— Вот как?
— Так. Представляете, он меня учит! Что ни возьми, все ему ясно.
— Он ведет колонку в газете, — напомнил я.
— Сегодня он сказал, что Алекс Моррисон что-то напутал в своей книге.
Я вздрогнул. В эту минуту Джулия Преббл кончила ворковать с женихом, и соревнование началось.
Признаюсь, следя за игрой, я поначалу ощутил, что мое отношение к Эгнес меняется. Я всегда уважал ее — как не уважать человека, бросившего мяч на 240 ярдов? — но теперь к этому прибавились более теплые чувства.
Сперва ей помогало то, что успех придал Джулии Преббл излишнюю самоуверенность. Она стала рассеянной. Вместо того чтобы глядеть на мяч, она бросала взгляд на жениха. Благодаря этому на третьей лунке счет сравнялся.
Это ей не понравилось. Сжав губы, она явно боролась с желанием укусить возлюбленного, считая, видимо, что виноват он. На подступах к пятой лунке она сказала, чтобы он не маячил перед нею, на подступах к шестой — чтобы не дышал в затылок, на подступах к седьмой — чтобы не двигался. На подступах к восьмой она заметила, что если у него пляска святого Витта, надо сходить к врачу. На подступах к девятой расторгла помолвку.
Естественно, это помогало играть, и к десятой лунке она возместила свои потери. Эгнес сравняла счет на одиннадцатой, и началась та мрачная борьба, которая бывает перед финалом. Случайный наблюдатель заметил бы, что шансы равны.
Однако напряжение сказалось на Эгнес. Раза два ее железная воля дрогнула. К семнадцатой лунке природа взяла свое, и когда она подошли к восемнадцатой подставке, Джулии Преббл оставался один удар.
Последняя лунка — у воды. Рядом с подставкой находится озерцо, через которое перекинут шаткий мостик. К этому мостику приближался Смолвуд.
— Как дела? — спросил он, поравнявшись со мной. Я все ему рассказал, и он покачал головой.
— Нехорошо, — проговорил он. — Мне не нравится Эгнес и никогда не понравится, но я же не зверь какой-нибудь! Она очень хочет получить этот кубок. Жаль, что она не разрешила мне прийти. Я бы давал ей советы. Но она их не ценит. Предпочитает своего Моррисона. Да, жаль, очень жаль. Смотрите-ка! — воскликнул он, имея в виду Джулию Преббл.
Мяч ее пролетел над водой, но понимающий человек видел, что с ним не все ладно. Упал он в заросли. Она сердито обернулась, словно хотела сказать жениху, чтобы он не вертелся под ногами, когда она делает удар. Но его не было. Он ушел в клуб, где, как я позже узнал, выпил одну за другой шесть рюмок виски, а потом плакал на плече у бармена, объясняя ему, чем плохи женщины.
Эгнес напоминала Боадицею перед римским легионом. Она была торжествующей и властной. Я знал, о чем она думает. Если соперница оправится от шока, ей придется сделать не меньше шести ударов, тогда как Эгнес в этом месте довольствовалась четырьмя. Означало это, что она нанесет за матч всего тридцать семь ударов, а в таком случае мастерство и воля к победе не дадут ей проиграть.
Она прикинула на глаз дистанцию. Она раскачалась. Она медленно откинулась назад. Клюшка описала идеальную дугу, когда раздался голос Бессемера.
— Минуточку! — сказал он.
Слово это прозвучало в тишине, как выстрел. На Эгнес оно оказало такое влияние, что она подняла голову посреди удара; а мяч, стукнутый сверху, покатился по дерну, поколебался у воды, словно робкий купальщик, и упал в озеро.
— Ай-яй-я-яй, — сказала Джулия Преббл.
Эгнес не ответила. Она тяжело дышала носом. Потом повернулась к Смолвуду.
— Ты что-то сказал? — спросила она.
— Я просто хотел напомнить, чтобы ты расслабилась, — ответил он. — Алекс Моррисон придает огромное значение позе, но я считаю, что главное — расслабиться. Когда бьешь по мячу, мускулы должны…
— Ниблик, пожалуйста, — обратилась Эгнес к кэдди. Взяв клюшку, она взвесила ее на руке и быстро двинулась вперед, словно тигрица в чаще. До этих пор я относил Бессемера к вдумчивому, рефлективному типу. Сейчас он показал, что ему не чуждо и действие. Быстро, как молния, он нырнул головой вперед в густые кусты у восемнадцатой лунки. Вот он здесь, вот его нету. Угорь мог бы у него поучиться.
Шаг этот был прекрасно рассчитан. При всей своей силе, Эгнес боялась пауков. С тоской поглядев на кусты, она ткнула в них клюшкой, разрыдалась и оказалась в объятиях Макмердо, который все время следил за матчем с должной дистанции.
— О, Сидни! — причитала она.
— Ну-ну, — утешал он.
Не разжимая объятий, они ушли. По ее жестам я понял, что она ему все объясняет, требуя при этом, чтобы он сломал шею Бессемеру, а его жесты подсказали мне, что он рассказывает ей о своих обязательствах перед страховой компанией.
Вскоре они исчезли в начинающихся сумерках. Я крикнул Бессемеру: «Отбой!»
— Она ушла? — спросил он.
— Да.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
Он помолчал, потом прибавил:
— Нет. Это ловушка. Подожду немного. Я пожал плечами и покинул его.
Сумерки сгущались, пока Бессемер прикидывал, можно ли выйти из укрытия. На мостик он вступил почти в темноте и остановился, опершись о перила, чтобы как следует подумать.
Радость и скорбь смешались в его душе. Будущее сулило много такого, что претит тихим, мирным людям. Пока он здесь, придется сохранять свою бдительность, а в случае чего мгновенно сняться с места.
Это не так уж приятно. С другой стороны, из поведения Эгнес можно вывести, что помолвка расторгнута. Тут не захочешь, а обрадуешься.
Однако Селию он потерял. Сама эта мысль исторгла из него стон, и тот еще не умолк, когда на мостике послышались легкие шаги. К нему приближалась особа женского пола. Внезапно тишину нарушил крик.
Смолвуд истолковал его неправильно. Он решил, что на него кричит Эгнес, и, перемахнув через перила, кинулся в воду. Вынырнув и пытаясь за что-то ухватиться, он наткнулся рукой на мокрую, мохнатую субстанцию. Напоминала она то ли губку, то ли влажный ковер. Только ощутив острую боль в большом пальце, он понял, что это — пекинес Селии, кусавший его в счастливую пору до трех раз в неделю.
Бремя скатилось с души. Если здесь Пербрайт, здесь Селия. Она, не Эгнес, стоит на мостике. И он поспешил выбраться на берег, одновременно надеясь стряхнуть собачку.
Та укусила его еще раза два, но боль исчезла, когда он увидел глаза Селии. Они были круглые, большие, сияющие любовью.
— О, Смолвуд! — воскликнула она. — Слава Богу, ты здесь. Если бы ты не действовал так быстро, он утонул бы!
— Ну, что ты, — скромно сказал он. — Какая чепуха.
— Чепуха? Прыгнуть вот так в воду? Да за такие подвиги дают медаль.
— Присутствие духа, — объяснил Смолвуд. — У одних оно есть, у других его нет. Как это случилось?
— Из-за Сидни Макмердо.
— Из-за Сидни?
— Да. Пербрайт плохо себя чувствовал, и я попросила поехать за ветеринаром. Но Сидни сказал, что лучше дать ему портвейна. Мы налили целое блюдце, ему вроде бы понравилось. Потом он визгливо залаял и выбежал из дома. Вернулся он как во сне. Я решила с ним погулять. Когда мы дошли до мостика, он закачался и упал. Наверное, голова закружилась.
Смолвуд присмотрелся к пекинесу и различил сквозь мглу симптомы сильного похмелья.
— Конечно, — продолжала Селия, — я немедленно расторгла помолвку. Я вынесу человека, который любит подшутить. Я допускаю, что джентльмен не любит животных. Но или одно, или другое. Вместе — нет уж, это слишком.
— Так ты не выйдешь за Макмердо?
— Конечно.
— Какое совпадение! А я как раз не женюсь на Эгнес.
— Не женишься?
— Нет. Так что…
— Да, правда?
— Мы оба свободны, и…
— Вот именно.
— Селия!
— Смолвуд!
Взявшись за руки, они перешли мостик. Вдруг Селия вскрикнула, от чего пекинес часто заморгал.
— Ты не знаешь самого плохого, — проговорила она. — Он посмел сказать, что ты рекомендовал это средство.
— Каков подлец!
— Я знаю, что он лжет. Ты даешь только хорошие советы. Помнишь, насчет этой огромной собаки? Выпив вина, Пербрайт ее встретил и разрядил свои эмоции в две минуты. Теперь они лучшие друзья. Я всегда буду тебя слушаться.
Смолвуд Бессемер снова взвесил все «за» и «против». Склонность давать советы освободила его от Эгнес. С другой стороны, если бы не эта склонность, Эгнес вообще не вошла бы в его жизнь.
— Знаешь, — сказал он, — Бог с ними, с советами. Надо будет попросить, чтобы мне дали другую работу — например, светские новости или детский уголок.
ГАНДИКАП — 0
Молодой человек в штанах для гольфа благоговейно посмотрел на Старейшину, с которым сидел над газоном. Словно фокусник, вынимающий кролика из цилиндра, он извлек из нагрудного кармана фотографию и протянул ее собеседнику. Тот внимательно в нее вгляделся.
— Об этой девушке вы и говорили?
— Да.
— Вы ее любите?
— Безумно.
— Как это влияет на игру?
— Я иногда ударяю немного в сторону. Старейшина кивнул.
— Простите, — сказал он, — но я не удивлен. Или это, или легкий удар, что-нибудь да портится. Видимо, игроки в гольф не должны влюбляться. Они дорого за это платят. И как иначе? Думают о девушке и не смотрят на мяч. С другой стороны, есть Харольд Пиккеринг.
— Кажется, я его не знаю.
— Он был до вас. Снимал тут домик. Гандикап — четырнадцать, но через месяц любовь свела его к нулю.
— Быстро, однако!
— Да. Позже он вернулся к десяти, но факт остается фактом. Если бы не любовь, ему бы в жизни не стать классным игроком.
Я встречал его в клубе (сказал Старейшина), прежде чем мы познакомились, и что-то мне подсказывало, что рано или поздно он откроет мне душу. По какой-то причине, быть может — из-за седых усов, я привлекаю людей, стремящихся поведать историю своей жизни. Сижу как-то здесь, тихо пью джин с джинджером, а он подходит, кашляет, словно овца с бронхитом, и начинает свою повесть.
Она была занятна и романтична. Наш герой служил в издательстве, точнее — был его совладельцем, и незадолго до приезда повел переговоры с Джоном Рокетом о покупке его мемуаров.