СВЯТИТЕЛЯИГНАТИЯ
Завещание-письмобрату П. А. Брянчанинову от 9 июля 1862 [1365]
Ваше Превосходительство,
любезнейший братец, Петр Александрович!
Видя себя пришедшим в крайнее изнеможение и болезненность, знаменующие приближение общего всем человекам переселения из гостиницы земли в вечность, покорнейше прошу Вас принять на себя, в случае моей кончины, распоряжение всем моим, впрочем, весьма небольшим имуществом, согласно прилагаемой при сем копии с предложения моего Костромской Духовной Консистории и согласно словесно сделанному мною Вам завещанию. Получив от Вас значительное денежное пособие во время нахождения моего на Кавказской кафедре, я прошу Вас принять те вещи, какие найдете нужными и полезными для себя и для сына Вашего, Алексей Петровича, в Вашу и его собственность; другие — отдать настоятелю и раздать братиям, преимущественно же тем из них, которые послужили мне лично. Главные предметы имущества моего состоят из: 1) библиотеки, 2) белья, шуб и разного платья, из которого цветные и бархатные рясы предназначены мною для ризницы Бабаевского монастыря, 3) экипажей: дормеза, кареты и зимнего возка. Сочинения мои, остающиеся в рукописях, передаю сполна в Ваши собственность и распоряжение.
Вам известен мой образ мыслей: почему понятно для Вас и то желание мое, чтоб оставшееся после меня имущество, как приобретенное при убогом служении моем Церкви, а не от родственников, послужило в пользу Церкви, ее служителей и нищей братии. Я убежден, что Вы исполните отчетливее и лучше мое желание, нежели как исполнил его бы я сам, и потому останавливаюсь от всякого мелочного распоряжения, могущего неожиданно затруднить Вас в Вашем действовании.
Милосердый Господь, по единой милости Своей, да отверзет ми врата милосердия Своего, да примет в них сиротствующую и нищую душу мою из среды многомятежного мира сего, да упокоит ее во Царствии Своем. В свою чреду, которая непременно наступает для каждого земного странника, воззваны будете и Вы предстать Богу. От всей души желаю, чтобы это воззвание было услышано Вами с радостию, как призвание к радости вечной, не наветуемой и не пресекаемой уже никакою скорбию.
Вашего Превосходительства покорнейший слуга и брат
Епископ Игнатий.
Телеграмманастоятелю Троице-Сергиевой пустыниархимандриту Игнатию (Малышеву) от 1 мая 1867 года в 9 час. 12 минут [1366]
Просят приехать на похороны Епископа Игнатия седьмого мая Вас, Чихачова, Яковлева, Гедеона.
Иеромонах Каллист.
Сведенияо погребении ПреосвященногоИгнатия Брянчанинова [1367]
…В день погребения 7-го мая (5-го) отслужена… о. архимандритом Игнатием (Малышевым) соборная Божественная Литургия с панихидою.
Присутствовали:
Племянники родные
1. Александр
2. Николай Семеновичи Брянчаниновы
3. Петр Дмитриевич Паренсов
4. Алексей Петрович Брянчанинов
Бибиковы:
5. Елена
6. Параскева Ильиничны
7. Варвара
Чичерины:
8. Александра Александровна
9. Саша Константинович
10. Ольга Павловна, урож. княжна Голицына
Аскоченские:
11. Виктор Ипатьевич
Много было других, молившихся об упокоении новопреставленного.
Письма отправлены от Преосвященного:
1) От 24-го апреля князю Михаилу Дмитр. Волконскому
2) От 25-го апреля Ивану Никитичу Глазунову
3) От 25-го апреля М. П. Бибиковой
4) От 25-го апреля в моем письме (П. П. Яковлева)
5) А. П. Плещеевой
6) С. И. Снессоревой
При погребении было до 5000 человек.
Капитала осталось после усопшего 7 копеек и долгу 70 рублей, которые поручил заплатить на имеющего получиться за два месяца пенсиона.
Из письмаигумена Антония (Бочкова) [1368]
1 мая уведомили меня по телеграфу о кончине Преосвященнейшего Игнатия. А накануне я благодарил его письмом за присланные последние тома его сочинений: письмо мое застало его во гробе. Служил по новопреставленном две обедни сам и две панихиды собором, но память о нем останется в душе моей навсегда.
После вашего преподобного Нила Сорского Преосвященный Игнатий был вторым и, может быть, последним монашеским учителем и писателем, а по силе слова, по ясности изложения своего аскетического учения — первым и единственным. Никто из современников не мог равняться с ним в знании Отеческих писаний. Это была живая библиотека Отцов.
Учитель плача, новый Иеремия, скончался к этому пророческому дню, и последователь преподобного Нила погребен в день его памяти. Вся седмица мироносиц, по Евангелию Иоанна, как бы посвящена усопшим, и вся Вселенская Церковь воздала эту честь новопреставленному невольно.
Учение о хлебе жизни, которое так убедительно объяснял Преосвященный, читалось в тексте над его непогребенными еще мощами. Верую я, что все это совершилось по небесному чину.
Сергиева пустынь, конечно, воздаст ему свое благодарение: еще живы в ней и ученики и дела усопшего.
Сообщениегазеты «Московские Ведомости» [1369]
30-го апреля скончался в Николаевском-Бабаевском монастыре Преосвященный Епископ Игнатий Брянчанинов, бывший Кавказский и Черноморский.
Епископ Игнатий. Некролог [1370]
В № 100 «Московских Ведомостей» было сообщено известие о кончине Преосвященного Игнатия, бывшего Епископа Кавказского и Черноморского, последовавшей 30-го числа минувшего апреля в Николо-Бабаевском монастыре.
Покойный епископ Игнатий происходил из дворянской фамилии Брянчаниновых. Сначала поступил он в военную службу в один из гвардейских полков и служил с большим успехом; но, чувствуя расположение к духовной созерцательной жизни, к мирным, но нелегким подвигам иноческой келлии, решился оставить военное поприще; в 1831 году он принял монашеское пострижение. Сергеева пустынь близ Петербурга была местом, где он провел большую половину своей иноческой жизни. Здесь в 1834 году он возведен был в сан архимандрита и около двадцати четырех лет был Настоятелем этого монастыря, устроение коего все это время было предметом его главной работы и любимого труда. Ему-то по преимуществу Сергеева пустынь обязана тем изящно-благолепным видом, тем благоустройством внутреннего быта иноков и особенно тем строгим чином Богослужения, которые так известны жителям Петербурга и сделали для них Сергиеву пустынь тем же, что для московских жителей издревле есть ее первообраз, древняя Лавра Преподобного Сергия, — местом, куда жители северной столицы стекаются на богомолье. Архимандрит Игнатий приобрел в Петербурге почетную славу искусного и опытного в духовной жизни Настоятеля. В уважение к его заслугам и опытности Государь Император, согласно представлению Святейшего Синода, назначил его в 1857 году Епископом на освободившуюся кафедру Кавказскую и Черноморскую.
Преосвященный Игнатий около четырех лет занимал эту кафедру. Но непривычные труды Епархиального управления и всегдашнее расположение к жизни по преимуществу иноческой побудили его просить Высшее начальство об увольнении от управления Епархией, тем более что и самое здоровье было уже сильно расстроено, чему, быть может, немало способствовала резкая перемена климата С.-Петербургского на кавказский. В 1861 году, согласно его прошению, он уволен был на покой в избранный им самим Николо-Бабаевский монастырь, который с тем вместе передан был в его полное управление.
Здесь Преосвященный Игнатий снова посвятил себя исключительно своим любимым монастырским занятиям. По соглашению с Преосвященным Платоном, Епископом Костромским, он желал сделать свою обитель рассадником иночества, на строгих правилах общежития, для всей Костромской епархии, и действительно занялся с усердием переустройством внутреннего быта в Николо-Бабаевском монастыре и введением более чинного Богослужения, для каковой цели устроил отличный хор монастырских певчих.
Желая также привести наилучший вид внешнего устройства монастыря, он прилагал заботы об увеличении его материальных средств и приступил к сооружению великолепного монастырского собора, который вчерне и был уже окончен летом прошлого года. Здесь Преосвященный Игнатий посвящал также свободное время литературным занятиям, которые все имели тесную связь с его строго-аскетическим направлением. Несколько своих сочинений, частью составленных вновь, частью прежних, пересмотренных, он издал тогда в свет. Таковы, например, «Слово о смерти», «Слово о чувственном и духовном видении духов», «Чаша Христова», «Слово о спасении и христианском совершенстве», «Правила наружного поведения для новоначальных иноков»; наконец, он издал в 2-х больших томах, роскошно напечатанных, свои «Аскетические опыты». Достаточно одних этих названий, чтобы дать понятие о направлении не только литературных трудов Преосвященного Игнатия, но и самой его жизни. В этом отношении особенно важно последнее из названных сочинений, представляющее обильные доказательства глубокой опытности сочинителя в духовной, аскетической жизни.
Между тем здоровье Преосвященного Игнатия, расстроенное во время пребывания его на Кавказе, не улучшалось, и мысль о близкой кончине сделалась его постоянною мыслию, о чем нередко говорил он близким к нему людям. Еще летом прошлого 1866 года, предчувствуя свою скорую кончину, он усердно приглашал к себе Преосвященного Платона, с которым постоянно находился в братском общении; он писал, что желает с ним видеться, может быть, в последний раз. И это было действительно последнее свидание, во время которого Преосвященный Игнатий даже сообщал Преосвященному Платону некоторые распоряжения на случай своей кончины. В последнее время, несмотря на слабость сил, Преосвященный Игнатий не возбуждал, однако, особенных опасений относительно близкого конца его жизни. В самый день его кончины, утром в 7 часов он выкушал чашку чаю; но когда, спустя не больше часу, вошли к нему в комнату, нашли его уже бездыханным: он лежал на постели с открытом молитвенником в руках… Итак Ангел смерти явился к нему в то время, когда он не имел уже сил встать на молитву, но хотел и возлежа на одре не разлучаться с тою, многим не знакомою, книгою, которая для верующих и благочестивых людей есть неисчерпаемый источник духовного утешения… Ангел смерти возложил печать ненарушимого молчания на уста его, еще продолжавшие тихую молитву к Подателю вечной жизни… Блаженная кончина!
Погребение почившего Архипастыря происходило 5 мая в присутствии родных и близких к нему людей, прибывших из Вологды, Петербурга и др. мест, чтобы отдать последний долг в Бозе почившему. Чин погребения, за болезнию Преосвященного Платона, совершал Епископ Кинешемский Иоанн, Викарий Костромской епархии. Тело Преосвященного Игнатия положено в монастырской трапезной церкви.
Да вчинит Господь душу его в селение святых!
Добавлениек некрологу Епископа Игнатия [1371]
19 мая в номере 109 «Московских Ведомостей» помещен некролог «Епископ Игнатий». В нем хотя видно благосклонное расположение писавшего некролог к покойному Епископу, но видно и то, что составитель ничего не знал о годах первой молодости Епископа, а в этот период жизни и выработалось основное направление и характер всей деятельности его.
Епископ Игнатий (дитя, дарованное на слезные молитвы матери, оставшейся, после потери двух старших детей-младенцев, продолжительное время бездетною) воспитывался в Вологде в доме родительском до пятнадцатилетнего возраста и получил образование (без иностранных гувернеров, а через преподавателей гимназии и семинарии) самое основательное классическое. Родной язык он знал в совершенстве, латинский знал так основательно, что с совершенною легкостью писал на нем довольно большие сочинения, по-гречески мог читать, кроме того знал три европейских языка. В уровень знания языков успевал он в математике и других науках.
Стремление и желание принять монашество имел с детства. В 1822 году на шестнадцатом году от рождения он был привезен из Вологды в Петербург и прямо без предварительных приготовлений стал экзаменоваться в Главное инженерное училище (ныне Николаевская инженерная академия), имея 130 человек конкурентов на число вакансий около 30. По вступительному экзамену он был принят первым из всех 30-ти человек и поступил прямо во второй кондукторский класс. Покойный Государь Император Николай Павлович, бывший в то время Великим Князем и генерал-инспектором инженеров, только что основавший упомянутое Училище и обращавший на него бдительное внимание, в знак особенного благоволения представил ученого юношу супруге своей, которая удостоила наименовать его своим пансионером. Во втором классе, к половине второго курса Брянчанинов стал первым по курсу и с тех пор сохранял это место по наукам до верхнего офицерского класса, где он достиг уже граней знаний человеческих высших, окончательных в науках по современному состоянию их, когда болезнь груди заставила его прибегнуть к пособиям медицины. По Высочайшему повелению лейб-медики Крейтов и Вилье и доктор Главного инженерного училища Волькенау пользовали молодого ученого инженер-подпоручика, давая отчет в успехе лечения самому Государю. В этот период болезни, продолжавшейся несколько месяцев, доктора эти объявляли неоднократно пациенту своего [пособия] смертельный приговор. Он стал готовиться к смерти. И дело приготовления к смерти — как и всегда, все, что предпринимал покойный Епископ, — он не мог не довести основательно. Этот год (1826) его жизни есть тот решительный момент, который дал новое направление деятельности подпоручика Брянчанинова, с детства богобоязненного, благочестивого христианина, жившего всегда жизнью по евангельским заповедям, несмотря на свое блестящее положение в обществе и по службе. К удивлению самих докторов, в позднюю осень 1826 года больной их поднялся на ноги. В конце декабря он сдал экзамены, но уже без конкуренции с товарищами, которые окончили их к ноябрю месяцу, и тогда же по окончании учебного курса просил увольнения от службы, но Государь, узнав, что он желает поступить в монашество, приказа отправить его на службу в Динабургскую крепость. Откуда уже осенью 1827 года он пошел в послушники в один из самых пустынных монастырей к Старцам, известным по строгой монашеской жизни.
Из этих пустынных монастырей Императору Николаю I угодно было в исходе 1833 года вызвать его в Петербург и поставить Настоятелем Сергиевой пустыни, в которой он пробыл архимандритом 23 года и десять месяцев, то есть до выезда своего в Ставрополь — Кавказ, по посвящении в сан Епископа Кавказского и Черноморского.
Здоровье покойного Преосвященного расстроено было с самого юного возраста, а не на Кавказе.
Духовно-литературная деятельность Преосвященного Игнатия, плод его духовной жизни окончательно выразилась в изданных книгоиздателем И. И. Глазуновым в четырех больших томах сочинений Епископа: два первых тома заключают в себе «Аскетические опыты», 3-й том — «Аскетическую проповедь» и 4-й — «Приношение современному монашеству».
Ж[андр Александра]
Из ЛетописиСкита Оптиной Пустыни9 мая 1867 [1372]
…Сего числа пришло известие о кончине 30-го апреля Преосвященного Епископа Игнатия Брянчанинова, бывшего на покое в Бабаевском монастыре, который в новоначалии несколько времени жил в Оптиной Пустыни при старце о. Льве.
КончинаПреосвященногоепископа Игнатия [1373]
Еще в 1864 году Преосвященный Игнатий писал к одному из преданнейших детей своих духовных, которые, посетив его на Бабайках, были поражены переменою, совершившеюся в нем. Видно уже было, что он не жилец на земле. Все привыкли видеть его великолепным Архимандритом, величественным Архиереем, и вот перед ними предстоял согбенный старец с белоснежными волосами, с младенческим выражением в глазах, с тихим, кротким голосом. «Не бойтесь, — писал он после этого к одному из посетивших его тогда, — я не умру до тех пор, пока не окончу дела своего служения человечеству и не передам ему слов истины, хотя действительно так ослабел и изнемог в телесных силах, как это вам кажется».
1867 г. 21 апреля привезен был из Ярославля посланный по почте тюк с двумя последними частями его сочинений. Когда раскрыли посылку и подали ему книги, он перекрестился и сказал: «Слава Богу! снято с меня это иго!» — но не стал уже разбирать и раздавать книги, сказав: «Оставить это до приезда брата, Петра Александровича».
В то же время написал он к тому же лицу, еще прежде извещавшему его об окончании печатания книг: «Слава Богу! Благодарю всех вас, потрудившихся в этом деле! Силы мои, видимо, оскудевают; грудь и спина так болят, что не позволяют уже заниматься письменными занятиями. Да и пора уже оставить письменные дела, чтобы всецело предаться делу приуготовления себя к переходу в вечность».
30 апреля. Преосвященный Игнатий встал, по обыкновению, в шесть часов утра; после ранней обедни выпил две чашки чаю и не приказал входить к нему до девяти часов. Впрочем, в этом приказании для служащих при нем не было ничего особенного, так как отдавна уже оставляли его в эти часы одного, ибо всем было известно, что он это время особенно посвящал молитве и письменным занятиям.
Спустя немного времени кто-то из братии пришел с просьбою доложить Его Преосвященству, что он явился по делу. Келейник Васенька, как называл его Преосвященный, не посмел отказать и вошел к Владыке. Было около девяти часов утра; ударили в колокол к поздней обедне.
На зов келейника не последовало никакого ответа. Он подошел ближе — смотрит: Преосвященный, склонив голову на левую руку и держа в правой канонник, лежит, как бы углубленный в чтение. Келейник еще раз позвал его и, наклонившись к нему, увидел, что глаза Святителя устремлены неподвижно. Испуганный, он бросился за архимандритом и казначеем. Прибежав и видя Преосвященного светлым и спокойным, с наложенным пальцем на третьей утренней молитве, как бы в размышлении о сейчас прочитанном, они подумали, что ему сделалось только дурно; давали ему нюхать спирт и терли виски одеколоном. Но светлая душа отошла уже к Предвечному Свету, оставив отблеск света на лице того, кто с юных лет жил жизнию Света Истины и при конце дней своих, всецело посвященных Богу, все еще полагал, что ему только «пора начать дело приуготовления себя к переходу в вечность»…
Быстро разнеслась в обители весть о кончине Старца благодатного, Святителя милостивого… Братия поражена была таким неожиданным событием. Еще вчера поучал он их словами жизни вечной, нимало не жалуясь на свои страдания, и хотя был скуден телесными силами, но так был бодр и мощен духом, с такою щедростию изливал богатство благодати на всех, стремившихся к Богу, — и вдруг пред ними бездыханное тело их отца, учителя и защитника…
И стали вспоминать братия предшествовавшие, но не уразуменные ими знамения близкой его кончины. В один из дней Страстной Седмицы приходит к нему утром один из любимейших учеников его, о. архимандрит Иустин, и, пораженный необыкновенно светлым и радостным выражением его лица, говорит ему: «Видно, Владыко, Вы очень хорошо провели эту ночь, что у Вас такой бодрый вид!» «У меня, батюшка, — отвечал он с тихою радостию, — был сегодня маленький удар. Я чувствую себя очень легко и хорошо». «Не послать ли за доктором?» — спросил архимандрит. «Нет, не надо», — отвечал Владыка. В среду, 25-го апреля, повторилось то же. Отец архимандрит, удивленный необыкновенным спокойствием, выражавшимся на его лице, сделал тот же вопрос. «Да, — отвечал Владыка, — со мною был сегодня опять маленький удар, самый легенький удар, еще слабее того. — И затем повторил еще несколько раз: — Мне так легко, так весело! Я давно уже не чувствовал себя так хорошо».
Что это за таинственные удары — Бог один знает. Во всяком случае, из последствий их видно, что это были не те удары, которые сопровождаются расстройством организма и сокращают деятельность душевную. Святителю было от них «хорошо, легко и весело». Не были ли то откровения ему свыше, ихже око не виде, ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша [1374]. Святитель Божий скрыл их под иносказательным словом, боясь, чтобы, вопреки заповеди Писания, не стали блажити его прежде смерти. Он во всю жизнь свою не боялся суда людского и веселился духом, когда этот суд произносил строгие и неосмотрительные приговоры над ним как над величайшим грешником; но он пугался всегда, когда начинали прославлять его.
В пятницу, 27 апреля, Преосвященный просил одного из близких учеников своих потереть ему ноги сосновым маслом и потом сказал: «Благодарю тебя, что потрудился для меня. Это уже в последний раз». — «Почему же в последний? Разве Вам не нравится, Владыко?» — «Нет, не потому, а потому что дни мои изочтены».
Брату своему и своим приближенным он еще прежде отдавал приказание, что как скоро заметят, что наступает его кончина, — оставить его одного, не мешать ему и не давать знать родным о том ранее его смерти. Только теперь стало понятно, почему он удалил любимейшего своего брата в Петербург, почему там встретились ему непредвиденные препятствия заранее возвратиться на Бабайки и принять последний вздох и благословение всем сердцем и душою благоговейно чтимого брата-Святителя. Сам Господь так устроил по желанию верного раба Своего!..
Окружавшие его ученики говорили, что до последней минуты все вокруг него и в нем самом было так тихо, так просто, что никому и в голову не приходило, что с ним делается что-то необыкновенное. Особенно поражало их неизреченное милосердие, смирение и снисходительность в последние дни его жизни. И всегда он был снисходителен, милостив и смирен — это уж отличительная черта его характера, — но в последнее время любовь и смирение разливались вокруг него такими потоками, что потрясали души окружавших его и заставляли их как будто бояться чего-то.
Накануне своей кончины он писал еще. Вот эти драгоценные строки незабвенного Святителя.
«Нет во мне свидетельства жизни, которая бы всецело заключалась во мне самом; я подвергаюсь совершенному иссякновению жизненной силы в теле моем. Я умираю.
Не только бренное тело мое подчинено смерти, но самая душа моя не имеет в себе условия жизни нерушимой; научает меня этому Священное Предание Церкви Православной.
Душе, равно и Ангелам, даровано бессмертие Богом; оно не их собственность, но их естественная принадлежность.
Тело для поддержания жизни своей нуждается в питании воздухом и произведениями земли. Душа, чтоб поддержать и сохранить в себе бессмертие свое, нуждается в таинственном действии на себя Божественной Десницы.
Кто я? Явление? Но я чувствую существование мое. Многие годы размышлял некто [1375] об ответе удовлетворительном на предложенный вопрос, размышляя, углубляясь в самовоззрение при свете светильника Духа Божия. Многолетним размышлением он приведен был к следующему относительному определению человека: «Человек — отблеск Существа и заимствует от этого Существа характер Существа» [1376]. Бог, Единый Сый [1377], отражается в жизни человека. Так изображает себя солнце в чистой дождевой капле. В дождевой капле мы видим солнце; но то, что видим в ней, — не солнце. Солнце там — на высоте недосягаемой». Это, повторяем, было писано покойным накануне его кончины; а вот что писал он в самый день своей кончины.
«Что — душа моя? Что — тело мое? Что — ум мой? Что — чувства тела? Что — силы души и тела? Что — жизнь?.. Вопросы неразрешенные, вопросы неразрешимые. В течение тысячелетий род человеческий приступал к обсуждению этих вопросов, усиливался разрешить их и отступал от них, убеждаясь в их неразрешимости. Что может быть знакомее нам нашего тела? Имея чувства, оно подвергается действию всех этих чувств: познание о теле должно быть самым удовлетворительным как приобретаемое и разумом, и чувством. Оно точно таково в отношении к познаниям о душе, о ее свойствах и силах, о предметах, не подверженных чувствам тела…»
На этом слове остановился Владыка. Как видно, он изнемог и для отдохновения стал молиться [1378].
В последние годы своей жизни, на покое в Николо-Бабаевском монастыре, Преосвященный мало спал, никогда не раздевался и, как верный раб Божий, бодрствовал на всякий час дня и ночи, готовый встретить Господа своего. И застал Он его бодрым на молитве и верным на службе заблуждающему человечеству.
Трое суток стояло тело Святителя в келлии его, жарко натопленной, оставаясь без изменения, и до того было привлекательно, что никому не хотелось отойти от него: всем хотелось насмотреться на это прекрасное лицо, на котором почивала светлая и святая дума. На четвертые сутки тело почившего было перенесено в холодную Никольскую церковь. К вечеру лицо и руки его стали пухнуть, не теряя своей белизны; на шестые сутки опухоль опала и только ногти посинели. Запаха не было никакого. Он лежал в белом облачении, в том самом, в котором совершал в последний раз Божественную Литургию в Светлое Христово Воскресение и в понедельник Светлой Седмицы.
Духовное завещание оставлено им на имя брата своего Петра Александровича, которому, как драгоценнейшее сокровище свое, поручил он и присных учеников своих. Вещественного наследства осталось у него семь копеек да долгу семьдесят рублей. Перед кончиною своею он поручился за одного бедняка, который не в состоянии был уплатить долга и прибегнул к милосердию Пастыря.
Преосвященный оставил записку к брату, которою он просил получить за него пенсию за два последние месяца, уплатить долг, а остальное раздать бедным друзьям своим.
Все время вокруг гроба почившего Святителя теснились многочисленные почитатели его, ученики, духовные дети и крестьяне сел и деревень. В день погребения монастырский двор был весь покрыт народом, не менее пяти тысяч человек. Повсюду слышались плач и стоны. «Кто-то теперь будет нашим благодетелем! — говорили в толпе. — Кто-то теперь помилосердствует о нас! Кто исцелит наши болезни! Кто помолится о нас!..» Все дни стояла погода дурная; но в день погребения хоть и холодно было, но солнце светило ярко.
Отпевание усопшего до того было отрадно, что скорее походило на какое-то торжество, чем на погребение. Невольно припоминались слова усопшего, оставшиеся в его бессмертных творениях: «Можно узнать, что тело умершего под благодатию, если окружающие чувствуют отраду».
Тело Святителя обнесено было вокруг собора и опущено в землю в малой больничной церкви у левого клироса при радостном пении «Христос Воскресе».
Это происходило 5-го мая, в Неделю жен-мироносиц. После погребения брат почившего Святителя и близкие к нему вошли в келлию его, до сих пор запечатанную. Торжественно прозвучала заупокойная лития в этой тихой келлии, в которой Старец-подвижник почти безвыходно провел последние шесть лет своей жизни в заботах о своей душе и служении нужде бедствующему человечеству.
Усопший Святитель занимал только две комнаты: одну в три окна, а другую в два, служившую ему и спальнею, и кабинетом. Все поражало здесь высокою простотою и изящною бедностью. Между двумя окнами стояла просторная этажерка, на полках которой лежали в огромном количестве и в два ряда тетради, написанные изящным его почерком и изготовленные еще на другие два тома. В углу комнаты киот с образами; перед ним лампада. Прямо против дверей — высокие шкафы почти вдоль всей стены, наполненные драгоценными творениями писателей духовных, на языках: греческом, латинском, славянском, русском, французском, немецком и итальянском [1379]. Вдоль смежной с нею стены — простая деревянная кровать с высокими деревянными же стенками с трех сторон; на ней немягкое ложе. Перед кроватью, как раз перед глазами лежавшего, на стене икона Божией Матери, с которою он не расставался никогда. Далее, у печки, две низенькие вешалки; на них ветхие его одежды, которые он всегда носил; из них были и такие, которые еще помнят Сергиеву пустынь; поновее же и получше находились в другой комнате; последние он начал раздавать задолго до кончины своей. За дверьми, под образом Божией Матери, простое кожаное кресло, ветхое и истертое; на нем-то писал он вдохновенные свои страницы. Перед креслами — большой, широкий деревянный стол, ничем не покрытый; на столе в удивительном порядке лежали все письменные принадлежности: налево разложены тетрадками исписанные уже листы — все один, как другой, точно фотографические снимки; посреди чернильница; сбоку несколько изящно очинённых перьев. Направо коробочка с сургучом, перьями, ножичек, чернила; ближе — груда писем, написанных в последние дни, запечатанных, надписанных собственною его рукою и приготовленных к отправке на почту [1380]. Посредине, перед креслом, последние написанные им листы, а сверху страница предсмертная, дописанная до половины; на обороте ее то, что было написано накануне кончины. Долго присматриваясь к последним строкам знакомой руки, мы, духовные дети его, стояли умиленные и пораженные. Тот же дивный, ровный, изящный почерк его юношеских лет! Ни одной удлиненной буквы, ни малейшей лишней черты, ни помарок, ни описок от рассеянности или поспешности. У последней страницы лежало перо, писавшее последние строки.
Бесчисленное множество писем его, писанных к разным лицам, заключают в себе драгоценные сокровища Святоотеческих наставлений и духовных заметок. Нет сомнения, что по строгом разборе их почитатели памяти усопшего Архипастыря увидят их в печати.
Санкт-Петербург, 1867.