Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1854, 21 января 1871 г.
ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. — XXXVIII
Война опять вступила в критический период, который может оказаться критическим в полном смысле этого слова. С того момента, как мы узнали, что в Париже правительством установлены нормы выдачи хлеба, не может быть больше никакого сомнения в том, что наступило начало конца. Как скоро последует за этим предложение о сдаче — это второстепенный вопрос. Мы предполагаем, таким образом, что осажденной армии силой в 500000 вооруженных людей предстоит сдаться 220000 осаждающих на любых условиях, какие осаждающим заблагорассудится предложить. Окажется ли возможным осуществить это без новой борьбы, видно будет впоследствии, во всяком случае, никакая борьба не сможет существенно изменить положения вещей. Продержится ли Париж еще две недели, удастся ли части этих 500000 вооруженных людей проложить себе путь через линию обложения, это не окажет большого влияния на дальнейший ход войны.
Мы считаем, что за такие результаты осады главную ответственность несет генерал Трошю. Он, конечно, оказался неспособным сформировать армию из того бесспорно превосходного материала, который находился в его распоряжении. У него было почти пять месяцев для того, чтобы подготовить из своих людей солдат; но и в конце осады они, видимо, сражаются не лучше, чем в ее начале. Заключительная вылазка из Валерьена[126] была проведена далеко не так энергично, как предыдущая вылазка через Марну; в ней, по-видимому, очень много театрального эффекта и очень мало ярости отчаяния. Недостаточно сказать, что войска были непригодны для атаки укреплений, защищаемых испытанными в боях немецкими солдатами. А почему они были непригодны? Пять месяцев — достаточный срок, чтобы превратить людей, которыми командовал Трошю, в весьма неплохих солдат, причем осада большого укрепленного лагеря создает наиболее подходящие условия для этой цели. Несомненно, после ноябрьских и декабрьских вылазок люди пали духом; но произошло ли это потому, что они убедились в превосходстве противника или же потому, что они совершенно перестали верить в мнимую решимость Трошю вести борьбу до конца? Все сообщения из Парижа единогласно приписывают отсутствие успехов тому, что у солдат нет доверия к высшему командованию. И это правильно. Мы не должны забывать, что Трошю орлеанист и как таковой испытывает смертельный страх перед Ла-Виллетом, Бельвилем и другими «революционными» кварталами Парижа. Он боялся их больше, чем пруссаков. Это не просто наше предположение или умозаключение. Мы знаем из источника, не вызывающего никаких сомнений, о письме, посланном из Парижа одним членом правительства [Ж. Фавром; см. настоящий том, стр. 499. Ред.], в котором говорится, что от Трошю со всех сторон требовали энергичного наступления, но последний неизменно от этого отказывался, говоря, что подобный образ действий мог бы отдать Париж в руки «демагогов».
Падение Парижа, таким образом, является теперь почти несомненным. Непосредственно после Сен-Кантена, Ле-Мана и Эрикура это будет тяжелым ударом для французской нации, и моральное воздействие его при таких обстоятельствах будет очень велико. Более того, события, надвигающиеся на юго-востоке, могут придать этому удару в моральном отношении сокрушающую силу. Бурбаки, по-видимому, задерживается в окрестностях Бельфора слишком долго, и это наводит на мысль, что он совершенно не понимает своего положения. 24-й корпус под командованием Брессоля находился 24-го еще в Бламоне, приблизительно в двенадцати милях южнее Монбельяра, у самой швейцарской границы; и если даже это был лишь арьергард Бурбаки, все-таки нельзя рассчитывать на то, что два других его корпуса находились далеко оттуда. Тем временем мы узнаем, что прусские отряды уже 21-го перерезали у Доля железную дорогу между Безансоном и Дижоном, что после того они заняли Сен-Ви, другую станцию на этой же линии, ближе к Безансону; таким образом, они ограничили путь отступления Бурбаки к Лиону узкой полосой между рекой Ду и швейцарской границей, местностью с параллельно идущими продольными горными цепями и долинами, где сравнительно небольшие силы могут найти достаточно позиций, на которых они будут в состоянии остановить отступление такой армии, какой показала себя армия Бурбаки. Мы полагаем, что эти отряды на Ду представляют собой 13-ю дивизию 7-го корпуса Цастрова или, быть может, часть 2-го корпуса Франзецкого, который 23-го появился у Дижона; 60-й полк, составляющий вместе с 21-м 8-ю бригаду (или 4-ю бригаду 2-го корпуса), был отброшен Гарибальди у этого города и потерял свое знамя. Так как Гарибальди располагает не больше чем 15000 человек, то он не будет в состоянии удержать город против превосходящих сил, которые тем временем, несомненно, уже подойдут. Он будет отброшен назад, и наступление пруссаков будет продолжаться к реке Ду и далее. Если Бурбаки в этот промежуток времени не будет решительно передвигать свои войска, то он рискует быть загнанным со всей своей армией либо в крепость Безансон, чтобы еще раз повторить историю Меца, либо в какой-нибудь угол Юры, примыкающий к швейцарской территории, и будет принужден сложить оружие по эту или по другую сторону границы[127]. А если он и сумеет ускользнуть с большей частью своих войск, то ему почти наверняка придется пожертвовать значительным числом отставших солдат, многими обозами и, быть может, артиллерией.
После трехдневного боя у Эрикура Бурбаки не следовало оставаться больше ни одного дня в этом опасном положении вблизи границы, когда прусские подкрепления продвигались в направлении к его коммуникациям. Его попытки освободить Бельфор не удались; всякая возможность дальнейшего наступательного движения в этом направлении исчезла; положение его с каждым днем становилось все опаснее, и спастись можно было бы только быстрым отступлением. Но по всем данным, он пренебрег и этим, и если его неосторожность привела бы ко второму Седану, то это нанесло бы такой удар французскому народу, который в моральном отношении мог бы оказаться губительным.
Мы говорим — в моральном отношении, так как в материальном отношении он может и не оказаться таким. Хотя Германия, конечно, не настолько истощена, как уверяет Гамбетта, но все же она как раз в данный момент действует абсолютно и относительно гораздо большими силами, чем будет в состоянии снова выставить в последующие месяцы. Через некоторое время силы немцев должны уменьшиться, между тем как силам французов ничто не мешает снова возрасти даже после сдачи парижского гарнизона и армии Бурбаки, если бы дело дошло до этого. Пруссаки, очевидно, сами оставили всякую надежду на то, что им удастся завоевать и оккупировать всю Францию; и до тех пор, пока сплошной территориальный массив на юге остается свободным и пока пассивное, а при случае и активное (например, взрыв моста на Мозеле, близ Туля) сопротивление на севере не прекращается, мы не видим причин, которые могли бы заставить Францию сдаться, если только она не слишком утомлена войной.
Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1858, 26января 1871 г.
ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. — XXXIX
Только дважды со времени Седана действия французской армии причинили серьезное беспокойство генералу Мольтке. В первый раз это произошло приблизительно в середине ноября, когда Луарская армия после поражения фон дер Танна под Кульмье повернула свои колонны влево для того, чтобы подойти к Парижу с запада, и двинулась на Дрё. Тогда Мольтке с решительностью, достойной этого критического момента, готовился немедленно снять осаду, в случае, если бы силы герцога Мекленбургского, даже со всеми подкреплениями, временно отправленными ему в помощь, оказались недостаточными для того, чтобы остановить продвижение противника. Продвижение это было остановлено, и осада могла продолжаться. Во второй раз спокойствие главной квартиры в Версале было нарушено походом Бурбаки на восток. Насколько серьезным пруссаки считали это движение, показывали те меры, которые они немедленно приняли для его отражения. Войска Вердера — 14-й корпус и резервные дивизии Трескова и Шмелинга — были сразу усилены еще двумя корпусами, один из которых, 2-й, уже 2 января выступил из-под Парижа. Тон полуофициальных сообщений сделался сдержанным; 11-го газета «Provinzial-Correspondenz»[128] обращает внимание на тот факт, что «на востоке Франции предстоят важные и решающие сражения» и что Бурбаки намерен после снятия осады Бельфора перерезать прусскую линию коммуникаций у Нанси. Неофициальные корреспонденты высказываются более откровенно, хотя тоже сдержанно; мы приведем мнение только одного из них, а именно Виккеде из «Кёльнской газеты». Тотчас же после боя у Виллерсекселя, в результате которого Вердер обеспечил свои коммуникации с войсками Трескова перед Бельфором и путь отхода к ним, по словам Виккеде:
«Были приняты меры, чтобы французы не могли освободить Бельфор, а после недавних успешных боев мы можем, по всей вероятности, надеяться, что им не удастся продвинуться через Шомон к Нанси или к какому-нибудь другому пункту на нашей железнодорожной линии, хотя еще недавно были некоторые основания опасаться, что они могут это сделать».
А 16 января он пишет из Нанси, что после прибытия Мантёйфеля с тремя дивизиями за Шатильон
«опасение, что корпус противника может захватить Нанси — опасение, которое мы вправе (mit Recht) были испытывать несколько дней тому назад — теперь совершенно исчезло». (Непосредственно за этим приводится письмо из Бадена, начинающееся словами: «Не может быть никакого сомнения в том, что положение под Бельфором выглядит очень серьезным».)
Однако г-ну Виккеде суждено было снова испытать опасения, так как на следующий день ему пришлось сообщить, что получено известие о занятии французскими войсками Флави-ньи (в одиннадцати милях от Нанси). Караулы тотчас же получили подкрепления, были высланы усиленные дозоры, на вокзале все двадцать паровозов развели пары, офицеры, правительственные чиновники и другие немцы упаковали свои чемоданы и приготовились к немедленному отъезду. Полагали, что войска во Флавиньи являются авангардом Гарибальди; оказалось, что это всего человек двадцать франтиреров из Вогезов, которые вскоре снова скрылись. Но прусский гарнизон в Нанси совершенно успокоился только 19-го, когда пришло известие о том, что наступление Бурбаки окончательно отбито на реке Лизен; и тогда, наконец, Виккеде мог снова заговорить своим прежним тоном.