Всякое панибратство и шутовство с животными почти всегда оборачиваются казусом или бедой. Вот на днях было сообщение в нашей газете: крокодил цапнул за руку директора камчатского зоопарка. При каких обстоятельствах? Директор (хорошо его знаю) — великий энтузиаст и детище свое — зоопарк рекламирует как только может. И, дай ему бог, зоопарки в этом нуждаются. Но тут директор для рекламы привлечь соблазнился самого бога в лице необремененного мудростью отца Аркадия. На окропление зоопарка святой водицей, разумеется, пригласили и телевидение. На этом шоу, где крокодилу отвели главную роль, африканское пресмыкающееся тяпнуло энтузиаста-директора за руку, поставив священника в весьма неловкое положение. Однако не стушевался отец Аркадий, «подарил зоопарку икону Сергия Радонежского». Директор, рану которого пришлось зашивать, успеха в рекламе достиг. Что касается служителей господа бога, то цели вряд ли они достигают, окропляя водой то и се, даже кафе и служебные кабинеты «прогрессивных чиновников». Это вызывает улыбки, а крокодил, как видим, может даже обедню испортить.
Любить животных надо. Они этого стоят. Без них, как говорят ученые люди, «происходит дегуманизация человека». Грубо говоря, не общаясь с природой, люди звереют. Но во всем надо знать границу, дальше которой ступать не следует. Держать некоторых животных пленниками квартир — негуманно, небезопасно.
Собака, кошка, попугай, хомячок, чижик в городском быту — надежные и необременительные друзья. А за экзотикой не гонитесь. «Экзотика», ощутив в зубах палец, может тяпнуть и за руку.
Валерий Никитин с кобрами.
Фото автора.28 января 1992 г.
«Спокойной ночи, дедушка слон…»
(Окно в природу)
У моих друзей девчурка прежде, чем лечь спать, целует маму и папу, потом подходит к полке, на которой стоит лопоухий тряпичный слон. Девочка трогает его хобот: «Спокойной ночи, дедушка слон…»
А мне в детстве отец, рассказывая о слонах, сказал, что спят они стоя, а если лягут, то могут не встать. И я, помню, очень тревожился: а вдруг какой-нибудь слон приляжет. Все это весело было вспоминать в Африке. Прямо возле дороги в национальном парке Маньяра паслись слоны. А один из них сладко спал. И не стоя, а на боку, откинув в сторону ноги. Вся группа, увидев близко машину, поспешила в кустарник. Остался возле дороги лишь спящий. Два старых слона бегом вернулись его разбудить. Они довольно невежливо растолкали собрата, и он, сразу поняв оплошность, трусцой побежал в заросли.
Слоны, однако, могут спать стоя и чаще именно так и спят. Интересней другое, один старый кавалерист мне рассказывал: во время долгих походов он приспособился спать в седле. Те, кто прошел войну, расскажут: изнуренные долгой бессонницей, спали в походном строю. Конечно, сон на ходу не полный и не глубокий. Человек лишь кемарит, спасаясь от чрезмерной усталости.
Спят все — слоны и мухи, сурки и галки, змеи и тараканы, обезьяны и рыбы. Называют лишь одно исключение — акулу. Она должна двигаться непрерывно. Несовершенные ее жабры требуют для дыхания тока воды. Но утверждение, что акулы не спят, скорее всего неверное. Возможно, они спят «на ходу», поочередно включая — выключая отдельные части мозга. Считают, что именно так работает мозг у кита, которому надо часто всплывать, чтобы запастись воздухом.
В дикой природе сон у животных зависит от образа жизни и обстановки. Землеройка и крот спать долго не могут, потому что очень часто должны кормиться. Поскольку почти для всех существует какая-нибудь опасность, сон у животных чуткий и дробный — вполглаза. В любое мгновение надо быть готовым к обороне или же к бегству. По этой причине все копытные — антилопы, олени, жирафы, ламы — спят, подобрав под себя ноги. При этой позе мгновенно можно вскочить. А вот льву бояться нечего. И я не видел более беззаботной позы во сне, чем у львов.
В Танзании, в кратере Нгоро-Нгоро, соблюдая предосторожности, мы подъехали к спавшим львам и остановились от них метрах в пяти. Спят! Лежат на спине, раскинув в стороны ноги, — ну прямо шкуры, выложенные для просушки. Мы чуть-чуть посигналили — спят! Шофер постучал по машине железкой — спят. И только когда я кинул на голый живот явному главарю группы гаечку, он проснулся. Приподнял гривастую голову и, с недоумением на нас посмотрев, снова заснул.
Львы — известные лежебоки, могут спать по пятнадцать — семнадцать часов в сутки. Такие же сони живут и в наших широтах. Небольшие глазастые зверьки-грызуны — их так и зовут сони — беспробудно спят зиму, а летом днем спят и лишь несколько часов ночью разминаются и кормятся.
Позы у спящих животных обычно бывают «уютными», такими, чтобы лучше сберечь тепло. Многие спят, как вот этот бурундук, калачиком. Гуси, лебеди, утки прячут под крыло голову. Им это сделать удобно. Но если не под крыло, то хотя бы у плеча в перья прячут головы и те, у кого шея короткая. В такой позе спящими заставал я дроздов. Куры делают то же самое. Хотя могут спать, и просто «вобрав голову в плечи». (У лесника в Курской области куры любили ночевать не в сарае, а взлетев на деревья около дома.)
Как не падают птицы во сне с веток и жердочек? Птицы коротконогие припадают к насесту телом, лапы им лишь помогают сохранять положение. Но спят на ветках и голенастые птицы — цапли, колпицы. Оказывается, во сне при расслаблении мышц тела напряженней, надежней работают «замки» лап. В том, что птицы, сидя на ветках, спят, я убедился однажды в Кишиневе. Приятель ночью подвел меня к дереву, облепленному воробьями, и резко его тряхнул. Часть воробьев взлетела, другие, как груши, упали на землю.
Место для сна животные тщательно выбирают. В расчет принимается безопасность, уютность, надежность от непогоды. Тетерева, например, зарываются спать в снег. Кое-кто спит в норах. Ошибка думать, что птицы летают спать в свои гнезда. Нет, гнезда после того, как из него вылетели птенцы, для птицы не существует. По моим наблюдениям, синицы, дрозды и сороки собираются на ночь в плотные, непродуваемые ельники. Таких «ночлежек» было на примете у меня несколько, — стукнув палкой о дерево, можно было вызвать ночью страшный переполох.
И интересно было наблюдать издали, как сороки (из деревень зимой они летят ночевать в лес) совершают ритуал бдительности перед сном. Рассевшись на ветках, они издают друг для друга тихие, успокаивающие звуки — «все в порядке, можно тушить свет!» — и одна за другой ныряют с высоты в ельник. В гнезде же сороки зимой неожиданно можно встретить сову — то ли отсыпается после ночи, то ли просто схоронилась от ветра.
На ночь в дупла при сильных морозах набивается разноперая мелочь — чижи, синицы, живым комом легче сберечь тепло. Так же как люди, животные могут во сне храпеть, могут зевать, одолеваемые дремотой.
Видят ли они сны? Увы, об этом никто из них не расскажет. Но по косвенным признакам можно судить: видят! Я наблюдал однажды после охоты гончую собаку. Во сне она подергивала лапами и повизгивала, точно так же, как на охоте. В ее мозгу «прокручивалось» только что пережитое.
Секреты сна далеко еще не разгаданы. Но совершенно ясно: это целительное состояние необходимо многим, если не всем живым организмам.
Фото из архива В. Пескова. 11 февраля 1992 г.
Остров бородачей
(Окно в природу)
Большая охота… Четыре сноумашины, вынырнув из деревни, несутся по острову. Впереди всех с биноклем — плотный круглолицый егерь (распорядитель охоты), «регистрированный гид». В своем непродуваемом комбинезоне и громадных защитных очках Ларсен Кин колоритен. Явись он на плоском своем снегоходе где-нибудь около Брянска или Можайска, его приняли бы за неземного пришельца. Но когда, сняв очки, Ларсен подносит к глазам бинокль, он превращается в обыкновенного веселого эскимоса. Его помощник — моторный молодой малый — на прицепе своего снегохода тянет громадные нарты, в которых сидят две персоны. Меховые одежды, зеленые маски на лицах и специальное покрывало не дадут нунивакскому ветру ни малейшего шанса охладить охотничий пыл этой занятной пары. Они прилетели на остров убить маскака. Так зовут на Аляске мускусного быка (овцебык — по-нашему, умингмак — «бородач» — по-эскимосски).
Охота стоит немалых денег, и те, кто их заплатил, держат себя так, чтобы все понимали, кто тут заказывал музыку.
Не будем называть фамилий этих людей. Имена: Люси и Ренди. Мы с Джоном Бинклей тут — сбоку припека. Распорядитель охоты — старый друг Джона. Он шепнул: «На всех всего хватит — стрелять и снимать. Вот сноумашина. Садитесь!».
Езда по острову, лишь кое-как прикрытому снегом, — удовольствие небольшое. Постепенно она превращается в пытку. Снегоходы с грузовыми нартами на прицепе при быстрой езде имеют склонность на всех неровностях расставаться с землей и шлепаться на нее. Назвать это тряской нельзя. Это сплошные прыжки.
На глазах у меня от добротной японской сумки начинают лететь заклепки. А в ней — фотокамера. Хватаю сумку в объятия и, лишившись возможности опираться на руки, превращаюсь в подобие камешка в погремушке. Внутри у меня что-то екает, и я начинаю думать: а надежно ли все там подвешено?
Джон мое положение понимает. Но отставать нам нельзя. Он то и дело, привстав за рулем, оборачивается: «Как дела?» Я подымаю вверх руку: «Все в норме!».
Между прочим, пора бы быкам уже показаться. Остров немаленький — сто десять километров на восемьдесят, — но овцебыков тут порядочно — полтысячи, за два часа пора бы увидеть хоть одного…
После очередной порции тряски останавливаемся перевести дух и проглотить кофе. Люси и Ренди расчехляются. И не напрасно. Мимо в просвете солнца бежит лиса. Пах! Пах! Пах!.. — шесть пуль из скорострельного дорогого ружья посылает явно неумелый охотник. Одна пуля лису задевает, и рыжий кудлатый зверь начинает вертеться волчком. Ренди идет к лисе, наступает ботинком на кончик хвоста и, сделав еще один выстрел, небрежно кидает добычу в нарты.