфу в зрелом возрасте, понапрасну растратив молодость на коммерческие устремления, Бредбери Фишер был предан игре всей душой. Хоть он изредка и наведывался на Уолл-Стрит, чтобы отнять миллион-другой у мелких инвесторов, главное место в его жизни занимали гольф и коллекция. Он начал собирать ее, как только увлекся гольфом, и очень ею дорожил. Воспоминания о том, что жена не позволила ему приобрести запонку Д. Г. Тейлора[66] за какие-то несколько сотен фунтов, камнем лежали у него на душе.
Эта неприятность постигла Бредбери в Лондоне. Сейчас он возвращался в Нью-Йорк, а жена еще ненадолго осталась в Англии. Всю дорогу Бредбери был угрюм и печален, а во время корабельного концерта, куда его занесла нелегкая, даже сказал стюарду, что если у самозваной певицы, только что исполнившей «Мой домик на Диком Западе», хватит наглости выйти на бис, пусть она свернет себе шею на какой-нибудь высокой ноте.
Таково было настроение Бредбери Фишера, когда он пересекал океан, таким оно осталось и по возвращении домой в Голденвиль, что на Лонг-Айленде. Задумчиво сидел он с послеобеденной сигарой в версальской гостиной, когда вошел Близзард, английский дворецкий, и сообщил, что мистер Глэдстон Ботт желает переговорить с ним по телефону.
— Ботт? Пусть проваливает, — ответил Бредбери.
— Очень хорошо, сэр.
— Нет, лучше я сам с ним разберусь, — Бредбери подошел к аппарату. «Алло», — резко бросил он в трубку.
Не нравился ему этот Ботт. Бывают люди, которым словно судьбой начертано всю жизнь оставаться соперниками. Так было с Бредбери Фишером и Д. Глэдстоном Боттом. Они родились в одном городишке с разницей в несколько дней, почти одновременно переехали в Нью-Йорк и с тех пор шли ноздря в ноздрю. Фишер на два дня раньше Ботта заработал первый миллион, зато первому разводу Ботта газетчики уделили на пару абзацев больше внимания, чем разводу Фишера.
В знаменитой тюрьме Синг-Синг, где каждый из них провел несколько счастливых лет молодости, они на равных сражались за блага, которые предлагало это заведение. Фишер застолбил за собой место кетчера в бейсбольной команде, а Ботт обскакал Фишера, когда хору понадобился тенор. Ботта выбрали для участия в состязании ораторов Синг-Синг и Оберна,[67] зато Фишеру в последний момент удалось попасть в команду кроссвордистов, в то время как Ботт остался в запасе.
Одновременно они начали играть в гольф, и их гандикапы всегда были одинаковы. Неудивительно, что Фишер и Ботт недолюбливали друг друга.
— Привет, — ответил Глэдстон Ботт. — Вернулся? Послушай, Фишер. Есть у меня одна интересная вещица. Думаю, подойдет для твоей коллекции.
Бредбери Фишер смягчился. Ботт был ему неприятен, однако это еще не повод отказываться от сделки. Ботт, конечно, ни в чем не разбирается, но вдруг ему посчастливилось наткнуться на что-нибудь ценное. Бредбери с облегчением подумал, что жена сейчас за три тысячи миль от дома, и ее всевидящее око не следит за каждым его шагом.
— Я только что вернулся с юга, — продолжил Ботт, — привез детскую клюшку Бобби Джонса.[68] Именно ею он первый раз в жизни играл на чемпионате Атланты, штат Джорджия, среди детей, у которых прорезались еще не все зубы.
Бредбери ахнул. До него доходили слухи о существовании такого сокровища, но он им не верил.
— А это точно? — спросил он. — Ты уверен, что она подлинная?
— У меня письменные ручательства мистера Джонса, миссис Джонс и няни.
— Сколько, Ботт, старина? — запинаясь, произнес Бредбери. — Сколько ты хочешь за клюшку, Глэдстон, дружище? Я дам сто тысяч долларов.
— Ха!
— Пятьсот тысяч.
— Ха-ха!
— Миллион.
— Ха-ха-ха!
— Два миллиона.
— Ха-ха-ха-ха!
Бредбери Фишера словно поджаривали на сковороде. Лицо исказила гримаса. В душе с быстротой молнии сменялись ярость, отчаяние, ненависть, злость, боль, досада и возмущение. Однако, когда он снова заговорил, голос был вкрадчивым и любезным.
— Глэдди, старичок, — сказал он, — мы столько лет с тобой дружим.
— Нет, не дружим, — ответил Глэдстон Ботт.
— Дружим-дружим.
— Ничего подобного.
— Пусть так, а что скажешь на два миллиона пятьсот?
— Держи карман. Послушай, тебе и впрямь так нужна эта клюшка?
— Нужна, Ботти, старикашечка, очень нужна.
— Так вот. Меняю ее на Близзарда.
— На Близзарда? — с дрожью в голосе переспросил Фишер.
— На Близзарда.
Пожалуй, до сих пор из повествования о двух миллионерах можно было заключить, что никто из них ни в чем не превосходил соперника. Однако это не так. Вообще говоря, чем бы ни похвастался один, у другого всегда находилось что-нибудь равноценное. Лишь в одном преимущество Бредбери Фишера не вызывало сомнений — у него был лучший на всем Лонг-Айленде английский дворецкий.
Близзард был бесподобен. К сожалению, в наши дни английские дворецкие все меньше и меньше соответствуют овеянному легендами образу, созданному их предшественниками. Современный дворецкий так и норовит оказаться стройным молодым человеком в прекрасной физической форме, которого легко принять за члена семьи. Близзард же принадлежал к старой доброй школе; прежде чем попасть к Фишерам, он пятнадцать лет прослужил у графа и, судя по виду, за эти годы и дня не прожил без пинты портвейна. Портвейн, выпученные глаза и три подбородка — в этом был весь Близзард. У него были ноги колесом, а при ходьбе нижняя часть жилета выступала, словно авангард в королевском параде.
Сознание, что Ботт страстно желает заполучить Близзарда, давно согревало Бредбери душу. Однако никогда раньше Ботт не выражал свои чувства открыто.
— На Близзарда? — прошептал Фишер.
— На Близзарда, — твердо ответил Ботт. — У жены на следующей неделе день рождения, и я как раз подбираю подарок.
Бредбери Фишер содрогнулся, ноги стали, как ватные. На лбу выступили капельки пота. Слишком уж велико было искушение.
— Может, возьмешь три миллиона… или четыре… или что-нибудь вроде того?
— Нет. Мне нужен Близзард. Бредбери вытер платком взмокший лоб.
— Так тому и быть, — еле слышно сказал он.
Тем же вечером прибыла детская клюшка Джонса. Несколько часов Бредбери Фишер любовался ею с чистой радостью коллекционера, которому удалось заполучить настоящее сокровище, потом мало-помалу начал понимать, что натворил.
Он задумался о жене и о том, что она скажет, когда все узнает. Близзард был гордостью и отрадой миссис Фишер. Ей, подобно поэту, не доводилось лелеять лани нежной,