Пешель признает за ними большой запас свободы духовной в противоположность полукультурным народам, обладающим свободой гражданской (150). Здесь, конечно, замешано некоторое недоразумение, так как, насколько известно, различие цивилизованного общежития от первичной организации в том и заключается, что первое представляет несомненно большую обеспеченность свободы именно гражданской.
Не перечисляя подробно всех глав этого отдела, укажем лишь на огромное количество фактов, которыми автор подкрепляет все свои выводы. Говоря о пищевых веществах, одежде, жилище, вооружении и т.д. и восстанавливая с замечательной осторожностью все проявления житейской техники, г. Пешель приводит длиннейший ряд данных, на основании которых им строятся предположения. Конечно, есть и исключения. К таковым нужно отнести отрицание гетеризма. Исходя из своего обычного сравнения человека с другими животными, автор оттеняет наблюдаемое у обезьян парование, упоминая, кроме того, и больший процент смертности незаконнорожденных детей перед законными (233 и 234). Сам по себе интересный и оригинальный прием сравнительного с животными изучения человека все же, как кажется, не должен исключать более широкого наблюдения. Больший же процент смертности незаконнорожденных в сущности ничего не говорит. У значительного числа народностей, говорит далее сам автор, «все семейные права производятся от матери» (237), но это еще «не говорит непременно в пользу того, чтобы принадлежность к отцу рассматривалась, как нечто недостоверное, а лишь за то, что кровные отношения к матери считаются за несравненно более крепкие» (238 и 239).
Здесь совершенно упущено из виду то фиктивное рождение, которое у некоторых народов разыгрывает отец. Упущены из виду и те многочисленные факты, где целомудрие девушки вовсе не непременное условие для брака.
Начало общества — семья; начало власти — первая кооперация. Этого мнения естественно должен придерживаться автор, отрицающий состояние матернитета.
Зачатки религии объясняются г. Пешелем как следствие стремление человека отыскать причину явлений. Странно только то, что явление обоготворяется всегда, когда оно чем-либо поражает человека и совершенно ему не понятно, что в то же время обоготворение отпадает, раз открыта действительная причина явления. Обоготворяя, например, змею, человек едва ли ищет какой-нибудь причины, он просто боится. Очень интересно объяснение идеи бессмертия: увидев во сне умершего, человек думает, что покойник в самом деле являлся ему. Это остроумное предположение не может, конечно, выключать аналогии, проводимой человеком, между смертью и различными состояниями бесчувственности, как это говорит Спенсер (Осн[ования] соц[иологии] 1, 168 и 9).
После общих замечаний о религии автор дает краткие очерки шаманизма, буддизма, дуалистических] религий, монотеизма израильтян, христиан[ского] учения и ислама. Этим оканчиваются первые два выпуска.
Выше уже приходилось говорить о громадном количестве фактов, заполняющих все отделы книги. Теперь позволим себе заметить, что строгость в выборе этих фактов в некоторых случаях не исключает пользования слишком устарелыми для нас источниками. Не знакомые с новейшей литературой легко могут составить себе картину быта хотя бы по Кастрену, Палласу, Буху, что, естественно, поведет к ложным представлениям. Этот недостаток, не исправленный и дополнениями г. Кирхгоффа, эта возможность представлений задним числом заставляют удивляться выбору именно этой книги для перевода, когда наша литература вообще не богата переводами и много прекрасных иностранных сочинений не могут найти переводчика. Раз же книга уже почему-либо переведена, все устарелое должно быть исправлено или, по крайней мере, отмечено (см., напр., о вотяках, лопарях стр. 228, 230).
Maxime Kovalevsky. Tableau des origines et de l'evolution de la famille et de la propriete. (Skrifter utgifna af Lorenska stifteisen. 1890. № 2). Stockholm.
Эта книга представляет собой 15 лекций, прочитанных в Стокгольме бывшим профессором Московского университета М.М. Ковалевским. Задавшись в предисловии целью представить «сжатую критику находящихся в обращении теорий» о происхождении семьи и собственности, талантливый автор обращает особенное внимание на арийцев. Начиная с матриархата, сожитие полов и образование семьи ведется последовательно через эпоху патриархального строя и индивидуализма. Наряду с этими периодами выступает выделение индивидуальной собственности из первобытного коммунизма. Древнейшим фазисом семейной организации автор признает матриархат, определяемый им как «утробную и экзогамическую семью, не допускающую союза, кроме брака между целыми группами» (24). «Народы семитические и арийские не следовали в своем общественном развитии другому порядку сравнительно с другими расами. Так же, как океанийцы и краснокожие, и они прошли период матриархата» (стр. 37). Матриархат уступает свое место патриархальному строю, раз определяется отцовская власть (стр. 47). Посвящая IV главу разбору теорий о происхождении индивидуальной собственности, М.М. Ковалевский приходит к следующему выводу: «в противность общему мнению, орудия производства, за немногими исключениями, были коллективною собственностью одной группы охотников и рыболовов… Индивидуальная собственность могла распространяться лишь на вещи, происхождение которых обязано личному труду,., если эти вещи служат потребностям производителя в данное время» (58). Происхождение же земельной общины автор приписывает времени разрушения общности семейной (стр. 181). Вот главные пункты интереснейшей новой книги нашего талантливого ученого. Что же касается больших подробностей и любопытной главы «le mir russe» (XIV), то отсылаем читателя к самой книге, предрекая ему и пользу и удовольствие от чтения ее.
Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России. Вып. II, под. ред. Николая Харузина. Изв[естия] Императорского] общ[ества] люб[ителей] естествознания], антропологии] и этн[ографии]. T. LXIX. Тр[уды] этнографического] отдела. T. XI. Вып. I. М., 1890. С. 11+234. (12 ар. нот, in 4. Ц. 2 руб.).
Вышедший в прошлом году первый выпуск сборника привлек заслуженное внимание как специалистов, так и вообще интересующихся вопросом изучения быта русского крестьянина. О нем в свое время даны были отзывы. Теперь перед нами 2-й выпуск, почти целиком состоящий из «Материалов по этнографии Вологодской губ[ернии]» H.A. Иваницкого. Автор — постоянный житель Волог[одской] губ[ернии] и, неоднократно путешествуя в пределах ее, имел возможность познакомиться с нею со стороны разнообразных этнографических вопросов. Этой возможностью автор воспользовался с полным успехом, и труд его, кроме обширности в ответах на многие интереснейшие вопросы этнографии, заслуживает глубокого внимания и со стороны проверенности фактов. Начиная с определения географического положения Вологод[ской] губ[ернии], топографического исследования ее, местных преданий о происхождении жителей исследуемого края и общего антропологического описания (гл. 1), этот поистине богатый материал охватывает затем внешний быт вологодских крестьян. Здесь, как и дальше, автор придерживается преимущественно описания Кадниковск[ого] и Вологодск[ого] уездов, упоминая об остальных главным образом в случаях их несходства или интересных особенностей, и касаясь менее всего Усть-Сысольского у[езда], как населенного зырянами, инородцами, требующими особого исследования.
Во всех отделах мы встречаем массу интересных мелких замечаний, которые доступны, может быть, местному жителю, замечаний, делающий весь труд цельной и полной картиной местного быта. Везде мы находим ряд характерных подробностей, вырисовывающихся временами из приведенных отрывков песен. Так, описывая влияние города на изменение костюмов, г. Иваницкий приводит несколько песен вроде:
Вы молодчики молоденькие,
Сюртучки на вас коротенькие;
На гуляньице идут,
В руках тросточки несут,
В устах сигарочки.
За им [ними] девица идет,
Вроде как дворянка:
Платье длинно с кринолином,
Рукава косые;
Пелеринка на плечах,
И браслетки на руках,
и т.д. (стр. 21).
Описав во II гл. жилище одежду, обувь, пищу и питье, приводя тут же пословицы, характеризующие отношение народа к пьянству («Отцы были глупцы, а дети стали молодцы», т.е. пьяницы, и т.п., стр. 29), автор обращается к занятиям населения, поверия, с ними связанным, к уходу за домашними животными, отхожим и ручным промыслам, к мере и счету (гл. III). Так как главным занятием великорусского населения Вологод[ской] губ[ернии] является хлебопашество, то автор особенно подробно на нем останавливается, описывая обработку земель, сельскохозяйственные орудия. И во всех отделах всей этой главы приведены связанные с описываемым приметы, поверья и обряды, так что описание внешнего быта идет рука об руку с верованиями, с ними сопряженными. Очень интересным мерилом быстроты соображения являются, заметим мимоходом, приведенные способы арифметических исчислений, совершаемых в уме (стр. 52).
Глава IV посвящена семейным нравам и обычаям. Домохозяин пользуется неограниченною властью, поддерживаемой обычаем. Исключение представляют очень редкие случаи подчинения мужа жене, осмеянного в песнях. «Замечательно, говорит автор, что в массе пословиц и поговорок, обращающихся в среде вологодского народа, нет ни одной, характеризующей так или иначе подчиненное положение мужа. Это служит прямым доказательством исключительности подобного явления» (стр. 53). Следовательно, строй семьи патриархальный, — явление очень характерное для севера (ср. книгу В.Х. «На севере»). «Женщина не пользуется уважением в народе, как существо глупое от природы. Она считается бездушной тварью» (ср. Этнографическое] обозр[ение], IV, 49). «Крестьянин обращается с женщиной вообще хуже, чем со своей лошадью или коровой» (стр. 53). Презрением пользуются и старики: «Нонче стариков меняют на быков», а под сердитую руку: «просил бы себе у Господа Бога чередной смерти, да деревянного кафтана», т.е. христианской смерти с покаянием «да гроба» (стр. 55). Между тем вообще народ далеко не зол, гостеприимен, подчас нежен (стр. 58 и 62).