Но тут голос отца Массиаса зазвучал еще громче, со страшной силой отчаяния, и оборвался рыданием:
— Иисус, сын Давидов, я гибну, спаси меня!
И толпа зарыдала вслед за ним:
— Иисус, сын Давидов, я гибну, спаси меня!
Моления становились все оглушительней, в них изливалось безутешное человеческое горе:
— Иисус, сын Давидов, сжалься над немощными чадами своими!
— Иисус, сын Давидов, сжалься над немощными чадами своими!
— Иисус, сын Давидов, исцели их, и да живут они!
— Иисус, сын Давидов, исцели их, и да живут они!
Толпа дошла до исступления. Отец Фуркад, стоя у подножия кафедры, подхваченный общим безумием, воздел руки и завопил громовым голосом, словно хотел принудить бога сжалиться над людьми. Возбуждение росло; казалось, бешеный вихрь промчался над толпой и все головы склонились, он несся дальше и дальше, даже любопытствующие молодые женщины, сидевшие под зонтиками вдоль парапета, Гава, смертельно побледнели. Жалкое человечество взывало из бездны страданий к небу, все эти трепещущие от возбуждения люди отказывались умирать, хотели заставить бога даровать вечную жизнь. Ах, жизнь, жизнь! Все эти несчастные, эти умирающие, невзирая на трудности прибывшие бог весть из каких далеких мест, требовали и жаждали одного: жить, вечно жить! О боже, какова бы ни была наша нищета, каковы бы ни были мучения — исцели нас, сделай так, чтобы мы снова начали жить и страдать. Как бы ни были мы несчастны, мы хотим существовать. Мы не просим у тебя царства небесного, мы жаждем жить на земле и как можно дольше не покидать ее, — мы бы никогда ее не покинули, будь на то твоя милость. И даже когда мы молим не о физическом исцелении, а о моральном благе, — мы страстно, всей душой жаждем счастья. О господи, даруй нам счастья и здоровья, мы хотим жить, жить!
Безумный, отчаянный вопль отца Массиаса, обращенный к небу и подхваченный всеми этими людьми, исторгал слезы.
— О господи, сын Давидов, исцели наших больных!
— О господи, сын Давидов, исцели наших больных!
Берто дважды бросался к канатам, чтобы исступленная толпа не порвала их. Барон Сюир, которого давили со всех сторон, в отчаянии простирал руки, моля о помощи, ибо Грот был взят приступом, словно в него ворвалось мчащееся стадо, устремившееся напролом. Тщетно Жерар, покинув Раймонду и встав у входа, пытался водворить порядок и пропускать через калитку по десять человек. Его оттерли, смели с пути. Возбужденные, взволнованные люди бурным потоком врывались туда, где пылали свечи, бросали букеты и письма к стопам святой девы, прикладывались к камню, лоснившемуся от прикосновения миллионов пламенных уст. Ничто не могло остановить разнузданной силы страстей.
В эту минуту Жерар, прижатый к решетке, услышал разговор двух стиснутых толпой крестьянок, потрясенных зрелищем всех этих лежавших перед ними больных. Одну из них поразило бледное лицо брата Изидора с неестественно широко раскрытыми глазами, устремленными на святую деву. Она перекрестилась и проговорила в набожном восторге:
— Посмотри-ка на этого, как он молится от всего сердца и как глядит на лурдскую богоматерь!
А другая ответила:
— Конечно, она его исцелит, он такой красивый!
Покойник, пристально взиравший на богоматерь из небытия взглядом, полным любви и веры, трогал сердца всех и являл собой поучительный пример для толпы, развернувшейся в бесконечном шествии.
Во время процессии, которая должна была начаться в четыре часа, святые дары предстояло нести добрейшему аббату Жюдену. С тех пор как святая дева исцелила его от болезни глаз — чудо, о котором католические газеты трубили до сих пор, — он стал одной из знаменитостей Лурда, его выдвигали на первое место и были к нему чрезвычайно предупредительны.
В половине четвертого аббат Жюден поднялся и хотел выйти из Грота. Но его испугало необычайное скопление народа, он боялся опоздать, видя, как трудно будет пробраться сквозь толпу. К счастью, его выручил Берто.
— Господин кюре, — обратился он к священнику, — и не думайте идти через Розер, вы застрянете по дороге. Лучше всего подняться тропинками… Идите за мной, я пойду вперед.
Работая локтями, Берто пробился сквозь плотную массу людей и проложил дорогу священнику, который стал рассыпаться в благодарностях:
— Вы очень любезны… Я сам виноват. Запоздал… Но, бог мой! Как же пройдет сейчас наша процессия?
Процессия очень беспокоила Берто. И в обычные дни она вызывала в участниках безумную экзальтацию, и Берто принимал особые меры, чтобы все сошло благополучно. Но что делать с этой толпой в тридцать тысяч человек, находящейся уже сейчас на грани религиозного помешательства? Поэтому он воспользовался случаем и дал несколько разумных советов:
— Я вас очень прошу, господин кюре, скажите священникам, чтобы они шли не спеша, но без интервалов, один за другим… И главное, пусть крепче держат хоругви, иначе их опрокинут… А вы, господин кюре, последите, чтобы к балдахину приставили людей, стяните пелену вокруг дароносицы и держите ее обеими руками как можно крепче.
Немного напуганный этими советами, кюре усиленно благодарил Берто:
— Обязательно, обязательно… Вы очень любезны… Ах, сударь, как я вам благодарен за то, что вы помогли мне выбраться из толпы!
Он поспешил к собору, поднимаясь извилистой тропинкой по склону холма, а его спутник спустился обратно и встал на своем посту.
В это же время Пьер, который вез тележку Марин, наткнулся с противоположной стороны площади Розер на непроницаемую стену людей. Служанка гостиницы разбудила его в три часа, и он отправился за девушкой в больницу. Спешить было некуда, оставалось достаточно времени, чтобы до начала процессии пройти к Гроту. Но эта огромная толпа, эта сплошная стена народа, которую ему предстояло пробить, внушала Пьеру некоторое беспокойство. Ему ни за что не пройти с тележкой, если люди не посторонятся.
— Пожалуйста, сударыня, прошу вас!.. Вы видите, я везу больную.
Но дамы не двигались с места, глядя, как загипнотизированные, на пылающий вдалеке Грот; они поднимались на цыпочки, чтобы ничего не упустить. Впрочем, в эту минуту молитвы так гремели, что никто и не слышал голоса молодого священника.
— Посторонитесь, сударь, дайте мне пройти… Послушайте! Уступите место больной.
Но мужчины, как и женщины, стояли точно вкопанные, не отрывая зачарованного взгляда от Грота.
Мария безмятежно улыбалась, не замечая препятствий, уверенная, что ничто в мире не помешает ее исцелению. Однако, когда Пьер нашел лазейку и смешался с колыхающейся толпой, положение осложнилось. Хрупкую тележку толкали во все стороны, она едва не опрокидывалась на каждом шагу. Приходилось то и дело останавливаться, ждать, умолять людей уступить дорогу. Никогда еще Пьер не испытывал такого страха перед толпой. Она не угрожала, была простодушна и пассивна, точно стадо баранов, но в людях чувствовалось опасное возбуждение, особое состояние, пугавшее Пьера. И несмотря на его любовь к сирым и убогим, некрасивые лица, обыденные, потные физиономии, зловонное дыхание, поношенная одежда, от которой пахло нищетой, — все это отталкивало его, вызывало тошноту.
— Послушайте, сударыня, послушайте, господа!.. Посторонитесь, пожалуйста, пропустите больную.
Тележка тонула в этом огромном живом море, ее швыряло во все стороны, она толчками продвигалась вперед, завоевывая метр за метром. На секунду она совсем исчезла из глаз, но тотчас же снова появилась. Наконец Пьер и Мария добрались до бассейна. Изможденная болезнью хорошенькая девушка возбуждала живейшее сочувствие у всех, кто оказывался на ее пути. Когда, уступая настояниям священника, люди расступались и оборачивались, они и не думали сердиться, их умиляло худенькое личико больной, обрамленное пышными белокурыми волосами. Раздавались слова участия и восхищения: «Ах, бедняжка! Ну разве не ужасно в ее годы так страдать? Да будет милостива к ней святая дева!» Других поражало восторженное состояние, в каком находилась Мария, ее раскрытые навстречу надежде светлые глаза. Перед ней разверзлось небо, она, несомненно, будет исцелена. Маленькая тележка, с трудом пробивавшая себе дорогу в человеческом потоке, словно оставляла за собой след братского милосердия и восхищения.
Пьер пришел в отчаяние, совсем выбился из сил, но тут к нему на помощь пришли санитары, старавшиеся освободить проход для процессии; они сдерживали натиск толпы с помощью натянутых канатов, стоя по указанию Берто на расстоянии двух метров друг от друга. Теперь Пьер без задержек покатил тележку Марии и наконец привез ее в огороженное для больных пространство; там он остановился напротив Грота, с левой стороны. Напор толпы с каждой минутой возрастал, так что пробиться сквозь нее не было возможности. От этого тяжелого путешествия у Пьера осталось впечатление, будто он пересек бурный океан; у него ныли все кости, словно от непрестанной борьбы с волнами.
От самой больницы до Грота Мария не размыкала уст. Но сейчас Пьер догадался, что она хочет о чем-то спросить, и нагнулся к ней.
— А отец здесь? Он уже вернулся из экскурсии?
Пришлось ответить, что г-на де Герсена нет, он, вероятно, задержался не по своей вине. Тогда Мария с улыбкой заметила:
— Милый папа, как он будет рад, когда увидит меня исцеленной!
Пьер взволнованно, с восхищением смотрел на нее. Он никогда еще не видел Марию такой прелестной, несмотря на долголетнюю разрушительную болезнь. Золотые волосы окутывали ее, словно плащом. Мария грезила, широко раскрыв страдальческие глаза, вся во власти неотвязной мечты; ее худенькое личико с тонкими чертами было неподвижно, казалось, она только и ждала встряски, которая вызвала бы пробуждение. Ее душа как будто отсутствовала и должна была вернуться по велению божьему. Это очаровательное существо, эта девушка, в двадцать три года оставшаяся ребенком по воле злого случая, задержавшего ее развитие и помешавшего ей стать женщиной, казалось, ждала появления ангела, была подготовлена к шоку — этому чуду, которое должно было пробудить ее от спячки и поставить на ноги. Экстаз, в котором она пребывала с самого утра, по-прежнему озарял ее лицо, она сложила руки и точно отделилась от земли, увидев образ святой девы. Мария самозабвенно молилась.