В воде, а не на берегу находится главный корм для бобра — многочисленная «мягкая» растительность. По воде бобр легко транспортирует корм и строительные материалы — поленья, ветки, ил, камень. Бобр исключительно приспособлен для жизни в воде. На суше он неуклюж, тихоходен, в воде же уподобляется проворной стремительной выдре, с которой живет нередко в соседстве.
Но где найти акваторию для такой жизни, если по лесу струится ручей — воробью по колено. Найдя такой ручеек, бобры берутся сооружать пруд, мобилизуя свои способности дровосеков, землекопов, гидрологов. Ночами, нередко в кромешной тьме, споро трудятся звери, сооружая плотину из палок, ила и всего, что под руку попадает, в том числе и камней.
Не всякий человек способен построить такую запруду — прочная, высокая, хорошо держит воду. Длина ее обычно невелика — до тридцати метров. Но и стометровые сооружения для бобров не предел. А вершиной искусства бобров считают плотину на реке Джефферсон, в штате Монтана (США) — 653 метра! Это чудо света мы с другом, путешествуя в 1972 году по Штатам, предвкушали увидеть. Не удалось — территория для посещений была закрыта. Но «обмеры» плотины я записал: высота — больше четырех метров, ширина у основания — семь метров, а по гребню, шириною в полтора метра, «может проехать всадник». Плотине десятки лет. Строили ее и подновляли несколько поколений бобров.
На огромном пруду за плотиной расположено целое бобровое царство с жилыми хатками, с дорогами в травяных джунглях, с прокопанными каналами.
Бобры — животные оседлые, строго территориальные. Легко представить, как ревниво относятся они к вторжению на свою обустроенную огромным трудом территорию. Действительно, бобр не потерпит присутствия чужака, пришедшего «на готовое». Предупреждая стычки, бобры метят свои владенья специфической жидкостью, известной людям под названьем «бобровой струи». Если вольно или невольно граница все же нарушена, возникают драки, психологическое преимущество в которых всегда на стороне хозяина территории — дома стены помогают. Но обе стороны получают страшные раны от острых зубов. Находили бобров, на теле которых было до сотни шрамов и свежих покусов. Таковы отношенья к себе подобным.
* * *
При оседлой жизни бобры для врагов своих уязвимы, но в природе их, к счастью, немного. Бобренка может проглотить щука. Бобра на суше может подстеречь, отрезать от воды волк. Но эту дань хищникам бобры платили многие тысячи лет, и в природной бухгалтерии «сальдо-бульдо» всегда было в пользу бобров.
Подкосили «бобровый народец» люди. Зверей добывали ради ценного меха и «бобровой струи», которой, вплоть до нынешнего столетия, приписывали мифические свойства в лечении недугов и в укреплении мужской силы.
В Европе бобров истребили давно. Открыв Америку, «бледнолицые» в южной части ее искали (и находили!) золото, а в северной, от Флориды и до Аляски, золотом оказалась пушнина, бобровая в первую очередь. Триста лет продолжалось великое истребленье бобров, в которое были вовлечены и рачительные к природе индейцы. (В годы после открытия Америки на ее землях предположительно жило шестьдесят миллионов бобров.)
То же самое происходило и на наших евроазиатских просторах. «Бобровые гоны» на лесных речках почитались ценностью очень значительной и входили в государственную перепись наряду с деревнями и рыбными ловами.
Речка Усманка, протекавшая по границе Руси с «диким полем», была местом, где охотились на бобров посланцы рязанского князя. Росло по российским переписям число деревень, и быстро убывали «бобровые гоны».
Ценных зверей становилось все меньше и меньше. И когда открыли Аляску с ее нетронутым миром природы, то из этого далека тоже везли бобров. Для здешних индейцев бобр ценностью не был, но пришлые люди требовали только бобров, платили за шкуры поначалу безделушками, а потом и ценным товаром — нож, топор, котел, табак, полотно, ружья, — и индейцы в охоте переключились исключительно на бобров, посмеиваясь над русскими: «Ни за что платят!» — и истребляли «бобровый народец».
Все же именно на Аляске и в примыкающей к ней Канаде бобры сохранились числом немалым, когда повсюду в мире уже забили тревогу: зверь исчезает!
Меры по сохраненью бобра оказались неожиданно эффективными. Чуткий и осторожный зверь, если его не беспокоили, терпел присутствие человека и проявления его деятельности, селился даже в черте городов, вблизи шоссейных дорог, рядом с садами и огородами, причиняя иногда некоторый ущерб хозяйству людей. Но в Красную книгу бобр не попал. И, если обуздать браконьерство, будущее бобра мрачным не выглядит.
В Воронежском заповеднике, откуда пошло расселенье бобров по России и сопредельным с ней территориям, сейчас обитает около трех сотен бобров. Зверей в заповеднике основательно изучили — работы зоологов Леонида Лаврова и Вадима Дежкина авторитетны в ученом мире.
Была в заповеднике честолюбивая мечта наладить разведенье бобров на фермах, как это делают с норками, соболями и чернобурыми лисами. Дело как будто пошло, но затихло из-за малого интереса к бобровому меху на нынешнем рынке. Это плохо для боброводов, но хорошо для бобров — они сегодня в природе пребывают в покое, пусть относительном.
Этого бедолагу, принесенного в ящике с фермы, мы снимали на берегу Усманки, опасаясь, что он, допекаемый беспокойством и безоблачным небом, шмыгнет в родимую для него речку.
Этого «дровосека» мы сняли в заповеднике.
Фото автора. 16 июня 1995 г.
Самый умелый из рыбаков
(Окно в природу)
Сегодня мы познакомимся с рыболовом. Исключительным. По мастерству ни с кем не сравнимым.
Речь пойдет о скопе.
Немного людей могут сказать, что видели эту птицу. А кто видел, запомнил. Во многих странах скопу называют рыбным орлом. Но в полете похожа она скорее на чайку — сизовато-белая, в черных пестринах птица. Крючковатый клюв и когтистые лапы выдают в скопе хищника. Кто видел ее желтые пронзительные глаза, мог заподозрить в ней хищника злобного.
На самом деле скопа — птица почти что кроткая. Сама никого не обидит. Ее обижают. Орланы и коршуны подстерегают скопу в полете, чтобы отнять добычу. С обидчиками не связывается, предпочитает бросить улов и начать все сначала.
Рыбу скопа высматривает, делая круги над водой на высоте двадцати пяти — тридцати метров. Может остановиться в воздухе, как пустельга, и из этого положения камнем, по крутой горке, падает вниз, вытянув вперед голенастые ноги с когтями, из которых, если птица не промахнется, выскользнуть рыбе не суждено.
Облик этого мастера природа шлифовала тысячи лет и добилась совершенства, отклонения от которого лишь ухудшало бы качество в высшей мере специализированного охотника.
Скопа с добычей.
Скопа распространена по всему миру. И повсюду выглядит одинаково, без каких-либо значительных видовых вариаций. И охотится везде одинаково, и повадки — сразу узнаешь. В отличие от орланов, коршунов, чаек, не брезгующих снулой рыбой, скопа берет добычу только живую. В отличие от многочисленных зимородков и пеликанов, ныряющих в глубину и хватающих рыбу клювом, скопа берет ее лапами. Кроме острых серповидных когтей, скользкую рыбу удерживают также жесткие «щетки» на подушечках лап.
Не каждый бросок с высоты в воду бывает удачным. Подсчитано, в среднем лишь раз из пяти взлетает скопа с добычей. Жертвой орла-рыболова может стать рыба любая, гулявшая у поверхности вод. Чаще всего некрупная — в ладонь или чуть больше. Но ловит скопа лещей и щучек до килограмма. В Карелии я видел птицу, несшую очень крупного окуня. Семьсот — девятьсот граммов рыбы надо ежедневно промышлять рыболову, чтобы кормиться и содержать иждивенцев — самку, неотлучную от гнезда, и двух-трех птенцов.
Припоминаю, где приходилось видеть скопу…
В прошлом году в апреле у Селигера снимали мы глухарей. В лесу лежал еще снег, но речки вскрылись. «Пойдем посмотрим гнездо скопы», — сказал мой приятель. У гнезда мы застали баталию. Видимо, только что прибывшие с зимовки птицы с криком гоняли ворона. Яиц, представляющих интерес для ворона, в гнезде еще не было. Рыболовы давали грабителю взбучку, чтобы не смел появляться в этом районе.
Несколько гнезд скопы видел также на Абакане. Есть на этой горной таежной реке участок с названьем Тиши — бурные воды в этом месте стихают, река зеркалом отражает ельники и кедровники. Мы заглушили, помню, мотор и шли на веслах. Тут я увидел в воде отражение птицы. Поднял глаза — скопа! Она летела к гнезду.
Гнездо скопы узнаешь безошибочно. Оно подобно огромной шляпе, нахлобученной на сосну или елку со сломанной вершиной. Высота может быть разной, но сломанная верхушка имеет, как видно, решающее значение. Точно такие же гнезда видел я на Аляске и на Камчатке, на берегу Чесапикского залива (Атлантическое побережье США) и в Калифорнии. В Калифорнии скопу я увидел подвешенной за крыло на сухом дереве. Орел-рыболов, не понимая, что покушается на собственность человека, приноровился ловить форель в рыбоводном пруду.
Предупредительная стрельба на птицу не действовала, и раздраженный хозяин пруда сделал прицельный выстрел. В тот раз я впервые как следует рассмотрел птицу.
Видел скопу я и в Африке на речке, где рыбу, кроме нее, ловили цапли и громадные зимородки, падавшие в воду, как утюги. Но близко с миром скопы удалось познакомиться прошлым летом на Рыбинском водохранилище в Дарвинском заповеднике. Тут скопу не только не беспокоят, но и тщательно охраняют. И вот все вместе — богатые рыбой воды, покой и леса, удобные для гнездовий, — сосредоточило птиц в приметном, самом большом в Восточной Европе количестве — более тридцати пар на территории заповедника.
Гнезда мне показали с пожарной вышки главной усадьбы. Пошарив биноклем по болоту, поросшему невысокими чахлыми соснами, я обнаружил знаменитые «шляпы» — четыре гнезда и рядом с ними наблюдательные вышки-помосты с парусиновыми скрадками. Каждое лето орнитологи и практиканты-студенты дежурят тут, наблюдая повадки и образ жизни скопы.