— Ты же любишь опасность.
— В разумных пределах, моя дорогая, в разумных пределах.
— Ты убил льва открывалкой.
— Сперва я пригвоздил его к месту силой взгляда. Пекинесы близоруки, он никаких взглядов не увидит.
— Если ты придвинешься вплотную…
— Если, — задумчиво сказал Фосдайк.
Эгнес охнула. За этот матч она не раз смотрела на суженого, посмотрела и сейчас.
— Ты боишься собак?
Он снисходительно засмеялся.
— Собак? Вот бы позабавились в Бекингемском дворце, когда я играл немалую роль на псарне. Помню, прихожу туда со свистком и с сумкой бисквитов, и вижу, один из моих подопечных явно не в духе. Говорю ему: «Фидо, Фидо, хороший песик!..» — но он ка-ак зарычит. К счастью, один из герольдов оставил свою мантию. Бросаю ее собаке на голову, там уже — дело простое, ремень, намордник. Лорд Слайт энд Сейл, помнится, сказал лорду Набблу Нопскому, что он не видел подобной решительности с того дня, когда канцлер герцогства Ланкастерского…
Повесть зачаровала бы Эгнес в более удачный день, но сейчас ей стало только хуже. Она в последний раз попыталась воззвать к его лучшим чувствам.
— Джек! Если ты ее не уберешь, я проиграю матч.
— Ну и что, моя дорогая? Какие-то курортные соревнования…
Этого было достаточно. Эгнес окаменела.
— Значит, нет? — сказала она. — Ну что же, мы не поженимся.
— Подумай! Что ты говоришь!
— Вот это.
В том, что можно назвать душой, шла борьба. С одной стороны, Джозайя стар и слаб. С другой — собачка, что-то заподозрив, оскалила зубы.
Пока он стоял на распутье, из клуба, куря сигарету в очень длинном мундштуке, вышла платиновая блондинка с ярко-алыми ногтями. Она наклонилась и взяла собачку на руки.
— Вижу, мой ангел мешает вашему хоккею, — сказала она. — О, капитан Фосдайк! Вы здесь? Угостите меня коктейлем.
Она нежно поцеловала пекинеса в макушку и унесла в клуб вместе с мячом.
— Они в баре, — сказала учительница. — Придется выбивать оттуда. Трудный удар. Я бы взяла ниблик.
Капитан смотрел на блондинку, мучительно морща лоб.
— Где-то я ее видел, но где? Кто она?
— Богатая бездельница, — отвечала краса педагогики, склонная к социализму.
— Богатая?
— Это Лулабель Спрокет, наследница Лучших Сардин. Миллионов сто, я думаю.
— У нее лично? Прямо у нее? — заволновался Фосдайк. — Ну, знаете ли! Так-так-так-так… — он обернулся к Эгнес. — Ты говоришь, не поженимся? Как хочешь, моя дорогая, как хочешь. Желаю успеха. Пардон…
И он исчез в дверях клуба.
— Выигрыш ваш, — отрешенно сказала Эгнес.
— Что ж, это можно, — сказала учительница.
Эгнес стояла у восемнадцатой лунки, озирая свою разбитую жизнь. Дело было не в Фосдайке, шоры упали с ее глаз. Она потеряла Сидни. Что она, с ума сошла, порывая с ним?
Ответ был: «Конечно».
Сама разбила надежду на счастье, как разбивает глупый ребенок дорогую игрушку?
«Вот именно».
Увидит ли она его?
Видимо, ответ был: «Да, хоть сейчас» — ибо он вышел из клуба.
— Сидни! — вскричала она.
Он был какой-то поникший. Плечи обвисли при всей их широте, глаза глядели тускло и горестно.
— А, привет… — сказал он. Они помолчали.
— Как миссис Спотсворт?
— Э? Выиграла.
Они опять помолчали.
— И расторгла помолвку, — добавил он.
Дождь по-прежнему лил, но Эгнес показалось, что Ист Бамтон залит солнцем.
— Хотела уйти из-за дождя. Я ее взял за ухо и стоял над ней всю игру. Раза два, признаюсь, ей врезал. В общем, она победила, но не обрадовалась. У восемнадцатой лунки она сказала, что я очень изменился с египетских времен, так что лучше нам не встречаться ни в каком воплощении.
Эгнес глотнула воздух, как та занятная рыбка, которую ловят во Флориде.
— Так ты свободен?
— Слава Богу. И что я в ней нашел, ты мне скажи? Но все это неважно, раз я потерял тебя.
— Ничего ты меня не потерял!
— Прости, а Фосдайк?
— Я тоже сейчас расторгла помолвку. О, Сидни, давай скорей поженимся под аркой из клюшек, а то мы еще что-нибудь натворим! Ты представляешь…
Она начала, не жалея выражений, но ушла недалеко, поскольку Сидни Макмердо прижал ее к своей груди. А когда такие люди прижимают тебя к груди, тут не поговоришь, а то задохнешься.
EXCELSIOR[49]
Алфред Джукс и Уилберфорс Брим заканчивали чемпионат клуба. Брим легким ударом обеспечивал себе победу. Молодой человек, сидевший рядом со Старейшиной, смотрел на последнюю лунку и говорил, что потеря десяти долларов не поколеблет его веры в Джукса. Он считал, что тот играет лучше Брима.
Мудрый Старейшина кивал без особого пыла.
— Может быть, и так, — согласился он, — но оба они далеко не совершенны.
— У них нет гандикапа!
— Это верно. Однако игрока создает не техника, а некий дух. Джукс и Брим недостаточно серьезны. Как-то Джукс бросил игру, потому что его кэдди убила молния, а Брим загнал мяч в осиное гнездо и не хотел выбивать его оттуда. То ли дело Бьюстридж!
— Кто?
— Хорес Бьюстридж. Вот это игрок.
— Какой у него гандикап?
— Да немалый, двадцать четыре. Мяч его не всегда бывал, где надо, зато сердце… Когда я думаю о том, что он пережил, играя за Президентский кубок, мне вспоминается «Excelsior» покойного Генри Уодсворта Лонгфелло. Конечно, вы знаете эти стихи.
— Читал наизусть перед гостями. В детстве, естественно.
— Жаль, что не слышал, — откликнулся вежливый старец. — Значит, вы помните, как, взбираясь все выше, герой отказывается от мечты прильнуть главой к груди девичьей, хотя имеет полную возможность. Как вам известно, в его глазах слеза сверкала, но он упорно повторял: «Excelsior!». To же самое случилось и с Хоресом.
— Вы простите, — сказал молодой человек, — но мне всегда казалось, что этот тип глуповат. Зачем он туда лез? В конце концов, простая прогулка…
— Представьте, что он хотел выиграть кубок.
— Ничего там этого нет. А разве за лазанье по горам дают кубки?
— Мы говорим о разных вещах, — сказал Старейшина. — Вы имеете в виду субъекта со стягом и звонким гласом, я — Хореса Бьюстриджа. Чтобы рассеять недоразумение, расскажу вам эту повесть. Начнем с великой любви к Вере Уизерби.
Далеко не сразу (сказал Старейшина) догадался я об этом чувстве. Местные Ромео обычно делятся со мной, иногда их хоть отбавляй. Но Бьюстридж был сдержан. Я совершенно случайно узнал о его любви.
Однажды утром я сидел примерно здесь, размышляя о том о сем, когда ветерок пригнал ко мне какую-то бумажку. Она опустилась у моих ног, и я ее поднял. Вот что я прочитал:
Памятка
Сам Б. Ребра. Глаза
М. Б. Эльфы. Цветы. Насекомые
И. Понимание.
А. Если М., гл., но б. л.
Изучив это, я несколько забеспокоился. Шпионы, знаете, секретный код…
Тут я заметил, что ко мне бежит Хорес.
— Бумажки не видели?
— Не эта?
Он взял ее и спросил, помолчав:
— Наверное, думаете, что это значит?
Я признал, что думаю, и он опять помолчал. Потом в глазах его появился знакомый блеск. И впрямь, откровенность забила из него, как пиво из бутылки. Влюблен он был в Веру Уизерби, племянницу некоего Понсфорда Ботса. Естественно, он излагал дело дольше, сравнивая ее глаза со звездами и тому подобное.
— Вы признались ей? — спросил я.
— Еще нет. Я налаживаю контакт с семьей. Они должны ко мне привязаться. Иначе я не посмею перейти к действиям. Вот это — памятка о каждом из них.
Я взял у него бумажку.
— Что значит, «Сам Б., ребра, глаза»?
— Ну, это просто. Когда Боте рассказывает анекдоты, он тычет тебя в ребра. Значит, надо смеяться. Иногда он просто выкатывает глаза.
— А вот это: «М. Б., эльфы, цветы»?..
— Очень важно! Миссис Боте немного не в себе. Может, вы читали ее книги? Их три: «Эльфы, мои друзья», «Как разговаривать с цветами», «Милые москиты». Это надо знать наизусть.
— Кто такой «И»?
— Ирвин, их сынок. Влюблен в Дороти Ламур.[50] Надо слушать и сочувствовать.
— Теперь — «А».
— Пудель Альфонс. Имеет огромное влияние. Его надо гладить, но осторожно, а то тяпнет за ногу. Отсюда «береги лодыжки».
— Сложновато, — заметил я, возвращая список. — Лучше бы заняться девицей. Ну что ж, желаю удачи.
История заинтересовала меня, и я не спускал глаз с Хореса. Я видел, как он гуляет с Ботсом, слышал «Один ирландец…», и удивлялся звонкости смеха, когда рассказчик выкатывал глаза.
Как-то услышал я и что-то вроде пулемета, а свернув за угол, увидел, как Хорес с неподдельным сочувствием ударяет Ирвина по плечу. Карманы его топорщились, набитые печеньем для Альфреда, и время от времени он рассказывал, как читает «Москитов» или «Цветы». Это, признавался он, требует большого упорства, но есть и польза — он знает об эльфах намного больше прочих людей.
Трудно и то, что нельзя сосредоточиться только на этом. Надо зарабатывать. Он служил в известной фирме «Серебристые сардины», а хозяин там был требовательный. Кроме того, он готовился к соревнованиям на Президентский кубок.
Чем ближе они подходили, тем больше он о них говорил. Играл он уже лет семь, но не получил ни одной награды. Обычно его подводил короткий удар, загонявший мяч в лунку, но теперь он прочитал много полезных книг о гольфе и надеялся на успех.
Приятно было послушать его романтические речи. Об этом кубке он говорил, как рыцарь Круглого стола — о Граале. Делал он и практические успехи. Словом, он вышел в полуфинал, отчасти благодаря тому, что перед матчем его соперник споткнулся о кошку и вывихнул ногу. Конечно, многие члены клуба победили бы Хореса и вывихнув обе ноги, а Мортимер Гуч, пострадавший противник, был до этого в прекрасной форме, и гандикап его равнялся нулю.
Теперь у Хореса были очень неплохие шансы. В зависимости от того, как пройдет другой полуфинал, ему предстояло играть или с Питером Уилардом, игроком слабым, или с сэром Джорджем Копстоном, заезжим англичанином, который, по совпадению, гостил у Ботсов. Его я видел в деле и решил, что Хорес сильнее.