империя, впоследствии раздробленная про-
313
тестантското республикою. Рим все это знал, а Жансенисты не знали или позабыли.
Власть в решении догматических вопросов, раз уступленная Риму, не могла уже быть ничем ограничена. Чем бы в самом деле обусловить или чему бы подчинить ее? Единодушию всей Церкви? Но оно-то и было отринуто расколом с самого его начала: отрицание единодушия было его исходною точкою; к тому же, идея единодушия упразднила бы идею авторитета. Или согласию большинства? Это было бы слишком нелепо: познание Божественных истин не может быть обусловлено численностью. Или согласию хоть нескольких? Но скольких же? Меньшинство, получающее право верховного суда, единственно вследствие и в силу согласия своего с папою, очевидно, сводится к одному лицу, к папе. Одно из двух: вся Церковь, — или одна кафедра Св. Петра; среднего термина тут не может быть. Весь Запад подал голос в пользу второго, то есть в пользу папы, конечно не понимая последствий своего выбора и не имея никакой возможности увернуться от них.
Как скоро признано было верховноначалие в вопросах доктрины, так, естественно, тому-же Папству и ему одному подобало решать в каждом частном случае: что вопрос доктрины, что нет? Не признавать за ним этого права значило бы грешить против логики. Кто признал бы, что такой то человек не может ошибаться в разрешении вопросов математических и, в тоже время, отрицал бы у этого человека способность распознавать, принадлежит ли подлежащая разрешению задача к вопросам математики или к вопросам грамматики — тот прослыл бы за безумца в глазах здраво- мыслящих.
Выйти из Рима, не возвращаясь к Церкви, можно только в одну дверь; эта дверь — Протестантство. Итак, Жансенисты были вполне неправы, когда апеллировали от Рима к законам древней Церкви и к апостольскому преданию и, в тоже время, не дерзали или не хотели понять, что, прежде всего им следовало отрешиться от
314
своей без малого восьми вековой старины. Они упорствовали в требовании, чтоб их судили тем порядком, каким бы они могли быть судимы, если бы они еще принадлежали к Церкви, тогда как, на самом деле, они сами давно ее отринули; они забывали, что были уже не членами Церкви, а подданными Римской Монархии, основанию которой они сами помогли. Нельзя пользоваться преимуществами, даруемыми истиною, оставаясь в то же время в недрах лжи; такое право никому не дается, ибо ложь есть отрицание той самой истины, к которой взывает домогающийся этих преимуществ.
На Западе духовной жизни человека открыты только две дороги: дорога Романизма (без всякого основания отличаемого от Ультрамонтанства) и дорога Протестантства.
Если вы в состоянии заглушить в себе разум, забыть предание первобытной Церкви, отказаться от прав христианской свободы и принудить свою совесть к молчанию: смиритесь пред Папством и будьте Римлянами. Папство, конечно, вовсе не то, что Церковь; оно есть нечто, может быть, даже несколько унизительное, нечто более похожее на христианское идолопоклонство, чем на Христианство: но, но крайней мере, это нечто логичное, хоть на вид.
Если вы в состоянии забыть, что разум человеческий познает истину только при помощи нравственного закона, которым человек соединяется с своими братьями, и что под условием лишь свободного подчинения своей личности этому закону нисходит на человека Божественная благодать; если вы можете держаться за свидетельства Церкви первых веков, искажая в то же время их смысл и упуская из виду их цельность; если вы способны горделиво повергаться ниц перед всевластием личной свободы и принимать искание истины за веру: тогда будьте Протестантами. Это опять не Христианство; это не более как скептицизм, худо замаскированный; но, по крайней мере, это логично, хоть на первый взгляд.
Вы не можете в одно и то же время поклоняться Риму (основанному при содействии ваших предков) и бун-
315
товать против его власти; вы не можете в одно и тоже время оставаться вне Церкви (отвергнутой вашими предками) и взывать к ее законам и преданиям; вы не можете быть Жансенистом, ибо Жансенизм — явная бессмыслица.
Но если ваше одиночество тяготит вас (а оно не может не быть в тягость для душ, требующих сочувствия); если вы дорожите спокойствием религиозной совести и уверенностью в вере; если вы искренно ищете истины и верите преданиям и наставлениям первобытного Христианства: тогда отступитесь от десяти вековых заблуждений, отвергните наследие раскола, переданное вам предками; словом, возвратитесь в лоно Церкви. Миллионы сердец пойдут к вам на встречу; миллионы отверстых рук примут вас в свои объятия, примут как равноправных, как братьев возлюбленных; миллионы уст призовут на вас благословения и дары благодати, обетованные от Спасителя верным Его последователям. Церковь, м. г., не блистает наружностью. Подобно своему Божественному основателю и Его первым ученикам, она проходит почти незаметно в человечестве; она живет забытою и непознанною тем обществом, которое основало западный раскол; она как бы смиренная плебейка перед лицом монархического могущества Рима или ученой аристократии Протестантства; но она есть то, чем была всегда и чем всегда пребудет; она — тот камень, которого не сокрушат стихии мира; она — неприступное и тихое пристанище, открытое для всех, кто любит и жаждет веры.
Будьте для Церкви начатками Запада!
Я уже обращался троекратно к моим западным братьям. *) Мне кажется, что исключительность положения, в котором вы находитесь, представляет условия особенно благоприятные для опознания голоса истины, и это побудило меня обратиться лично к вам с этими строками.
*) Здесь в подлиннике автор приводить оглавление трех своих брошюр о западных вероисповеданиях. Пр. переводч.
316
Может быть, письмо без подписи, писанное человеком, не занимающим видного места в социальной иерархии и не имеющим никакого титла в иерархии церковной, покажется вам недостойным внимания. Если ж вы того мнения, что истина имеет право на внимание и в том случае, когда заявляется не под громким именем, и что чувство любви, внушившее мне (если совесть меня не обманывает) это писание, заслуживаете ответа: то прошу вас адресовать его в Москву, в редакцию «Русской Беседы» для передачи неизвестному (Ignotus).
Примите, м. г. и т. д.
317
Письмо к редактору «L’Union Chretienne» о значении слов: «Кафолический» и «Соборный» по поводу речи иезуита отца Гагарина. 1860
Перевод с Французского. *)
*) Подлинное письмо напечатано в l’Union Chrйtienne, 1860, № 45.
319
М. г.
Какого бы мнения я ни был о программе вашего издания, вопросы, которые в нем обсуживаются, касаются меня столь близко, что я не могу оставаться равнодушным к полемике, ими возбуждаемой, и к вызываемым ими нападкам на Церковь. Смею надеяться, что вы не откажетесь напечатать несколько слов в ответь на брошюру отца Гагарина (под заглавием: ответ Русского Русскому).
В речи, им произнесенной до издания этой брошюры, досточтимый отец сказал следующее: «поверите ли, братья, в Славянском переводе символа веры слово «кафолическая» заменено выражением неопределенным и темным, вовсе не передающим понятия всемирности (universalitй). Миллионы христиан, когда поют символ веры, вместо того чтобы говорить: «верую в Церковь кафолическую» говорят: «верую в Церковь соборную» (synodale). *) И после этого, нас (т. е. Латинян) обвиняют в искажении символа!»
На это нелепое обвинение вы отвечали с полным основанием, что слово соборный значит кафолический, что таков смысл его по церковному словарю, что в том же смысле оно употреблено в надписании Послания Св. Иакова и т. д. и т. д. Ныне, в брошюре своей, о. Гагарин задает себе целью оправдать прежнее свое обвинение; но, будучи приперт и уличен в невежестве, что
*) В речи своей о. Гагарин переводит слово соборная словом синодальная, может быть оттого, что на французском языке существительное Собор, concile, нельзя обратить в прилагательное. Пр. переводч.
321
находит он сказать в свое оправдание? Вот его слова: «как бы то ни было, всякий видит, что позволительно сожалеть о том, что символ в том виде, в каком он читается в Русских церквах, не содержит в себе выражения, в котором смысл слова кафолический сиял бы во всем блеске».
Допустим, что ему позволительно сожалеть о слабости или недостаточности перевода; следует ли из этого, что позволительно было прибавлять к изъявлению сожалению восклицание: «и после этого нас обвиняют в искажении символа!» Следует ли, что это восклицание не служит доказательством самой явной недобросовестности?
Но что сказать о первом обвинении? Чем объяснить его: недобросовестностью или невежеством? Первое предположение было бы само по себе довольно правдоподобно и даже не могло бы быть сочтено за оскорбление в применении к писателю, прибегающему в споре с противниками к доносу и клевете. Это я ему сказал и доказал в одной из моих брошюр. *) Он не отвечал, не посмел, не мог ничего ответить; да и никогда не посмеет и не сможет. Я вызываю его на это. Но в настоящем случае я оправдываю его: обвинение, им высказанное, происходит от полнейшего невежества; оно-то дало ему смелость ринуться, очертя голову, в беду, которой он даже и не подозревает, и, так сказать, наткнуться на острие смертоносное для всей его партии.
Прежде всего разберем его критику: «Русское слово (соборная) неопределенно и темно». Положим; но слово, которому о. Гагарин дает предпочтете (кафолическая) не имеете никакого смысла. Оно ровно ничего не значить ни на французском, ни на немецком, ни на итальянском, ни вообще на каком-либо языке, кроме греческого.
*) Намёк на то место в книге о. Гагарина под заглавием: «la Russie sera-t-elle catholoqie», где так называемые Славянофилы выставляются перед правительством как тайные революционеры. См. третью брошюру А. С. Хомякова, выше, стр. 193 и след. Пр. переводч.