— Вполне честно.
— Я хочу сказать, не надо мне поблажек, как новичку.
— Первый удар всегда делают с ти, — заверил я.
— Ну ладно, раз вы так говорите. Но мне кажется, это неспортивно. Куда бить?
— Прямо.
— А это не опасно? Что если я разобью окно вон в том доме?
Он указал на прелестный домик в пятистах ярдах по фервею.
— Если так, — отвечал я, — владелец выбежит в пижаме и предложит вам на выбор сигару или орешков.
Мортимер, кажется, успокоился и устремил взгляд на мяч. Потом вновь обернулся ко мне.
— Я не должен чего-то сказать перед началом? — спросил он. — «Разойдись!» или что-то в таком роде?
— Можете сказать: «Эй, впереди!», если так вам будет легче. Но в этом нет надобности.
— Если уж я учусь этой дурацкой игре, — твердо сказал Мортимер, — я буду играть по всем правилам. Эй, впереди!
Я с любопытством наблюдал за ним. Всякий раз, вкладывая клюшку в руки новичка, я чувствую себя скульптором перед шматом бесформенной глины. Меня охватывает восторг творца. Вот, говорю я себе, полуосмысленное существо, в чью бездушную оболочку я вдохнул жизнь. За мгновение до того он был сгустком материи. С этого мига он будет гольфистом.
Покуда я предавался размышлениям, Мортимер ударил. Клюшка со свистом рассекла воздух и скользнула по мячу, отбросив его примерно на шесть дюймов в сторону.
— Проклятие! — вскричал Мортимер, выпрямляясь.
Я одобрительно кивнул. Удар был не такой, чтобы занести его в анналы гольфа, но суть дела Мортимер уловил.
— Что произошло? Я вкратце объяснил:
— Вы плохо подошли к мячу, плохо держали клюшку, во время удара повернули голову и качнули корпусом, забыли о работе кистей и сделали слишком резкий замах, неправильно опустили клюшку и потеряли равновесие, а при завершении удара не повернулись на левой пятке и согнули правое колено.
Секунду Мортимер молчал.
— В этом времяпрепровождении есть что-то такое, — проговорил он, — незаметное стороннему наблюдателю.
Я замечал — да и другие, наверное, тоже, — что в развитии каждого человека есть определенный миг, когда можно сказать: он пересек черту, некий Рубикон, отделяющий гольфиста от негольфиста. Этот миг наступает после первого хорошего драйва. За те девяносто минут, что я знакомил Мортимера с азами игры, он выполнил все известные науке айвы, но хороший — только перед самым уходом. За секунду до того он с отвращением разглядывал волдыри на ладонях.
— Бессмысленно! Я никогда не научусь этой кошмарной игре! Да и не хочу! Занятие для чокнутых! Какой в нем смысл? Лупить палкой по паршивому мячику! Если захочу размяться, возьму трость и буду греметь ею по перилам — и то больше проку! Ладно, пошли. Незачем убивать здесь все утро.
— Еще разок ударьте, и пойдем.
— Ладно. Как хотите. Все равно без толку.
Он положил мяч на ти, нехотя принял стойку и небрежно ударил. Чпок! Мяч стрелой пролетел сотню ярдов, описал изящную дугу еще ярдов на семьдесят, ударился о дерн, покатился и замер недалеко от грина.
— Отлично! — вскричал я. Мортимер был ошеломлен.
— Как это получилось? — спросил он. Я объяснил в самых простых словах.
— Вы хорошо подошли к мячу, хорошо держали клюшку, во время удара не повернули голову и не качнули корпусом, смотрели на мяч, помнили про кисти, замахивались не слишком резко, правильно опустили клюшку, сохранили равновесие, а при завершении удара повернулись на левой пятке и не согнули правое колено.
— Ясно, — сказал Мортимер. — Да, я чувствовал, что бить надо именно так.
— Теперь идемте домой.
— Погодите минутку. Хочу закрепить, пока еще свежо в памяти. Значит, я стоял вот так… или вот так?.. нет, скорее вот так. — Он обернулся ко мне, сияя улыбкой. — Как же все-таки здорово, что я решил заняться гольфом! И что за ерунду пишут юмористы — будто все постоянно мажут по мячу и с досады ломают клюшки! Нужна лишь чуточка аккуратности. А какая мировая игра! Лучше и быть не может! Как вы думаете, Бетти уже встала? Надо ей показать этот мой драйв. Идеальный замах, в который вложена каждая унция веса, безупречно слаженная работа всех мышц. Я не хотел ей ничего говорить, пока не научусь, но теперь-то я точно научился. Идемте, вытащим ее из дома.
Лучшего времени было не сыскать. Я положил ему руку на плечо и произнес скорбно:
— Мортимер, старина, у меня для вас дурные новости.
— Не торопясь… назад… держать голову… Что-что? Новости?
— Насчет Бетти.
— Бетти? Что с ней? Корпус держим ровно… глаза на…
— Приготовьтесь к потрясению. Вчера вечером Бетти зашла ко мне. После ее ухода я обнаружил, что она украла мою серебряную спичечницу.
— Украла вашу спичечницу?
— Да.
— В таком случае, вина на вас обоих, — отвечал Мортимер. — Скажите мне, если сейчас я качнусь.
— Вы не поняли! Вы осознаете, что Бетти, девушка, на которой вы собрались жениться, клептоманка?
— Клептоманка!
— Другого объяснения быть не может. Подумайте, что это значит, старина! Как вы будете себя чувствовать всякий раз, когда жена соберется за покупками? Представьте: вы сидите один дома, смотрите на часы и говорите себя: «Сейчас она тянет с прилавка шелковые чулки!» «А вот теперь прячет перчатки в зонтик!» «Скоро положит себе в карман жемчужное колье!»
— Она все это будет делать?
— Конечно! Она просто не сможет прибрать себя к рукам. Вернее, не сможет не прибрать к рукам все, что видит. Что скажете, мой мальчик?
— Это сближает нас еще больше, — ответил он. Должен признаться, я был тронут. Замысел провалился, но стало ясно, что у Мортимерта Стерджиса — золотое сердце. Он отрешенно смотрел на фервей.
— Кстати, — мечтательно проговорил Мортимер. — Интересно, бывает ли она на распродажах — ну, знаете, на таких аукционах, где можно заранее осмотреть лоты? Там часто выставляют вполне приличные вазы.
И он погрузился в глубокую задумчивость.
С того дня Мортимер Стерджис стал живым доказательством моих слов о том, как опасно заразиться гольфом на склоне лет. Долгие наблюдения за человеческим родом убедили меня что Природа нас всех создала гольфистами. В каждом человеке от рождения заложено семя гольфа, которое подспудно растет и растет, пока — в сорок, в пятьдесят, в шестьдесят — не вырывается наружу и не захлестывает несчастного с головой. Мудрецы — те, кто играет с детства — выводят яд из организма капля за каплей, без всякого вреда для здоровья. Тех же, кто, как Мортимер Стерджис, тридцать восемь лет отказывал себе в гольфе, волна неудержимо сбивает с ног. Они теряют всякое чувство меры. Их можно сравнить с мошкой, присевшей на плотину в тот самый миг, когда ее прорвало.
Мортимер Стерджис без всякой борьбы окунулся в оргию гольфа, какой мне еще не случалось видеть. Через два дня после первого урока он уже собрал такую коллекцию клюшек, что впору было открывать собственный магазин, и продолжал покупать по две-три штуки в день. По воскресеньям, когда клюшки не продаются, он ходил, как в воду опущенный. Разумеется, он играл свои всегдашние четыре круга, но без всякого удовольствия. Угодив в раф, он терзался мыслью, что сейчас его выручила бы та самая клюшка оригинальной конструкции со специальной деревянной вставкой, которую удастся купить лишь в понедельник утром. Это отравляло ему всю радость.
Помню, как-то Мортимер позвонил мне в три часа ночи и сообщил, что придумал, как закатывать мяч в лунку. Он сказал, что намерен впредь использовать крокетный молоток, и странно, что никто раньше до этого не додумался. Пришлось объяснить, что крокетные молотки запрещены правилами. Горькие стенания, которые я услышал в ответ, стояли у меня в ушах еще несколько дней.
Его библиотека по гольфу росла теми же темпами, что и коллекция клюшек. Он покупал все основополагающие труды, подписывался на все по гольфу, а когда случайно прочел, что мистер Хатчингс, бывший чемпион в любительском разряде, начал заниматься гольфом после сорока лет, а его противник в финале, мистер С. X. Фрай, до тридцати пяти вообще не держал в руках клюшки, заказал оттиснуть эти слова золотом на коже и вставить в рамку, которую повесил рядом с зеркалом для бритья.
А что же Бетти? Бедняжка с тоской смотрела в беспросветное будущее и видела себя в разлуке с любимым человеком, соломенной вдовой при муже-гольфисте, к которому (даже после того, как он выиграл медаль в еженедельном турнире с гандикапом, пройдя поле за сто три удара при гандикапе двадцать четыре) никогда не будет питать ничего, кроме уважения. Это были ужасные дни для Бетти. Мы трое — я, она и Эдди Дентон — частенько обсуждали странную одержимость Мортимера. Дентон говорил, что, хотя Мортимер и не покрылся розовыми пятнами, по всем остальным симптомам его болезнь напоминает ужасную монго-монго — бич внутренних районов Западной Африки. Бедняга Дентон! Он уже заказал билет до Африки и часами листал атлас, высматривая подходящую пустыню.
Любая лихорадка в человеческих делах рано или поздно достигает кризиса. Мы можем выйти из него исцеленными или погрузиться в еще большие глубины душевного недуга, однако миновать его невозможно. Мне выпала честь присутствовать при кризисе в отношениях Мортимера Стерджиса и Бетти Уэстон.
Однажды днем я заглянул в клуб — обычно в этот час там не бывает посетителей. И кого же я увидел в помещении, выходящем окнами на девятый грин? — распростертого на полу Мортимера Стерджиса! Должен признаться, у меня сердце упало. Ну все, решил я, рассудок его помутился от бесконечного разгула. Я знал, что несколько недель он, день за днем, практически не выпускал их рук ниблика. Такого никакое здоровье не выдержит.
Заслышав мои шаги, он поднял голову.
— Привет. Мяча не видели?
— Мяча? — Я попятился и взялся за ручку двери, потом заговорил успокаивающим тоном. — Вы ошиблись, мой дорогой. Ошибка вполне естественная, любой может ее допустить. Однако это, между прочим, клуб. Поле — снаружи. Давайте выйдем вместе, потихонечку, и поищем мячи на поле. А если вы подождете здесь минутку, я позову доктора Смитсона. Он как раз сегодня утром говорил мне, что с удовольствием сходил бы по мячи, чтобы размять ноги. Вы не против, если он к нам присоединится?