грать с ней в гольф, и едва не пел от счастья.
— Как будем играть? — спросила она. — Мой гандикап — двенадцать. А ваш?
— Точно не знаю, — отвечал он. — Хотел бы делать меньше ста ударов, но пока не получается.
— Никак?
— Да, никак. Что-нибудь мешает.
— Может быть, сегодня получится, — сказала Мэри таким тоном, что он чуть не бросился к ее ногам, лая, как собака. — Что ж, уступлю вам две лунки, а дальше посмотрим. Начнем?
Она толкнула мяч на то расстояние, которое приличествует человеку с гандикапом двенадцать. Не очень далеко, но точно и ловко.
— Замечательно! — крикнул преданный Ролло.
— Да нет, — отмахнулась она, — ничего особенного. Примеряясь к мячу, Ролло пылал невообразимыми чувствами. Он никогда не испытывал ничего подобного, особенно — у первой подставки, где его обычно одолевала беспокойная приниженность.
— О, Мэри, Мэри! — прошептал он, нанося удар.
Вы, тратящие юность на какие-то шары, не поймете, что случилось. Если бы вы играли в гольф, вы бы догадались, что ритм этих слов, по чистой случайности, дал именно то, что нужно. Позвольте объяснить. «О» и «Мэри», если их правильно выдохнуть, подарят нужный, чуть замедленный темп; первый слог второй «Мэри» точно совпадет с ударом по мячу, а «ри» обеспечит достойное завершение. Словом, получилось так, что мяч не заковылял по склону, будто растерянная утка, а полетел вперед, тронув по пути мяч прекрасной дамы, лежавший ярдах в ста пятидесяти, столкнул его с места и остановился на очень удобном участке газона. Впервые за всю свою жизнь Ролло сыграл прекрасно.
Мэри удивленно следила за полетом мяча.
— Так нельзя! — воскликнула она. — Я не смогу уступить вам две лунки, если вы продолжите в том же духе.
Ролло смутился.
— Не думаю, что это повторится, — сказал он. — У меня не бывало таких ударов.
— Повторится, — твердо возразила Мэри. — Ясно, что сегодня — ваш день. Если не сделаете меньше ста ударов, я вам не прощу.
Ролло закрыл глаза, губы его зашевелились. Он дал обет не обмануть ее ожиданий. Через минуту он прошел лунку с трех ударов, то есть за расчетное количество.
Вторая лунка находилась у озера. Загнать в нее мяч можно с трех ударов, но Ролло требовалось четыре, ибо он не считал, сколько мячей он может утопить, а постоянно начинал с того, который преодолел водную преграду. Сегодня что-то подсказало, что ему придется прибегнуть к этой странной системе. Вынимая клюшку из сумки, он знал, что первый же удар загонит мяч на лужайку.
— Ах, Мэри! — прошептал он, приступая к делу.
Такие тонкости ник черту не нужны, простите за выражение, если вы, вероятно — из-за недостатков воспитания, тратите жизнь на боулинг. Но для людей понимающих объясню, что, сокращая свой монолог, Ролло опять сделал именно то, что рекомендовал бы самый лучший тренер. Благодаря второму «Мэри» удар был бы слишком сильным. Трех слогов совершенно достаточно для того, чтобы мяч, описав красивую дугу, опустился в шести дюймах от лунки.
Мэри была в восторге. Что-то в этом крупном застенчивом человеке будило ее материнские инстинкты.
— Красота! — сказала она. — Пять ударов на первые две лунки! Нет, вы просто обязаны сделать меньше сотни.
Она ударила по мячу, но слишком слабо, и тот упал в воду. Ничуть не огорчившись (она была очень хорошей), Мэри воскликнула:
— Движемся к третьей! Ну, вы молодец!
Чтобы не утомлять вас подробностями, замечу только, что благодаря ее нежным восторгам Ролло дошел до девятой лунки, сделав сорок шесть ударов, а это достойно чемпиона. Нет, вы представьте, 46 на полраунда! Немного подпортили десять на седьмой, не помогли и девять на восьмой, но все же он сделал меньше пятидесяти ударов за первую, более трудную часть игры. Спину его как-то покалывало, отчасти из-за фуфайки, которую я упоминал, но главным образом — от вдохновения, счастья и любви. Иногда он смотрел на Мэри, как Данте на Беатриче в особенно прекрасное утро.
Вдруг Мэри вскрикнула:
— Боже мой! Я забыла написать Джейн Симеон об особом способе вязания свитеров. Надо позвонить ей из клуба. Двигайтесь к десятой. Там встретимся.
Ролло последовал ее совету, но услышал, что кто-то произнес его имя.
— Господи, да это Ролло! Я сперва глазам своим не поверила.
Обернувшись он увидел сестру, то есть мать юной Леттис.
— Привет! — сказал он. — Когда ты вернулась?
— Поздно вечером. Нет, просто поразительно!
— Что именно? Да, Энид, я сделал сорок шесть ударов на полраунда. Сорок шесть!
— А, тогда ясно.
— Что тебе ясно?
— Почему ты такой веселый. Летти писала, что ты вот-вот умрешь. Она очень огорчается.
Ролло был тронут.
— Какая душенька!
— Ну, я пошла, — сказала Энид, — опаздываю. Да, кстати. Дети такие смешные! Она пишет, что ты старый и слабый, но она тебе поможет.
Ролло засмеялся.
— Понимаешь, мы усыпили бедного Понто. Летти страшно плакала, но я ей объяснила, что так лучше, милосердней. И вот, он решила прекратить твои страдания.
— Ха-ха-ха, — засмеялся Ролло, — ха-ххх…
Жуткая мысль пришла ему в голову: у отвара был странный привкус!
— Что с тобой? — спросила сестра. — Ты просто посерел. Ролло что-то лепетал. Да, уже несколько раз у отвара — странный привкус. Именно странный. Он еще тогда подумал: «Как-то странно!..» А принесла отвар Летти. Помнится, он был тронут.
— В чем дело? — приставала сестра. — Просто умирающая утка!
— Я и есть умирающая утка, — хрипло отвечал он. — То есть умирающий человек. Энид, она меня отравила. Ах, мерзавка!
— Что за чушь! И, пожалуйста, не брани мою дочь.
— Прости, сорвалось. Я ее не виню. Она хотела сделать, как лучше. Но факт остается фактом.
— Ролло, не дури.
— У отвара был странный привкус.
— Не знала, что ты такой дурак. Я думала, ты смеешься.
— Я и смеялся, пока не вспомнил, что у отвара… Энид нетерпеливо вскрикнула и ушла.
Ролло стоял у десятой подставки, и чувства боролись в нем. Машинально вынув трубку, он закурил, но выяснилось, что курить он не может. Табак начисто утратил свою волшебную силу. Он положил трубку в карман и стал думать. Ужас сменился горькой печалью. Тяжело покидать мир в час неожиданных успехов.
Тут появилась практическая мысль — надо побежать к доктору. Наверное, есть какие-нибудь противоядия.
Он повернулся и увидел Мэри. Она улыбалась той самой, подбадривающей улыбкой.
— Простите, что так долго, — сказала она. — Ну, действуйте. На эту половину даю вам пятьдесят три удара, не больше.
Внутренним взором Ролло видел доктора Брауна среди самых лучших противоядий.
— Простите, — начал он, — я должен…
— Конечно, должны, — сказала Мэри. — Если вы уложились в сорок шесть, уж пятьдесят три сделать не трудно.
Долгую минуту Ролло боролся с инстинктом самосохранения. Всю жизнь ему внушали, что надо трястись над здоровьем. Но есть и другой, более высокий инстинкт, ведущий игрока к успеху. Мало-помалу он овладел страдальцем. Если, думал тот, бежать к доктору, жизнь спасти удастся, — но зачем?
Колебания кончились. Бледный и решительный, Ролло положил мяч на подставку и ударил по нему.
Если бы я рассказывал мою историю игроку в гольф, а не отребью (слово это я употребляю в самом благожелательном духе), я бы с превеликим удовольствием описал продвижение Ролло к последней лунке. Эпос нередко создавали о менее важных событиях. Но не стоит тратить попусту великолепный материал. Скажу только, что наш герой сделал ровно пятьдесят ударов на восемь лунок.
— Остаются три, — сказала Мэри. — Держитесь! Главное — не волнуйтесь.
Совет разумный, но Ролло был выше волнений. На шестнадцатом газоне он промочил ноги, но этого не заметил. Фуфайкой, видимо, завладели муравьи, но он на них чихал. Три удара? Нет уж! Мяч лежал в пяти ярдах, но он хотел, чтобы тот попал в лунку с обратной стороны. Резким движением нанес он удар — и добился своего.
— О-о! — вскрикнула Мэри.
Ролло отер лоб и тяжело оперся на клюшку. Думал он только о том, что уложился в девяносто семь. Однако, выходя из транса, он вспомнил и другое, и восторг сменился отчаянием. Вероятно, так чувствовал себя итальянец, разделив трапезу с Борджа. Да, он сделал девяносто семь ударов, но дальше ему пойти не доведется.
Мэри хлопотала вокруг него, восторгалась, но он только
вздохнул.
— Спасибо, — сказал он. — Спасибо большое. Дело в том, что я сейчас умру. Меня отравили.
— Что?!
— Да-да. Винить некого. Она хотела мне добра. Однако…
— Ничего не понимаю!
Ролло объяснил. Мэри слушала в ужасе.
— Вы не ошибаетесь? — выговорила она.
— О, нет! — ответил он. — У отвара был странный привкус.
— У маранты вообще… Он покачал головой.
— Нет. У нее вкус, как у промокашки. Мэри засопела.
— Не плачьте, — сказал Ролло, — не плачьте.
— Как же мне не плакать? И платка не взяла…
— Разрешите, — сказал он, вынимая носовой платок из нагрудного кармана. — Вы немного растрепаны. Если бы я посмел…
И он вынул несколько шпилек.
— Наверное, нос блестит.
Он вынул пудреницу. Мэри смотрела на него с удивлением.
— Это же мои вещи! — выговорила она.
— Да. Я… брал их.
— Почему?
— Потому что я вас люблю, — сказал Ролло.
И в нескольких удачных фразах, которыми я не буду утомлять вас, он развил эту тему. Мэри слушала, и чувства сменялись в ее сердце. Описывать их тоже не буду, так как вы смотрите на часы. Кратко говоря, она прозрела. Ей-то казалось, что перед ней — ипохондрик, тогда как на самом деле перед ней был герой.
— Ролло! — вскричала она, кидаясь в его объятия.
— Мэри! — произнес он, охотно ее принимая.
— Говорила я, что это чушь, — сказала Энид, появляясь в пространстве. — Летти не смогла купить яду, аптекари ей отказали, и она это бросила.
Ролло выпустил Мэри.
— Что? — крикнул он. Сестра повторила свой рассказ.