Комиссар выждал, когда выбежали лакеи, и хмуро подошел к поручику:
— Зачем это вы затеяли, товарищ, дурака валять? Не то, что самим башки посшибают, а вы вот про эту штуку не забудьте…
Он показал на сумку.
Поручик беспечно разглаживал перед зеркалом пробор.
— Можете быть спокойны: дивизия полковника.
Муранцова переброшена сюда только две недели, его не знает никто. А почему и дурака не повалять? Вы посмотрите!
Поручик подвел к нише — там, внизу, здравица изрыгалась ниагарой, бурлило море столиков, сотни бокалов восторженно поднимались вверх.
— Все выше!
И в зрачках самого поручика прошло мутным дымком: так поручик Шевалье вытаскивал когда-то, в такую же полночь, карту очко за очком и жрал ее мутными глазами — что метнется, защемит там, в конце? Поручик был отчаянным игроком…
— …Подождите.
И будто вслед за ушедшим поручиком сразу оборвалась ниагара музыки, настало вдруг: звон, шарканье, как бы отдаленное кудахтанье, волна шепотов — это зал приходил в себя, оживал, возвращался к привычному веселью. Комиссар подтопал к зеркалу, оглянулся, насупил в упор брови, отставил ногу в кожаной штанине вперед и подбоченился кулаком; пальцем накручивал густой унтер-офицерский ус. Он делал полковника Муранцова…
И, набулькав себе полстакана коньяку, выпил.
— А…боевой у меня… поручик!
Поручик уже входил, ведя двоих щегольски одетых штатских, рекомендовал ручкой мимо груди:
— Господин полковник, представители промышленности… мм… желают засвидетельствовать… Помните, в письме отзывался генерал Воронихин? Имею честь…
Первый: овал снеговой манишки на журавлиных высочайших ножках, вместо лица длинное, восторженное что-то, как у лошади, почти без глаз — они слиплись, они молились, они — сю-сю-сю…
— Гась-падин… паль-ковник… разресыте…
Второй: комиссар увидел только два хрящеватых стоячих уха, даже неприятно от них посоловел; два уха, произрастая в обе стороны из квадратной, ежиком стриженной головы, стояли на брючках-коротельках, сладко жабились длинными двумя губами.
— Разрешите… как доблестнейшего…
Длинноногий ослепительно жмурился.
— Как воз-дя…
Тянули бокалы, в которых искрилось, наигрывало золотистое, и будто все в золотистом стало пожаре — хрусталь, поручик, лепные вензеля стен и даже закинутые в небыль куда-то мерзлые поля, луна, волчья нищая дорога — все высочило веселую искристую золотистость из себя, золотистое хлестнуло с гулом из бутылочного горла, поручик ловил струю в бокал, нес.
— Полковник. Друзья армии и… будущей, освобожденной…
Комиссар хмыкал (насупленный, ногу в штанине кожаной надменно вперед):
— Да-да… выпить надо… — косился глазом на поручика так, чтобы тот понял: кончай скорей с этой сволочью, что там надо, ну ее к…
Поручик любезно рассаживал за стол.
И лакеи, мягко снизойдя из-за дверей, занялись полковником: тот нежно обвешивал салфеткой морщеную мужичью шею, тот воздушно реял терелками над хрустальными воздушностями стола; комиссар отхлебнул игристого и погрузился в рыбу.
Вдруг поручик вспылил и хляснул ладонью по скатерти.
— Позвольте, господа, какие полномочия? По положению о полевом управлении войск, в руках начдива вся власть по снабжению вверенной ему части. Вплоть до реквизиций… — Он быстро взглянул на комиссара.
— А! — рявкнул комиссар, — Вы там… спекулянты!
Длинный испуганно подсеменил к нему, укоризненно свалив лошадиное лицо на плечо.
— Господин полковник… избави бог…
Другой уже стоял угластыми ушами над самой тарелкой, хмылился ротищем.
— Ваше превосходительство… мы слуги родины!
Поручик поднялся и почтительно дотронулся пальцем до комиссаровой сумки.
— А впрочем, разрешите им показать, господин полковник.
Вырыл какую-то бумажку.
— Извольте. «Возлагаю на командующего дивизией, полковника Муранцова… право заключать договоры от имени командования… по кредитам командования… в районе расположения…»
Длинный отгонял от себя бумажку, умиленно ныл.
— Дорогой… Дорогой… Вы понимаете… коммерсия! Ясно, ясно! Разресыте предварительный договор…
Ушастый хмылился.
— А это… подписывать поедем, я вам покажу, ц! ц! — взасос зачмокал себе пальцы… — поедем к душечке Ангелине Павловне!
Длинный по-детски закатился, заслюнявился.
— К… к… к… Ангелине Павловне, восторг!
Вдруг комиссара подтолкнуло что-то, даже остановился. Будто резко и предостерегающе подуло из мерзлых тех, забытых полей. Куда его везут? Поручик — особенно поручик — зачем он глядит так в нишу мутно и завороженно?.. Предаст?.. Может быть, все — одна комедия?.. какая он сила?.. какой полковник Муранцов?.. Ловушка…
Отступил, пронзительно впился во всех троих.
И три пробора склонились. Звякнув изысканно шпорами, поручик распахнул дверь, приглашая. Три пробора почтительно ждали. Нет, как будто не было ничего… Полковник насупленно бросил руку на кобуру, выгнул грудь и величаво прогрохал мимо — раз-два, раз-два.
Кипящая ночь охватила. Ушастый трусил следом, бережно подсаживал в таксомотор:
— Господин полковник… сделайте честь…
Через стекло кареты увидел, как поручик, надменно подойдя, сказал что-то шоферу и шофер, услужливо спрыгнув, поволочил за ним тяжелый бидон. Чуть не загоготал:
— Боевой, сволочь…
Резануло сиреной, пулей понесло вдоль улиц. Штабная с поручиком накручивала сзади. Если бы в самом деле такая власть, полчок шандарахнуть…
Скосился на ушастого: тот величаво пыжился рядом в мехах и важном чопорном цилиндре. Иголочками заиграло озорство.
— Вы смотрите, сукины дети, не вздумайте мне там гнилых подметок всучить. Я вас…
Передохнул для острастки (так всего и распирало заржать…).
— П-пе-ре-вешаю.
Красноливрейный встречал в вестибюле.
Ушастый шепотом ободрял:
— Не беспокойтесь, господин полковник… компрометирующего ничего… вход секретный…
Полутуманно уходили перспективы лестниц за просветы высоких зеркал. Белые амуры стремились ввысь с перил, неся к губам длинные фанфары. За кем-то тончайшее одурманивающее дуновение вилось.
Комиссар потянул носом: вон откуда пахло.
У зеркала воздушно возникла в сквозном, зеленом, русалочьем, голыми руками сжав прическу, упоенно качалась.
Комиссар даже крякнул.
Она, заметив его, ахнула, стиснув ладонями щеки, скользнула из огромной синевы очи процвели испуганно и дивно — скользнула, и не было никого, только зеленое таяло, нежный смех тенькал где-то в зазеркальной мгле…
Где ты, комиссар?..
Ушастый на цыпочках тянулся по секрету:
— Из императорского театра… слышали? Эта только…
Гнусно щекотнул глазами:
— Через секретный вход… хи-хи!..
Красноливрейный в шелковых чулках повел наверх, поклонившись, указал на портьеру. Полковник и поручик были оставлены вдвоем.
Из чащи зимних растений японские фонарики матовели интимно и зеленовато. Какие-то звуки долетали из-за коридора, слагаясь в мглистую музыкальную грусть. Мерно и блаженно шаркали сотни ног, — это из какой-то большой и светлой комнаты, где платья неслись душистым вихрем, где вальс, как ветер счастья. Это увидел сквозь стены поручик Шевалье, он угрюмо пробежался по коврам из угла в угол, шпоры гневно стенали, скулы схмурились в мутную собачью тоску. Где-то праздник звенел, но без поручика — навсегда без поручика Шевалье…
Полковник осторожно оглянулся, хотел опросить:
— Ну, а дальше что же, товарищ? — не стал…
Что-то творилось с поручиком.
Из фонариков, из бархатных уютов, из сумерек, продышанных благоуханными руками и плечами, исструивался — вот как бы возникал из ничего — новый, блестящий и надменный поручик Шевалье… может быть, его комиссар и знавал когда-то.
И скрипки густо и блаженно и уже совсем близко засвербели. Нет, не скрипки, а вот эти эполеты, ловкий френч, исцелованный пробор — весь воссозданный вещами поручик Шевалье торжественно зазвучал, начиная жить…
И, может быть, поручик вспомнил отсюда спеца Михайлова, и сизые от махорки комнаты штабов, и рваный галдеж митингов, и стриженых мужиковатых женщин в малахаях и сапогах, и ветер, воющий везде, через окна и стены, голодный и буйный ветер — не оттого ли подошел, налил ликера прямо в стакан и залпом, злобно выпил.
Комиссар тронул его за локоть.
— Не пейте больше, боюсь выкинете вы чего-нибудь.
Поручик раздраженно усмехнулся.
— Кажется, пора перестать мне указывать, товарищ… комиссар! Мы здесь оба ровня… кандидаты на одну вешалку. И вообще…
Поручик крутнулся на каблуках и нагло щелкнул пальцами.
— И вообще — я хочу пользоваться жизнью, господин полковник. Желаю и вам удачи!
И поручик — как будто не было — томно, шаля плечами, прозвякал, растаял куда-то, вероятно, в ветер счастья…
Комиссар налил в тот же стакан, глотнул и плюхнулся в кресло.
— Ицидент.
Подождал и глотнул еще. И сразу будто горн начали раздувать изнутри, прожаривая и прокаливая всего до самых пяток. Сидеть бы да сидеть так, вытянув ноющие ноги в ковровую негу, а к глазам пусть бежит, пусть туманит озорная, веселая дурь.
Черт с ним, с поручиком!
Ушастый уже лез, нашептывал:
— Для вас, господин полковник… разрешите… в каком жанре? Договорчик-то, договорчик-то подпишите, не забудьте… Имеются, дорогой полковник, у Ангелины Павловны такие… ц! ц!
Как патокой мазал:
— …для вас специально… инкогнито.
Полковник сугрюмился, игранул насупленными бровями.
— Ты не юли. Давай бумагу, я подпишу! — Подумал и заржал про себя… — А мне представь эту…
Вдруг яростно выпучил глаза на ушастого:
— Из инператорского!
Ушастый сразу окис.
— Господин полковник, но видите ли…
— Никаких! Сказал из инператорского, но!..
— Да вы посмотрите… — молил ушастый.
Хлопнул в отчаянии в ладоши.
И сейчас же визгнуло самыми тоненькими в оркестре, будто тысяча одичавших бесенят вырвалась на волю, портьера распахнулась, влетел длинноногий с рыжей вихлястой дамой; откалывая похабное, рыжая, выкручивая бедром, палила и пронзала полковника насквозь.