бегстве, зарывании себя и имущества в ямы, носящие и теперь название «чудских». И старики указывают эти ямы, но говорят, что их разрывать нельзя, так как они нечистые, в доказательство чего приводят пустынную неплодородную местность близ станции Чукаыб по Вятскому земскому тракту, где были некогда могилы чуди. Зыряне помнят только, что они не последовали примеру чуди и крестились и с тех пор живут «по христианскому обряду». Я встретил всего одного грамотного старика, утверждавшего, что зыряне и чудь — одно и то же. Живут они здесь, по его словам, искони, всегда назывались коми (т.е. зыряне), но русские, не понимавшие их языка, назвали их чудью: от «чудной» — «непонятный». Несколько раз, впрочем, приходилось мне слышать, что чудь была вовсе не дикий народ, а уже оседлый, земледельческий. Доказывая его высокую культуру и богатство, эти зыряне ссылались на тот совершенно ни на чем не основанный факт, что чудинцы обрабатывали свои поля серебряными орудиями. Но такие рассказы все же крайне редки.
Такая полная по общему правилу отчужденность от языческих времен и служит главной причиной того, что зыряне забыли свою прошлую религию.
Подробно описанная Герберштейном Золотая Баба, на существовании которой настаивают как древние, так и новейшие писатели и против которой косвенно восстает лишь г. Лыткин в своей последней книге о Зырянском крае{122}, совершенно не известна зырянам. Память о ней утрачена навсегда. Войпель, вызвавший ряд предположений и часто ни на чем не основанных толкований{123}, также забыт. Услышав имена этих божеств, зырянин задумчиво качает головой и говорит: «не знаю, никогда не слыхал»… Имя Емалы, по мнению г. Арсеньева, «чисто зырянское»{124}, вызывает у зырян тоже недоумение: о нем никогда не слыхали. Даже пословица «ема баба кодь лек» (зла, как ема), приводимая этим писателем в подтверждение зырянского происхождения слова Емала, переводится зырянами с трудом, причем слово ема некоторые переводить отказываются, говоря, что оно ничего не значит, некоторые же передают его словом злой{125}, так что пословица принимает такой смысл: зол или зла, как злая баба.
Мне удалось найти всего несколько весьма слабо обозначающихся следов древней языческой религии зырян.
Первый из этих следов сквозит в пословице, распространенной среди женщин: «чурки буди эн вомзясь», что по-русски значит «не испортись». И один старик объяснил, что чурка (имеющее теперь измененный смысл и означающее незаконнорожденного ребенка) происходит от имени Чурила, древнего бога чуди. Уверяя, что он слышал это в детстве от стариков, он сообщил еще, что чудь поклонялась коровам, кошкам и другим домашним животным. Кроме этого старика, больше никто и никогда не говорил ничего подобного.
Обоготворение светил совершенно не известно зырянам. Есть, впрочем, один обычай, в котором можно видеть намек на культ солнца. Воображая себе теперь солнце и луну ходящими по небу, а звезды приколоченными к нему, зыряне сохранили почти бессознательную веру в способность солнца видеть и влиять на явления природы. До Ильина дня лед носят непременно закрытым, «чтобы солнце не видело», говорят зыряне, «иначе оно пошлет град». В ответ на сомнение в способности солнца видеть многие говорят, что так слышали от отцов и дедов, стало быть, солнце видит. Когда я предлагал понести лед не закрытым, некоторые говорили: «может быть, ничего не будет… а вдруг солнце рассердится!» Вера в то, что солнце видит, может сердиться, посылать град, т.е. мстить, в некоторых более глухих местностях живет еще упорно.
Почитание огня выражается в общеизвестных и весьма распространенных формах: в огонь нельзя плевать; нечистую посуду бросают в огонь для очищения; огонь нельзя затаптывать ногами, а надо заливать водой. Последнее, впрочем, поверье потерпело крайне странную метаморфозу: в некоторых местностях говорят, что огонь надо непременно затаптывать ногами. Такая противоположность в обычае свидетельствует о полной утрате верования, его вызвавшего.
Явления природы зачастую понимаются и теперь как одушевленные существа. Ставшие теперь шутливыми{126}, разговоры с ветром все же иногда и до сих пор носят характер серьезной веры в способность ветра слышать, понимать и исполнять просьбы. Так, старухи просят совершенно серьезно ветер, чтобы он подул. Если после усиленных просьб ветер все же не дует, старуха говорит: «рассердился»…
Все эти отрывочные данные и почти сгладившиеся следы дают право лишь констатировать факт обоготворения, отнимая всякую возможность восстановить подробности культа.
Почти ту же судьбу претерпел и культ предков, приуроченный некоторыми писателями к орту{127}. Но едва ли основательно такое приручение. Верование в орта, несомненно, чисто зырянское и, кроме того, местное. Встречаясь на Сысоле и Вычегде, оно не было замечено исследователями других местностей{128}. Его нет ни у русских, ни у близких к зырянам пермяков и вотяков. Г. Куратов{129} переводит слово орт русским «дух». То же делает и г. Лыткин в своем только что вышедшем словаре{130}. Может быть, теперь «дух», «душа» по-зырянски — действительно орт, но отсюда никак нельзя делать заключение, что существо (субстанция) орта есть дух. Зыряне имеют даже теперь весьма смутное представление о духе, и это смутное представление есть, несомненно, плод обрусения и христианства. Все их лешие, водяные и т.д. всегда имеют телесную форму. Все эти существа можно видеть и нанести им физическую боль. Представления даже и о человеческой душе чрезвычайно смутны, а зачастую их и вовсе не встретишь. В этом отношении многие совершенно дикие народы опередили зырян. Известно, что, например, Билы (черные племена Индии) делят сваренный для покойника рис на две части, причем одну часть оставляют у его могилы, а другую кладут «на порог его последнего жилища, как пищу для духа»{131}. Зыряне же, веря в способность покойников (в особенности колдунов) ходить, представляют себе их во время этих странствований именно в том виде, какой они имели при жизни. Они связывают своих умерших колдунов, чтобы те не беспокоили близких своими посещениями, причем они нисколько не останавливаются над мыслью, что душа не может быть связана. По рассказам, прежде был обычай делать отверстие в могиле над ртом умершего и вливать туда питье, но рассказов, свидетельствующих о заботах о душе, не встречается совершенно. Что касается собственно орта, то сами выражения «он худ, как орт», «чистый орт» как нельзя лучше указывают на то, что орт есть нечто материальное. Данный каждому человеку при рождении (в некоторых же местностях говорят, что орт бывает лишь у близких уже к смерти людей), орт перед смертью этого человека является его родным всегда ночью, принимая образ именно этого близкого к смерти человека. Местами же верят, что орт является не родным его, а ему самому, причем щиплет его до синяков, — новое доказательство его материальности. Такие появления бывали за три года до смерти. По смерти же человека, добавляют в этих местностях, уходит с ним и орт его, но куда — неизвестно. По более распространенному верованию, орт является в образе покойника и после смерти человека еще 40 дней, а затем пропадает. Эти-то появления и после смерти могли бы дать право видеть в орте поклонение предкам, но зыряне отличают посещения орта от посещений самого покойника. Это отличие рельефно выступает в обычае вывешивать на все 40 дней полотенце, чтобы орт и покойник утирались им по утрам: орт замечает это полотенце, а покойник нет. Наконец, против смешения орта с покойником громко и резко говорят пророческие явления орта человеку, о которых я сказал выше.
На вопросы, откуда явился орт, что он такое, куда девается после смерти человека, зыряне отвечают, что этого знать нельзя. Во всяком случае, едва ли можно сомневаться, что орт не дух и уж ни в каком случае не дух предков.
Между тем зыряне почитали своих умерших предков. До сих пор сохранилось название их: их звали «ельниками»{132}. Отсюда возникло и самое предположение, что Стефан срубил не березу, а ель, бывшую местом нахождения многих божеств. Известно также, что в некоторых местностях почитался не только самый очаг, но даже часть дома, прилежащая к нему, считалась неприкосновенною{133}.
Наведенные на мысль о чрезвычайно часто встречающемся у разных народов приурочивания культа предков к очагу, мы должны искать его и у зырян прежде всего в существах, близко связанных с очагом и домом. Таким существом является домовой.
Я не буду говорить здесь о тех его свойствах, которые так известны каждому и которые перенесены и к зырянам. Приведу лишь те две особенности его, которые созданы самими зырянами.
Во-первых, встречаясь в старых домах чаще, нежели в новых, домовой никогда не переселяется в эти последние до постройки печи. Эта-то связь с очагом, о которой я только что говорил выше, и дает право видеть скорее всего именно в нем культ предков.
Во-вторых, всякое переселение из старого дома в новый никогда не обходится даром: оно требует жертвы. Зыряне радуются, если домовой в этом случае «навалится», как они выражаются, на скот, так как зачастую при переселениях мрут и люди. Это верование поддерживается тем, что действительно в силу каких-то причин переселения редко обходятся без смерти. Это наводит такой страх, что многие новые дома даже в Усть-Сысольске так и остаются необитаемыми. Во всяком случае, это верование есть один из немногих остатков жертвы. В данном случае она всего легче объяснима как жертва предкам за переселение, за беспокойство, причиненное им.