В граде Гемонском, и крылья сложил, и Цеиксов образ
Принял: бледен, подобно бездушному, наг, безобразен,
Он подошел к одру Гальционы; струею лилася
Влага с его бороды; с волос бежали потоки.
К ложу тихо склонившись лицом, облитым слезами,
Он сказал: «Я Цеикс; узнала ль меня, Гальциона?
Смерть ужель изменила меня? — Всмотрися — узнаешь;
Или хоть призрак супруга вместо супруга обнимешь.
Тщетны были моленья твои, Гальциона: погиб я.
В море Эгейском южный порывистый ветер настигнул
Нашу ладью, и долго бросал по волнам, и разрушил.
Мне в уста, напрасно твое призывавшие имя,
Влага морская влилась. Не гонец пред тобой, Гальциона,
С вестью неверной; не слуху неверному ныне ты внемлешь:
Сам я, в море погибший, тебе повествую погибель.
Встань же, вдова; дай слез мне, оденься в одежду печали.
О! да не буду я в Тартаре темном бродить неоплакан!»
Так говорил Морфей, и голос его был подобен
Голосу Цеикса; очи его непритворно слезами
Плакали; даже и руки свои простирал он как Цеикс.
Тяжко во сне Гальциона рыдала; сквозь сон протянула
Руки; ловит его, но лишь воздух пустой обнимает.
«Стой! — она возопила. — Помедли, я за тобою».
Собственный голос и призрак ее пробудили; вскочила
В страхе; ищет, очами кругом озираясь, тут ли
Виденный друг?.. На крик ее прибежавший невольник
Подал светильник — напрасно! нигде его не находит.
С горя бьет себя по лицу, раздирает одежду,
Перси терзает и рвет на главе неразвитые кудри.
«Что с тобой, Гальциона?» — спросила кормилица в страхе.
«Нет Гальционы, — она возопила, — нет Гальционы!
С Цеиксом вместе она умерла; оставь утешенье;
Он погиб: я видела образ его и узнала.
Руки простерла его удержать, напрасно — то было
Тень; но тень знакомая, подлинный Цеиксов образ.
Правда, почудилось мне, что в милом лице выражалось
Что-то чужое, не прежнее: прелести не было прежней.
Бледен, наг, утомлен, с волосами, струящими влагу,
Мне привиделся Цеикс, и там стоял он, печальный!
Вот то место… (и мутно глаза привиденья искали).
Друг! Не того ли страшилося вещее сердце, когда я
Так молила тебя остаться и ветрам не верить?
К смерти навстречу спешил ты… почто ж Гальциону
Здесь ты покинул? Вместе нам все бы спасением было.
Ах! тогда ни минуты бы жизни розно с тобою
Я не утратила: смерть постигла бы нас неразлучных.
Ныне ж в отсутствии гибну твоею погибелью; море
Все мое лучшее, всю мою жизнь в тебе погубило.
Буду безжалостней самого моря, если останусь
Тяжкую жизнь влачить, терпя нестерпимое горе.
Нет! не хочу ни терпеть, ни тебя отрекаться, о милый,
Бедный супруг мой; все разделим; пускай нас в могиле
Если не урна одна, то хоть надпись одна сочетает;
Розно прахом, будем хотя именами не розно».
Тут умолкла: печаль оковала язык, и рыданье
Дух занимало, и стоны рвалися из ноющей груди. —
Было утро; она повлеклася на тихое взморье,
К месту тому, откуда вслед за плывущим смотрела.
Там стояла долго: «Отсюда ладья побежала;
Здесь мы последним лобзаньем простились». Так повторяя
Прошлое думою, взор помраченный она устремляла
В даль морскую. Вдали, на волнах колыхаясь, мелькает
Что-то, как труп, — но что? Для печального взора не ясно.
Ближе и ближе, видней и видней; уже Гальциона
Может вдали распознать плывущее мертвое тело.
Кто бы ни был погибший, но бурей погиб он; и горько
Плача об нем, как бы о чужом, она возопила:
«Горе, бедный, тебе! и горе жене овдовевшей!»
Тело плывет, а сердце в ней боле и боле мутится.
Вот уж у брега; вот и черты различает уж око.
Смотрит… Кто ж? Цеикс. «Он! — возопила терзая
Перси, волосы, платье. С берега трепетны руки
К телу простерла. — Так ли, мой милый, так ли, несчастный,
Ты возвратился ко мне?..» В том месте плотина из камня
Брег заслоняла высокой стеной от приливного моря,
В бурю же ярость и силу напорной волны утомляла.
С той высокой стены в пучину стремглав Гальциона
Бросилась… Что же? о чудо! она взвилась, и над морем,
Воздух свистящий внезапно-расцветшим крылом разбивая,
Вдоль по зыбучим волнам полетела печальною птицей.
Жалобно в грустном полете, как будто кого прикликая,
Звонким щелкая носом, она протяжно стенала;
Прямо на труп охладелый и бледный она опустилась;
Нежно безгласного юным крылом обняла и как будто
Силилась душу его пробудить безответным лобзаньем.
Был ли чувствителен Цеикс, волны ль ему, колыхаясь,
Подняли голову, — что бы то ни было — он приподнялся.
Скоро, над их одиночеством сжалясь, бессмертные боги
В птиц обратили обоих; одна им судьба; и поныне
Верны бывалой любви; и поныне их брак не разорван.
Поздней зимней порою семь дней безбурных и ясных
Мирно, без слета сидит на плавучем гнезде Гальциона;
Море тогда безопасно; Эол, заботясь о внуках,
Ветры смиряет, пловца бережет, и воды спокойны.
Пери* и ангел*
Однажды Пери молодая
У врат потерянного рая
Стояла в грустной тишине;
Ей слышалось: в той стороне,
За неприступными вратами,
Журчали звонкими струями
Живые райские ключи.
И неба райского лучи
Лились в полуотверзты двери
На крылья одинокой Пери;
И тихо плакала она
О том, что рая лишена.
«Там духи света обитают;
Для них цветы благоухают
В неувядаемых садах.
Хоть много на земных лугах
И на лугах светил небесных,
Есть много и цветов прелестных:
Но я чужда их красоты —
Они не райские цветы.
Обитель роскоши и мира,
Свежа долина Кашемира;
Там светлы озера струи,
Там сладостно журчат ручьи —
Но что их блеск перед блистаньем,
Что сладкий глас их пред журчаньем
Эдемских, жизни полных вод?
Направь стремительный полет
К бесчисленным звезда́м созданья,
Среди их пышного блистанья
Неизмеримость пролети,
Все их блаженства изочти,
И каждое пусть вечность длится…
И вся их вечность не сравнится
С одной минутою небес».
И быстрые потоки слез
Бежали по ланитам Пери.
Но Ангел, страж эдемской двери,
Ее прискорбную узрел;
Он к ней с утехой подлетел;
Он вслушался в ее стенанья,
И ангельского состраданья
Слезой блеснули очеса…
Так чистой каплею роса
В сиянье райского востока,
Так капля райского потока
Блестит на цвете голубом,
Который дышит лишь в одном
Саду небес (гласит преданье).
И он сказал ей: «Упованье!
Узнай, что небом решено:
Той пери будет прощено,
Которая ко входу рая
Из дальнего земного края
С достойным даром прилетит.
Лети — найди — судьба простит;
Впускать утешно примиренных».
Быстрей комет воспламененных,
Быстрее звездных тех мечей*,
Которые во тьме ночей
В деснице ангелов блистают,
Когда с небес они свергают
Духо́в, противных небесам,
По светло-голубым полям
Эфирным Пери устремилась;
И скоро Пери очутилась
С лучом денницы молодой
Над пробужденною землей.
«Но где искать святого дара?
Я знаю тайны Шильминара*:
Столпы там гордые стоят;
Под ними скрытые, горят
В сосудах гениев рубины.
Я знаю дно морской пучины:
Близ Аравийской стороны
Во глубине погребены
Там острова благоуханий.
Знако́м мне край очарований:
Воды исполненный живой,
Сосуд Ямшидов золотой*
Таится там, храним духами.
Но с сими ль в рай войти дарами?
Сии дары не для небес.
Что камней блеск в виду чудес,
Престолу Аллы предстоящих?
Что капля вод животворящих
Пред вечной бездной бытия?»
Так думая, она в края
Святого Инда низлетала.
Там воздух сладок; цвет коралла,
Жемчуг и злато янтарей
Там украшают дно морей;
Там горы зноем пламенеют,
И в недре их алмазы рдеют;
И реки в брачном блеске там,
С любовью к пышным берегам
Теснясь, приносят дани злата.
И долы, полны аромата,
И древ сандальных фимиам,
И купы роз могли бы там
Для Пери быть прекрасным раем…
Но что же? Кровью обагряем
Поток увидела она.
В лугах прекрасная весна,
А люди — братья, братий жертвы —
Обезображены и мертвы,
Лежа на бархате лугов,
Дыханье чистое цветов
Дыханьем смерти заражали.
О, чьи стопы тебя попрали,
Благословенный солнцем край?
Твоих садов тенистый рай,
Твоих богов святые лики,
Твои народы и владыки
Какой рукой истреблены?
Властитель Газны*, вихрь войны,
Протек по Индии бедою;
Свой путь усыпал за собою
Он прахом отнятых корон;
На псов своих навесил он
Любимиц царских ожерелья;
Обитель чистую веселья,
Зенаны дев он осквернил;
Жрецов во храмах умертвил
И золотые их паго́ды
В священные обрушил воды.
И видит Пери с вышины:
На поле страха и войны
Боец, в крови, но с бодрым оком,
Над светлым родины потоком