— Сейчас придет, — сказала Джейн. — Т-с-с-с!
— Т-с-с! — прошипели сыщики.
Все прислушались. Хлопнула входная дверь, на лестнице раздались шаги.
— Прячьтесь! — сказала Джейн.
— Зачем? — спросил Уильям.
— Чтобы подслушать, а потом выскочить.
— Резонно, — одобрил Деленси.
— Весьма, — поддержал Браун.
Детективы спрятались в алькове, Уильям — у окна, за гардиной, Джейн нырнула под диван. Через мгновение открылась дверь.
Скрючившись, Джейн ничего не видела, зато слышала, и с каждым слогом ужас ее возрастал.
— Пойдем наверх, — сказал Родни.
Джейн задрожала. Гардины заколыхались. Из алькова донесся звук, означавший, что детективы что-то записывают. После некоторой паузы Энестейзия вскрикнула:
— Нет, нет! Умоляю вас!
— А что? — спросил Родни.
— Так нельзя.
— Почему?
— Потому. Нельзя. Ой, Господи, не так крепко!
Из-за гардины выскочил Уильям. Джейн высунула голову. Сыщики покинули альков, держа карандаши. А посреди комнаты стоял Родни, сжимая женский зонтик.
— Никак не пойму, — говорил он, — а как же его держать? Тут он заметил посетителей.
— А, Бейтс! — рассеяно сказал он и повернулся к Энестейзии. — Я думал, чем крепче, тем лучше.
— Неужели неясно? — сокрушалась гостья. — Если вы вцепитесь в нее, как в соломинку, удар будет очень сильный. Мяч попадет в заросли или улетит с поля. Зачем вам сила, глупый вы человек, если он летит не туда?
— Понял, — смиренно произнес Родни. — Вы всегда правы.
— Вот что, — сказал Уильям. — Что все это значит?
— Держать надо крепко, но легко, — сказала Энестейзия.
— …легко, — покорно повторил Родни.
— Что — это — значит?!
— И пальцами, не ладонью.
— Что-это-значит?! Что ты здесь делаешь?
— Даю урок. Не мешай, пожалуйста.
— Да-да, — не без раздражения сказал Родни. — Не мешайте, Бейтс. Есть же у вас дела.
— Мы идем наверх, — сказала Энестейзия. — Там нам никто не помешает.
— Нет, — сказал Уильям, — не идете.
— Родни все приготовил, — объяснила сестра. — Вроде спортивного зала.
— Бедняжка! — вскрикнула Джейн. — Этот негодяй тебя обманывает! Он не играет в гольф.
Мистер Браун кашлянул и переступил с ноги на ногу.
— Кстати, о гольфе, — сказал он. — Тут со мной случилась интересная штука. Мяч пошел хорошо… ничего особенного, конечно, но неплохо, неплохо. Как же я удивился, когда…
— А я во вторник, — перебил его мистер Деленси, — чуть-чуть сильней замахнулся, тут кэдди говорит: «Мяч выбит с поля». Я говорю: «Нет, не выбит», он опять свое: «Выбит». Словом, верьте — не верьте, когда я подошел к мячу…
— Тихо! — сказал Уильям.
— Как вам угодно, сэр, — отвечал вежливый Деленси.
Джейн поневоле ощутила, как благородно и романтично выглядит Родни. Он был бледен, но тверд.
— Вы правы, — сказал он, — в гольф я не играю. Однако смиренно надеюсь, что эта замечательная девушка сумеет меня научить. Ах, я знаю, что вы спросите! — Он поднял руку. — Вы спросите, как смеет человек, загубивший свою жизнь, лелеять такую мечту. Но не забывайте, — голос его дрогнул, — что Уолтеру Тревису было под сорок, когда он коснулся клюшки, а через несколько лет он выиграл любительский матч всей Англии.
— Это верно, — сказал Уильям.
— Да-да, — сказали сыщики, почтительно приподнимая котелки.
— Мне тридцать три года, — продолжал Родни. — Четырнадцать лет я писал стихи и сомнительные романы. Над божественной игрой я смеялся, если вообще о ней думал. Но летом я увидел свет.
— Аллилуйя! — хором вскричали сыщики.
— Однажды меня уговорили попробовать. Презрительно усмехаясь, я взял клюшку, — глаза его сверкнули, — и великолепно сыграл! Двести ярдов по прямой. Стою, смотрю, и что-то меня укусило. Это была страсть к гольфу.
— Так всегда бывает, — вставил мистер Браун. — Помню мой первый удар. Я…
— А у меня, не поверите… — подхватил мистер Деленси.
— С этой минуты, — продолжал Родни, — я захотел только одного. Но ничего не получалось. После того удара…
Он замолчал. Уильям смущенно закашлялся.
— Хорошо, — сказал он, — но почему моя сестра пришла в это, простите, логово?
— Очень просто, — отвечал Родни. — Только она одна может все ясно и умно объяснить. Таких девушек больше нет, ни единой. Я обошел всех профессионалов, и никто не помог мне. Им не понять артистической души. Ты для них — какой-то полудурок. Они щелкают языком. Они говорят: «Ай-я-яй!» Словом, я не мог выдержать. И тут эта божественная девушка предложила давать мне уроки. Мы пробовали заниматься в клубах, но все так неприязненно смотрят… И мы решили перейти сюда, чтобы спокойно работать.
Уильям заговорил не сразу. Он медленно мыслил.
— Вот что, — сказал он, — слушайте внимательно. Я задам очень важный вопрос. Вы готовы жениться на моей сестре?
— Жениться? — чуть не в ужасе воскликнул Родни. — Да я недостоин коснуться ее клюшки! У меня гандикап больше тридцати, а она вышла в полуфинал открытого чемпионата. Нет, Бейтс, я пишу белые стихи, но все-таки не утратил совесть. Конечно, я люблю вашу сестру. Я ее так люблю, что у меня бывает бессонница. Но я не посмею просить ее руки.
Энестейзия весело засмеялась.
— Нет, какой кретин! — сказала она. — Значит, вот в чем дело? А я-то гадала… Да я люблю вас! Мы сейчас же поженимся.
Родни покачнулся.
— Не может быть!
— Может-может.
— Энестейзия!
— Родни!
Он сжал ее в объятиях.
— Бог знает что! — сказал Уильям. — Столько шума… Прости меня, Джейн.
— Я сама виновата.
— Нет-нет!
— Да-да!
— Джейн!
— Уильям!
Он сжал ее в объятиях. Сыщики, записав, что надо, посмотрели друг на друга мокрыми глазами.
— Сирил!
— Реджи!
И они пожали друг другу руки.
— Словом, — закончил Старейшина, — все завершилось хорошо. Гости на свадьбе восхищались полным набором для гольфа, включая двенадцать новых мячей, кепку и ботинки с шипами. То был подарок Джейн и Уильяма.
Родни и Энестейзия сняли домик рядом с Бейтсами. У этой четы гандикап — по десять, у Родни — восемнадцать, Энестейзия обходится без него. Для матча лучше не придумаешь.
— Чего не придумаешь?
— Вот этого.
— А именно?
— Я вижу, — сказал Старейшина, — что заботы отвлекли вас от моего повествования. Ничего, я расскажу еще раз.
История, которую вы сейчас узнаете, — сказал Старейшина, — началась, когда…
О ПЛАВАЮЩИХ, ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ, ГОЛЬФИРУЮЩИХ, ПЛЕНЕННЫХ…
Молодой человек со свежим честным лицом отвернулся от окна, в которое смотрел на лужайку для гольфа.
— Погода хорошая… — сказал он.
Старейшина встряхнулся и посмотрел на него, довольный тем, что младшее поколение само, по собственной воле, хочет с ним побеседовать. Последнее время оно норовило проскочить мимо, что-то бормоча.
— Да, — согласился он. — Насколько я понял, вы недавно в клубе?
— Только что вступил. Прекрасный клуб.
— Лучше некуда.
— А как кормят!
— Превосходно.
— Секретарь говорит, одно плохо — какой-то старый зануда только и ждет, чтобы рассказать историю.
Старейшина задумался.
— Не знаю, кого он имел в виду, — наконец сказал он. — Никого такого не припомню. Кстати, об историях, могу вам одну рассказать. О Джоне Гуче, Фредерике Пилчере, Сидни Макмердо и Эгнес Флек.
Новичок беззвучно охнул. Честное лицо померкло, он украдкой посмотрел на дверь.
— О Джоне Гуче, Фредерике Пилчере, Сидни Макмердо и Эгнес Флек, — твердо повторил Старейшина.
Как ни странно (сказал он), служители искусства обычно смирны, мелки, робки и способны выразить себя только пером или кистью. Таким был Джон Гуч; таким был и Фредерик Пилчер. Гуч писал книги, Пилчер — картины. Встречались они у Эгнес Флек. Видя, как Пилчер жалко улыбается, балансируя чашкой чая, Гуч думал: «Прекрасный человек, но неуклюж, неуклюж», а Пилчер, видя, как Гуч нервно теребит галстук, сидя на краешке стула, думал: «Очень мил, но при дамах теряется».
Заметим, у них были причины балансировать и теряться. Гандикап их равнялся восемнадцати, тогда как у Эгнес Флек его вообще не было. Плечам ее и бицепсам позавидовали бы те дамы, которые милостиво разрешают сидеть у себя на шее под звуки оркестра шести братьям, трем сестрам и жене кузена. Взгляд ее напоминал о самых властных королевах, когда же она смеялась, сильные мужчины придерживали голову за виски.
Сидни Макмердо, и тот робел в ее присутствии, хотя весил 211 фунтов и вышел однажды в финал любительских соревнований. Эгнес он любил преданно и пылко, но — да, жестока жизнь! — она смеялась над ним. Я знаю от сведущих людей, что когда он в первый раз сделал ей предложение (у шестой лунки), отзвуки ее смеха слышали в клубе, а два игрока, боящиеся грозы, выронили клюшки.
Вот вам Эгнес. Вот вам Сидни. Вот вам Джон с Фредериком.
Джон иногда перекидывался с Сидни словом, но друзьями они не были. Поэтому он удивился, когда однажды вечером могучий игрок в гольф вошел к нему и сел в кресло. Заметим, что в это время Джон трудился над детективом, поскольку выражал свой дар в рассказах о миллионерах, убитых в запертой комнате, куда можно проникнуть только через окошко в высокой стене.
Кресло заскрипело. Джон посмотрел на Сидни. Тот застонал.
— Вам плохо? — спросил хозяин.
— Ха! — ответил гость, отвел руки от лица и взглянул на хозяина красными глазами, напоминая Человека Гориллу из повести «Отрубленное ухо».
Однако Горилла был бескорыстен, а Сидни сказал:
— За два цента я разорву вас на части.
— Меня? — удивился Джон.
— Да, вас. И Пилчера. — Он встал и отломил угол каминной доски. — Вы украли ее у меня.
— Кого?
— Эгнес.
Джон воззрился на него. С таким же успехом он мог бы украсть Альберт-холл.
— Она, — простонал Сидни, — собирается за вас замуж.
— Что?!
— Или за Пилчера. Разорву и втопчу в ковер.