Река… Мы поспешали, но Лайол щедро «отстегнул» целый час, чтобы я мог как следует разглядеть Юкон. Он тек мутноватый, спокойный, широкий, обрамленный зеленью, осинами, тополями, ивами и ольшаником. Лодка на водном просторе казалась щепкой, плывущей к синевшим вдали горам.
Пробираясь в прибрежных зарослях, я обнаружил малину, лебеду, иван-чай. Все, что росло тут, было знакомым. И если б не мутноватость воды, я бы подумал: течет Енисей. Для дороги у нефтепровода сооружен мост. Табличка возле него сообщала: длина — 765 метров, стоимость — тридцать миллионов долларов. Посередине моста проезжают автомобили, а по бокам — пешеходная линия и труба, огражденная мощным барьером и металлической сеткой.
Тут, у Юкона, «восьмое чудо» держат под особым контролем. Возле моста мы с Лайолом наблюдали ученье, походившее на маневры военных. Вдруг появилось несколько вертолетов с десантом в оранжевом одеянии. Три минуты — и на воду спущены лодки, поплавковые боны, появился откуда-то катерок и на нем человек с микрофоном. Это были ученья на случай разлива нефти. Страшно подумать, что будет с Юконом, если это случится тут, у реки…
У Фэрбанкса с нефтепроводом мы распрощались. Лайолу надо было лететь в порт Валдиз, где кончается сухопутная линия нефти. Я же летел в Анкоридж.
— Ну вот, благодаря «трубе» вы увидели и Аляску, — сказал Лайол.
Дорога людей сближает. Мы обнялись.
Южную часть Аляски я увидел чуть позже, двигаясь по обычной автомобильной дороге. И лишь мысленно мог представить, как стальная змея сползает еще на один горный хребет, как скользит, извиваясь, густеющими лесами, как проходят под трубой лоси, плещется рыба и как, подобно совам на севере, садятся на нее отдохнуть царственные орланы.
Аляска «подпоясана» серебристым шнурком. Чудо, что сумели его протянуть по нехоженым дебрям. Но кто сказал бы доброе слово о техническом чуде, если на длинном пути по северным землям оно бы где-нибудь захромало. Его бы сразу прокляли. Но аляскинский нефтепровод, постучим по дереву, огорчений никому не принес, действует безотказно. И чуда тут нет: умно был скроен, крепко, ответственно сшит.
Именно такой порядок вещей природа еще способна терпеть от людей. Отступление от этих правил катастрофично.
Фото автора.2 февраля 1991 г.
Помолись ворону…
(Семь недель на Аляске)
Самолет заправлен. Мы расстелили на крыле карту. Можем полететь куда захотим. Джон называет деревеньки по Юкону: Русская Миссия, Холи-Кросс, Руби… Самая интересная — Гуслея, столица комаров и лосей на Аляске.
Жители деревеньки — коренные индейцы племени атапаска…
И вот мы летим над страной атапасков. Трудно вообразить себе большую глухомань. Никаких следов человека! Синий лес, голубые кружочки озер, зелень болот и полян. И все опоясано серебристым кушаком Юкона, на котором тоже нет ни единой метки присутствия человека.
Гуслея… странное, почти русское слово. Непривычно выглядит и деревня. Сплошь рубленые некрашеные дома. Дымки из труб. Несколько лодок мелькнуло у пристани. Собаки, услышав звук самолета, бегут за околицу, а следом на вездеходах — люди. Джона Винклей в сенат выбирали в этих немноголюдных местах. Его самолет — частый гость в юконских деревеньках.
Сенатора называют тут просто Джон. И рады его появлению.
Вот они, атапаски. Широкоплечие, невысокого роста, в картузиках с козырьками. На всех разноцветные куртки. Тысячелетия не знавшие колеса, эти люди теперь, как дети, не расстаются с японскими широкошинными вездеходами.
— Джон!..
Все по очереди подходят здороваться. Приветливо кивают и гостю. «Из Москвы… Знаем, знаем. Сиза, дочка Вилсона, была недавно в Москве, рассказывала…» Вот тебе и глухомань земли атапасков!
Деревня пахнет дымом, еловыми дровами, вяленой рыбой. Рубленые из грубо отесанных плах хижины — традиционные жилища местных индейцев. У каждого дома — вешалка с рыбой.
Как дрова, свалены в кучу лосиные рога. Сушатся сети, висят на стенах плетенные из ремешков лыжи, стоят под навесами мотонарты.
Деревня не маленькая — девятьсот двадцать атапасков и четверо «бледнолицых». Впрочем, «бледнолицые» тоже наполовину индейцы, дети пришедших с юга людей, бравших в жены девушек атапасков. Один из них — 76-летний Роберт Вент приветствует нас возле своего дома. Отец Роберта пилил когда-то дрова для пароходов на Юконе. Лосиный и комариный край для этого человека — родина. В Гуслее Роберт открыл лавку, ставшую постепенно немаленьким магазином. Теперь он остался при этой торговой точке только советником — передал дело дочери. В ее доме (на первом этаже магазин, а вверху — жилище) нас поместили. Сама хозяйка, Мейбл Вент, как выяснилось, улетела развлечься в Лас-Вегас…
Центральное место поселка — просторный дом, в котором размещается сразу все: «сельсовет», почта, тюрьма и музей. Тюрьма в этот день пустовала. Но бывает, что в нее помещают кого-нибудь, главным образом за драку по пьянке. «Пьяный индеец становится буйным», — сказал нам полицейский, тоже индеец.
В музейчике, расположенном рядом с кутузкой, жители Гуслей выставили свои рукоделия. Назначение экспозиции — показать: «вот что умеем» и побудить попавшего сюда человека купить что-либо на память о Гуслее.
Как художники атапаски уступают индейцам-тлинкитам, известным на Аляске тотемными изваяниями из дерева, и эскимосам, непревзойденным обработчикам кости. Но и в этом музейчике есть на что поглядеть: расшитые бисером мокасины, изящные плетеные лыжи, рукавицы из лосиной кожи, прекрасной работы нарты, мягко выделанные шкуры волков, бобров, росомахи…
Всю деревню обходишь за полчаса. Улиц в ней нет. Дома, разбросанные в приятном для глаза беспорядке, отделены друг от друга островками берез и елей. Песчаные дорожки соединяют дома и ведут к центру деревни, к дому улетевшей в Лас-Вегас Мейбл Вент. Но дом-магазин выглядит в этой деревне пришельцем. И меня повели показать «настоящий индейский дом».
Над входом, как в каждом доме, были прибиты лосиные рога. Но этого мало. Весь двор был украшен рогами.
Пока я наводил пленку, пытаясь в одном кадре соединить все богатство, открылась дверь, и громадного роста индеец поманил нас рукой.
— Поспешайте, рыба остынет…
Оказалось, мы попали как раз к обеду. Хозяин дома Сэм Вилсон пришел с берега перекусить. Ели печеную рыбу и пили кофе. На стол подавала молчаливая женщина, угадывая желание гостей и мужа, рядом с которым она казалась почти ребенком.
В былые времена Сэм Вилсон, несомненно, был бы в деревне вождем. Комплекция, ум, достоинство — все было в облике неторопливо говорившего человека. Должность его в деревне — бульдозерист — по старым меркам тянула на роль вождя. Многие из мужчин тут только охотятся и получают пособие от государства, а Сэм зарабатывает, укрепляя от размыва возле деревни берег своенравной реки. Но Сэм и хороший охотник. Сколько убил лосей? Этого он не помнит. Много. И лосей, и медведей, и лис.
И Сэм единственный из деревни, кто участвовал в гонках собачьих упряжек — одолел почти тысячу восемьсот километров до канадского Квэстона. Все знают: Сэм с дистанции не сошел.
И сейчас, когда все в деревне ездовых собак извели, у Сэма упряжка цела — двадцать восемь собак, вон они во дворе.
У Сэма и тихой, молчаливо грустной Элеоноры шестеро детей. Один сын учится в Фэрбанксе, в университете. Дочь Сиза была недавно в Москве. Вот оно, доказательство — матрешка, значки и красный флажок. На полках у бревенчатых стен стоит еще много призовых кубков. Украдкой я попытался их сосчитать, но сбился — сорок восемь, а может, и больше. Такое богатство сделает честь спортивному клубу. Но Сэм может позволить себе такое богатство. Серебристые кубки продаются. И Сэм денег на них не жалеет.
Это очень красиво, когда вдоль деревянных стен дома стоит много почетных знаков. Да, в былые времена Сэм, несомненно, был бы вождем. Но он и сейчас уважаемый человек. И дом его — лучший в деревне. В нем есть туалет, холодильник, телевизор, видеоящик и много кассет — «зима долгая, коротаем время у этой штуки».
Кто был у Сэма отец? Охотник. И дед — охотник. Всегда все тут были охотниками. Как жили?
— Вот тут прочтите. Сын привез эту книжку из Фэрбанкса. — Хозяин дома находит страницу, помеченную желтым фломастером. — Вот тут особенно интересно…
«Она тянула нарты, а впереди муж и две женщины протаптывали путь. Она чувствовала: это должно случиться сегодня или завтра. И вот она сошла с тропы и поискала глазами место у елок. Она расстелила меха и опустилась на корточки… Никого не призывая на помощь, она ножом перерезала пуповину и увидела: родился мальчик. Полдня отдохнув, она пошла дальше. В группе было шестеро мужчин, четыре женщины и пятеро детей. Дети собирали для костра хворост. Мать разводила огонь. В ту зиму почти не было пищи. Исчезли куда-то лоси, ушли олени, даже зайцы не попадались.
Горстка людей шла и шла по лесам, надеясь спастись от голода… Никто не спасся, кроме одной из женщин и мальчика, родившегося на тропе. Их приютили в соседнем племени. Мальчик тут вырос и стал охотником».
Это написано не Джеком Лондоном, но относится примерно к тем временам, когда он был на Аляске. Сто лет назад атапаски жили вот так, как написано в книжке, привезенной из Фэрбанкса сыном Сэма Вилсона.
Атапаски — одно из многих племен индейцев, предки которых десять тысяч лет назад, двигаясь вслед за животными, перешли через Берингов мост с Азиатского материка в Америку. Близкая родня атапасков индейцы навахо и апачи прошли до жаркого юга нынешних Штатов. А север — лесные места Аляски и Канады — стал прибежищем атапасков. Выжить тут можно было, лишь хорошо приспособившись к долгим холодным зимам и научившись добывать пропитанье охотой.
На земле нет охотников искуснее атапасков. Это сейчас можно лося убить из винтовки, не рискуя себя обнаружить. Раньше надо было к лосю подобраться, чтобы метнуть копье. Надо было, как волку, идти десять, двадцать, сто миль за стадом оленей, поджидая, когда остановятся ослабевшие. До прихода белых людей атапаски не знали железа. Орудием охоты были силки, копья и стрелы с наконечниками из кости. Леса у Юкона богаты зверем. Но бывали тут зимы голодные, надо было кочевать, протаптывая тропу по глубокому снегу. Многие умирали. Но в хорошие годы род множился. До недавнего времени женщины-атапаски рожали за жизнь двенадцать — пятнадцать детей. Выживали не все, но те, которые выживали, были выносливы и умелы. Они могли сутками идти при морозе в пятьдесят градусов без убежища и огня.