Здесь представлено шесть гравюр. В этих гравюрах, как и во всем — в гравюрах и поэмах, открываются мои шаги от «фигуративного» к «абстрактному» («конкретному», согласно моей собственной терминологии — которая более точна и более выразительна — по крайней мере, мне так кажется).
Самая большая из трех цветных гравюр не появилась в книге. Она датирована концом 1908 года.
Двадцать пять лет, согласно статистике, являются необходимым временем для рождения и зрелости нового поколения.
Это большая радость для меня — показать мои ранние усилия этому новому поколению.
Париж, июнь 1938
Приложения
Рецензии
Газеты «Екатеринославские г[убернские] в[едомости]».
Известный знаток южной России Я.П. Новицкий по просьбе редакции названной газеты начал печатать некоторые этнографические материалы из своих собраний. Именно в прошлогодних Екат[еринославских] г[убернских] ведомостях] начаты печатанием его «Песни казацкого века», причем были помещены думы: о гетмане Богданке, т.е. Рожинском (№ 46), об Овраменко (№ 48), о Перебыйнисе (№ 53), называемом в исторической литературе Максимом Кривоносом; в нынешнем году печатается продолжение и уже напечатаны думы: о Супруне (№ 2), о набеге орды на Донщину (№ 7), об Орде и Ляхах во времена Хмельницкого (№ 21). Песни все до единой очень поэтичны и характерны. Фигуры противоположения, сравнения, повторения и т.п. встречаются постоянно. В высшей степени рельефно рисуются типы народных малорусских героев с их спокойной, но необъятной силой. Каждая песня может служить тому примером. Подлинные тексты дум автор сопровождает точными указаниями имени певца, места и времени записи, а также весьма ценными историческими объяснениями и сравнительно библиографическими примечаниями. Нельзя не пожелать, чтобы почтенный собиратель выпустил со временем эти материалы отдельной книжкой.
Зырянский край при епископах пермских и зырянский язык. Пособие при изучении зырянами русского языка. Сост. Г.С. Лыткин, преподаватель С. — Петербургской шестой гимназии. СПб., 1889 (V III+232+60+31 in 4).
Эта объемистая книга, предназначенная для зырян, учащихся русскому языку, снабжена предисловием и распадается на две части: историческую (по истории Зырянского края) и филологическую (грамматика и словари). В предисловии автор предается воспоминаниям своих детских размышлений по поводу незнания зырянами русского языка и последствий, отсюда проистекающих. Затем приводится перечень переводов автора с русского на зырянский и описывается судьба их до напечатания. И, наконец, завершается предисловие некоторыми педагогическими указаниями. В этом-то отделе, между прочим, рекомендуется чтение «произведений народного творчества зырян» (IV); самые же произведения находятся во 2-й части книги. Ввиду очень распространенного в литературе мнения, что зыряне не имеют произведений собственного творчества, что почти все ходящие в народ сказки, песни и т.д. — русского или иного, но не зырянского происхождения, приведенные г. Лыткиным образчики зырянского творчества являются несомненно интересными данными в пользу существования национальной зырянской поэзии. Жаль только, что автор из 12 сказок привел всего 5 еще не бывших в печати (остальные перепечатаны из сочинений гг. Савваитова, Рогова и др.). Жаль также и то, что в отделе поговорок попадаются несомненно русские, вошедшие позднее в зырянский язык (как «мягко стелет, жестко спится», «если тихо идешь, дальше уйдешь» и др.). Что, естественно, подрывает доверие ко всему отделу и заставляет желать большей тщательности в проверке. Наконец, мы находим еще «плач при выходе девицы замуж», но также частью перепечатанный у г. Савваитова. Несомненно также, что этот плач более позднего происхождения и со значительным отпечатком русского влияния.
Во 2-й же части помещены, кроме зырянской грамматики, и словари: 1) зырянско-русский с приложением мордовских слов (до 370) и 2) вотско-русский. В прибавлении к этой части дан русско-вотско-зырянский словарь. Все эти словари, представляя интерес, как составленные зырянином по происхождению, отчасти списаны у г. Савваитова (в чем сознается и автор) и кроме того страдают некоторой неточностью и неполнотой, происходящими от желания искусственно вырвать зырянский язык из-под русского влияния. Так, слово «верста» переведено словом «чомкост», «чомкост» же означает непостоянное расстояние около 5 верст, а иногда значительно больше или меньше. Версту же зыряне обозначают словом «верст». Слово «жених» переведено «вероспу», «вajomni», между тем зыряне употребляют взятое из русского «жонiк», а «верос» (муж), соединенное с «пу» (дерево), не встречается в других словарях, да и в народе, насколько известно, не в ходу.
Из статей, помещенных в 1-й части, обращает на себя внимание «Пятисотлетие Зырянского края», главным образом рассуждением о значении и происхождении слова «Зыряне». Этот спорный вопрос, вызвавший догадки акад. Шегрена, г. Савваитова, г. Кл. Попова и др., получает некоторое освещение приведенными г. Лыткиным цитатами из [«]Истории Государства Российского[»] Карамзина и [«]Истории России[»] Соловьева и сближением слова зыряне с «сырьяне», «серьяне», «серень» и «осе ренить», с зырянскими «сылны» и «сыкалны» (таять, растаять); «отсюда, — говорит г. Лыткин, — Сыктылва (талая река), зырянская название р. Сысолы». Итак, заключает автор, серьяне есть сысольцы, сысоляне или просто сысола. Епископ Стефан, хорошо знавший зырянский и русский языки, слово «сыктылтас» буквально перевел русским словом «серьяне», «сырьяне», «сириане». Когда епископская кафедра из Иемдына или Устьвыма была перенесена в Вологду, при Иоанне IV, в 1570-х годах, слово «серьяне», т.е. «сысоляне», измененное в «зыряне» (по созвучию со словом зырны, тереть, теснить), заменяет прежнее слово «пермяне» (стр. 19 и 20). Этому совершенно новому предположению нельзя отказать в оригинальности и остроумии. Приводят в смущение лишь два обстоятельства: во-первых, переход «серьяне» в «зыряне» «по созвучию» с «зырны». «Зырны» зырянами употребляется редко и в другом значении. Сам г. Лыткин приводит его в своем словаре, где мы встречаем еше «зырксыны», «зыксыны» — вздорить, кидаться; и «зыркнитны» — шуметь. У г. Савваитова есть близкое к ним «зыркjосjны» — вздорить, вздорничать (см. его зыр. — рус. словарь, стр. 66). Кроме этих слов у зырян есть еще близкое по значению к ним слово «зыртысны» — спихнуть, столкнуть. Во всяком случае, если искать созвучия, то с одним из этих слов, а не с зырны, имеющим совершенно другое значение. Во-вторых, если предположить, что «серьяне» введено Стефаном, то невольно возникает вопрос: отчего не удержал он известного ему зырянского названия коми? Предположение является совершенно произвольным и похожим на то «внутреннее убеждение», к которому в сомнительных вопросах прибегает г. Лыткин. Крайне зыбкая почва, представляемая этим «внутренним убеждением», принимается иногда г. Лыткиным за твердое основание. Скромно высказав свое «убеждение» где-нибудь в примечании, этот автор через 2-3 страницы так убеждается, что говорит о нем уже как о факте, не подлежащем сомнению. Для примера сличаю прим. 3 на стр. 5 и текст стр. 7. В примечании говорится: «я внутренне убежден в том, что Стефан по мужской или женской линии зырянин, как братья Кирилл и Мефодий — славяне. В характере Стефана много зырянского: добросердечие, правдивость, трудолюбие, твердость, пытливость и трезвость ума (словно это черты, принадлежащие лишь зырянам! — В.К.); его переводы на зырянский язык обнаруживают, что он и думал по-зырянски, а не по-русски, как делают новые переводчики-зыряне» (уже самая бедность зырянского языка противоречит этому, да вообще такому рода доказательства принято называть логическим термином contradictio in adjecto). На стр. 7 говорится: «образованный зырянин Стефан не отказался и от предложения необразованного зырянина Пана» и т.д. Внутреннее убеждение получено силу факта.
Приложенная к книге этнографическая карта составлена, как говорит и сам автор, по картам гг. Стрельбицкого и Риттиха.
Оскар Пешель. Народоведение. Перевод под ред. проф. Э.Ю. Петри с 6-го издания, дополненного Кирхгоффом. Вып. I и II.
Вышедшие два выпуска перевода Volkerkunde охватывают собой введение и три главных отдела книги г. Пешеля: «телесные признаки человеческих рас», «лингвистические признаки» и «ступени развития техники, гражданственности и религии». Мы не будем говорить о введении, где автор определяет место человека в природе, отыскивая разницу между ним и другими животными, где высказываются несколько общие соображения относительно прародины человека и его древности. Оставим в стороне и отдел о телесных признаках, как специально антропологический. Из лингвистического отдела мы можем упомянуть лишь о том, что, признавая язык одним из средств для классификации в народоведении, автор предупреждает, что подобная классификация должна тщательно проверяться всеми возможными способами, должна строиться крайне осторожно ввиду часто встречающихся заимствований и посторонних влияний.
Переходя к последнему отделу, мы остановим внимание на отрицании г. Пешелем существование в данное время народов диких, живущих в естественном состоянии (Naturvolker). Это отрицание основывается на том, что нет самого ничтожного племени, не знающего употребления и способов добывания огня. Самыми близкими к первобытному состоянию автор считает ботокудов Бразилии, при этом в подтверждении своего мнения он приводит следующие два факта: что ботокуды «ходят вполне голыми» и обезображивают свои лица деревяшками ([стр.] 144). Первое доказательство представляется несколько странным ввиду того, что за две страницы ранее автор, оспаривая первобытность бушменов, утверждает, что нагота вовсе еще не признак первобытности. Что касается деревяшек, то это, на наш взгляд, конечно, странное, украшение есть без сомнения то стремление стать выше животного, о котором г. Пешель говорит как о признаке некоторой культуры. Далее приводятся такие данные о ботокудах, как почитание луны — творца мира, заботы о путях сообщения и т.д. (145), данные, конечно, высоко поднимающие племя над уровнем первобытности. Объясняя любопытные рассказы об отвращении некультурных народов перед нашей цивилизацией, строящейся на некоторых ограничениях свободы, г.