Не могу назвать свои интеллектуальные способности исключительными, но даже такой болван, как шофер, читавший «Ганга Дин», сообразил бы, что делать при таком повороте событий. Задержавшись лишь для того, чтобы отвесить по очереди пинка обоим дерущимся, я сорвался с места и понесся вперед.
Уже позвонив в колокольчик у двери Эйприл Джун, я оглянулся через плечо. Противники, которые успели расцепиться и подняться на ноги, беспомощно смотрели вслед, поставленные в тупик моим проворством и находчивостью. Вид у них был глупее некуда.
Я насмешливо помахал им рукой.
— Фу-ты, ну-ты! Э-э… я не вам, — добавил я удивленному дворецкому, распахнувшему дверь, — просто болтал по дороге с приятелями.
Дворецкий, услышав, что я хочу видеть Эйприл Джун, некоторое время пребывал в неуверенности, стоит ли меня впускать. По его словам, хозяйка ждала гостей и велела говорить всем случайным посетителям, что ее нет дома. К счастью, он, видимо, решил, что я едва ли сойду даже за половину посетителя, и вскоре я уже сидел в кресле в гостиной и с облегчением переводил дух.
Глядя вокруг себя, я ощутил вполне понятный прилив сентиментальности. Сколько раз мне приходилось сидеть в этой самой гостиной с Эйприл, внимая ее заветным мечтам и сообщая в ответ полезные сведения об английском порядке наследования и праве графинь забивать места на званых обедах, отметая в сторону жен рядовых виконтов. Вся атмосфера здесь дышала ее незримым присутствием, и не стыжусь признаться, что я не раз печально вздохнул. Честно говоря, размышляя о том, как безнадежна теперь моя любовь, я был на волосок от слез.
Меланхолии мне добавляла моя собственная фотография, занимавшая почетное место на письменном столе. В комнате имелись и другие фотоснимки, как женские, со всякими надписями вроде «С любовью от Мэй», так и мужские, также соответствующим образом помеченные, но на столе стояла только моя, и это наполняло мою душу трепетом.
Трепет, впрочем, был не только приятный. Меня охватывал ледяной ужас при мысли о том, с какой легкостью, учитывая присутствие его изображения на письменном столе, теперешний лорд Хавершот мог бы приблизиться к моей любимой на расстояние удара. Не приди я с намерением научить ее правильной стойке и технике защиты, самое худшее наверняка бы произошло. Страшно даже представить себе, как при виде гостя, не подозревая о низких коварных планах, девушка с радостным мелодичным восклицанием, с любовью, сияющей в прекрасных глазах, бросилась бы ему навстречу, даже не прикрыв лицо и корпус, и… бац!
Мрачная картина. Одна мысль о ней вызывала содрогание, и я бы, наверное, так дальше и сидел, содрогаясь, если бы не заметил у себя странное ощущение, которое сначала даже не мог идентифицировать. Потом до меня дошло: я просто умирал от жажды. Жаркий день и обильные физические упражнения на свежем воздухе привели к тому, что моя глотка пересохла, будто выстланная наждачной бумагой. Разевая рот, как свежепойманная рыба, я почувствовал, что если сию же минуту не раздобуду хоть каплю влаги, то тут же скончаюсь в страшных мучениях.
Едва это пришло мне в голову, как на глаза, как по волшебству, попался столик в углу, на котором было заботливо разложено все необходимое для хорошей выпивки. Старый добрый графинчик, сифончик с содовой, милое ведерко со льдом… короче, мечта, да и только. Столик так и манил меня к себе, и я, пошатываясь, рванулся вперед, как верблюд, завидевший оазис в раскаленной пустыне.
Разумеется, мне следовало сообразить, что желание поскорей пропустить стаканчик-другой принадлежит лорду Хавершоту и не вполне соответствует возможностям усвоения продукта телом Джо Кули, но в тот момент, признаюсь, о подобных научных тонкостях я не думал, поэтому, не долго думая, смешал себе бокал и залпом опрокинул его.
Вкус напитка не вполне удовлетворил меня, и я повторил операцию, чтобы понять, насколько это мне нравится. Потом снова наполнил бокал и, взяв сигарету из пачки, лежавшей тут же на столике, вернулся к креслу. Едва усевшись, я внезапно почувствовал в голове странный гул, который сопровождался непреодолимым желанием исполнить какую-нибудь песню. Это несколько удивило меня, потому что петь я имею обыкновение разве что в ванне.
Голос у меня, впрочем, оказался чрезвычайно приятным. Конечно, я не был в тот момент настроен слишком критически, но удовольствие получил несомненное. Для исполнения была выбрана старая и любимая «Итонская песня гребцов», и пошла она на удивление гладко, хотя слова и несколько наезжали одно на другое. Вскоре я пришел к выводу, что существующее либретто лучше заменить на «тра-ля-ля» и «трам-пам-пам», и вовсю распевал оные, дирижируя стаканом и сигаретой, когда вдруг услышал за спиной голос, который произнес «Добрый вечер».
Осекшись на середине очередного «трам-пам-пам», я обернулся и обнаружил перед собой незнакомую даму средних лет.
— О, привет! — воскликнул я.
— Добрый вечер, — повторила она.
Дама сразу показалась мне своей в доску, и я немедленно проникся к ней горячей симпатией. Более всего меня умилило то, что лицо у нее было точь-в-точь как у моей любимой старой лошади, оставшейся в далекой Англии. Как приятно чувствовать себя среди друзей!
Врожденный инстинкт Хавершотов требовал, само собой, взлететь с места как ракета при появлении в дверях представительницы слабого пола. Поэтому я испытал немалое замешательство, обнаружив, что сделать этого не могу. Все попытки старта оказались неудачными: я тут же валился обратно в кресло. Старый добрый рыцарский дух клокотал во всех шести цилиндрах, но сцепление подводило, и ноги отказывались приходить в движение.
— Послушайте, я должен извиниться, — смущенно пробормотал я, — но мне почему-то не удается встать.
— Что вы, не беспокойтесь…
— Наверное, приступ ишиаса.
— Вероятно.
— Или радикулита.
— Скорее всего, — ответила она любезным ржанием. — Меня зовут Помона Уичерли.
— Очень приятно, а меня…
— О, мне и так прекрасно известно ваше имя, мистер Кули. Я давняя поклонница вашего таланта. Пришли навестить мисс Джун?
— Да, я хотел с ней поговорить о…
— И принесли ей эти очаровательные цветы, — перебила она, указывая на букет, валявшийся рядом с креслом. После недавних приключений выглядел он довольно жалко. — Как мило с вашей стороны!
Мысль о том, чтобы преподнести цветы Эйприл в качестве выражения личных чувств, до сих пор не посещала меня, но теперь показалась в высшей степени удачной.
— Вы думаете, они ей понравятся? — спросил я.
— Нисколько не сомневаюсь… У вас такой разгоряченный вид, мистер Кули. Вы очень спешили сюда?
— Еще бы! А еще на меня напали хулиганы. Этот Мерфи…
— Так за вами гнался Томми Мерфи?
— Вы его знаете?
— Ну конечно! Весь Голливуд знает. Я слышала, на него даже делают ставки, поймает он вас или нет.
— Сомнительное развлечение, — фыркнул я.
— Надеюсь, сегодня ему не повезло?
— Временно, но потом мне удалось ускользнуть. И еще от одного — от Орландо Флауэра. Вернее, от обоих сразу. Пришлось всерьез побегать, знаете ли, вот я и разгорячился.
— И решили смешать себе коктейль…
Я несколько смутился, в первый раз подумав о том, какого дурака свалял.
— Э-э… могу я предложить вам что-нибудь?
— Нет, спасибо.
— Да ну, не стесняйтесь!
— Нет-нет, спасибо, я воздержусь.
— Вы уверены?
— Совершенно уверена. Ведь еще так рано…
— Правда? На мой взгляд, самое время пропустить стаканчик.
— Вы говорите, как человек опытный, — улыбнулась она. — И часто вам приходится, по вашему выражению, «пропускать стаканчик» в это время?
— Да, конечно.
— Подумать только. Виски?
— О да, исключительно виски.
— Я вижу, вы также еще и курите?
— Так же, и даже больше.
— Сигареты?
— Только иногда. Предпочитаю трубку.
— Ну-ну… И это в вашем-то возрасте!
До меня не вполне дошел смысл ее реплики — возможно, потому, что гул в голове к тому моменту значительно усилился, и это несколько притупило остроту моего разума.
— В моем возрасте? — удивился я. — А что, возраст? Мне, слава богу, уже двадцать семь.
— Что?
— Ну да. В марте будущего года будет двадцать восемь.
— Надо же! Никогда бы вам столько не дала!
— Правда?
— Ни за что бы не дала.
— Вы не шутите?
— Нисколько.
Не знаю, почему мне это показалось смешным, но факт остается фактом. Я принялся хохотать, как сумасшедший, и в разгар хохота, как раз когда я набирал воздуха, чтобы разразиться очередным приступом, дверь отворилась, и в гостиную вошла Эйприл Джун.
Она выглядела просто волшебно в платье из какой-то тонкой блестящей ткани, наверное, из шелка или чего-то в этом роде. Так или иначе, оно было очень тонкое и чертовски здорово подчеркивало ее нежную хрупкость.
Я сказал, что она вошла, но это не совсем так. Сначала остановилась в дверях, задумчиво глядя перед собой, словно погруженная в прекрасные мечты, и мой новый залп хохота заставил ее подпрыгнуть, словно гвоздь, воткнувшийся в пятку.
— Ты! — воскликнула она непривычно резким тоном. — Что ты здесь делаешь?
Я перестал хохотать и подкрепился глотком виски.
— Мне нужно обсудить вопрос чрезвычайной важности, — торжественно начал я, с раздражением отметив, что слова во фразе почему-то слились в одно. — Мне… нуж-но… об-судить… во-прос… чрез-вы-чай-ной… важности.
— Он принес вам очень милые цветы, — встряла в разговор мисс Уичерли.
Хозяйка дома встретила эту новость без особого восторга. Я не чувствовал себя в силах поднять букет и подвинул его в сторону Эйприл ногой. Она взглянула на цветы, как мне показалось, несколько отстраненно. Только сглотнула раз-другой, будто старалась подавить какие-то сильные чувства.
— Ты не можешь оставаться здесь, — проговорила, наконец, она с некоторым усилием. — Мисс Уичерли пришла взять у меня интервью.
Я сразу заинтересовался.