Переживаемый нами сейчас переходный политический момент весьма любопытен. Это одно из тех мгновений общей усталости, когда в обществе, даже наиболее проникнутом идеями независимости и свободы, возможны всяческие проявления деспотизма. Франция быстро шагала вперед в июле 1830 года; она проделала три изрядных дневных перехода; она проделала три больших этапа на поприще цивилизации и прогресса. Сейчас многие выбились из сил, многие просят сделать привал. Хотят остановить отважные умы, которые не утомились и продолжают идти дальше. Хотят подождать замешкавшихся, которые остались позади, и дать им время нагнать остальных. Отсюда проистекает странная боязнь всего, что движется вперед, всего, что шевелится, что вслух рассуждает и мыслит. Причудливая ситуация, которую легко понять, но трудно определить. Это — все те, кто боится великих идей. Это — союз тех, чьим интересам грозит поступательное движение теорий. Это — торговля, которая пугается философских систем; это — купец, который желает продавать; это — улица, которая внушает страх прилавку; это — вооруженная лавочка, которая обороняется.
На наш взгляд, правительство злоупотребляет этой наклонностью к отдыху и боязнью новых революций. Оно дошло до мелочной тирании. Оно приносит вред и себе и нам. Если оно думает, что в умах царит теперь равнодушие к идеям свободы, то оно ошибается. Есть только усталость. У него строго потребуют когда-нибудь отчета во всех противозаконных действиях, которые с некоторых пор всё учащаются. Какой огромный путь заставило оно нас проделать! Два года тому назад можно было опасаться за порядок, а теперь приходится дрожать за свободу. Вопросы свободомыслия, разума и искусства самодержавно разрешаются визирями короля баррикад. Весьма прискорбно видеть, как заканчивается июльская революция, mulier formosa superne.[42]
Конечно, если исходить из незначительности произведения и автора, о которых здесь идет речь, мера, предпринятая министерством — пустяк, всего лишь неприятный маленький государственный переворот в литературе, единственное достоинство которого заключается в том, что он не очень выделяется в коллекции беззаконных действий, продолжением которых он служит. Но если посмотреть на дело шире, то станет ясно, что речь идет не только о драме и поэте, но что здесь затронуты, как мы уже отметили вначале, свобода и собственность в целом. Это великие и важные вещи; и хотя автор не может прямо привлечь к ответственности министерство, укрывшееся за непризнанием ответственности совета министров по суду, и вынужден начать это важное дело предъявлением простого гражданского иска к театру Французской Комедии, он надеется, что его процесс явится в глазах всех значительным процессом в тот день, когда он предстанет перед коммерческим судом, имея по правую руку свободу, а по левую собственность. Он выступит сам, если это понадобится, в защиту независимости своего искусства. Он будет упорно отстаивать свое право — с достоинством и с простотою, не выказывая злобы против отдельных личностей, но не выказывая и страха. Он рассчитывает на всеобщее содействие, на искреннюю и дружескую поддержку прессы, на справедливость общественного мнения, на беспристрастие суда. Его ждет успех, он в этом уверен. Осадное положение будет снято в литературной столице, так же как и в столице политической.
Когда это совершится, когда он вернется, принеся с собой нетронутой, неприкосновенной и нерушимой свою свободу поэта и гражданина, он снова мирно возобновит дело своей жизни, от которого его отрывают и которое ему хотелось бы не покидать ни на одно мгновение. Он должен выполнить свою задачу, он это знает, и ничто не в силах отвлечь его. Сейчас ему выпадает на долю политическая роль; он ее не домогался, но он согласен принять ее. Притесняющая нас власть, право же, мало выиграет от того, что мы, люди искусства, оставим наш добросовестный, спокойный, возвышенный, благородный труд, наши священные обязанности по отношению к прошлому и будущему, и, исполненные негодования, чувства обиды и суровости, присоединимся к непочтительной и насмешливой толпе зрителей, уже пятнадцать лет провожающей шиканьем и свистом кучку жалких политических пачкунов, которые думают, будто они создают общественный строй тем, что ежедневно с большим трудом, обливаясь потом и задыхаясь, перетаскивают груды законопроектов из Тюильри в Бурбонский дворец и из Бурбонского дворца в Люксембургский!
30 ноября 1832
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Король Франциск Первый.
Трибуле.
Бланш.
Де Сен-Валье.
Сальтабадиль.
Магелона.
Клеман Маро.
Де Пьен.
Де Горд.
Де Пардальян.
Де Брион.
Де Моншеню.
Де Монморанси.
Де Косе.
Де Латур-Ландри.
Де Вик.
Госпожа де Косе.
Тетушка Берарда.
Дворянин из свиты королевы.
Лакей короля.
Врач.
Вельможи, пажи, простонародье.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕСЕН-ВАЛЬЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Давно пора кончать! Медлительность обидна.
Откуда, кто она? Мещаночка, как видно,
Но очень хороша!
Попалась вам она
У церкви Сен-Жермен?
Бываю издавна
По воскресеньям там.
И неизвестность длится
Два месяца?
Увы!
А где живет девица?
За тупиком Бюсси.
Там, где Косе живет?
Стена против стены.
Я знаю дом. И вот
Ее вы выследили?
Злобная старуха
Сует повсюду нос и наставляет ухо,
Следит вовсю.
Ах, так?
А вечерами к ней
Весьма таинственно, неслышней и темней,
Чем призрачная тень, какой-то неизвестный,
Закутавшись плащом чернее тьмы окрестной,
Проходит через сад.
Вам путь указан!
Ха!
Дверь вечно под замком, да и стена глуха.
Преследуя ее на улице, однако,
Ужель не дождались вы никакого знака?
Я безошибочно могу оказать: она
Моим присутствием не слишком смущена.
Узнала ли она, что вы — король?
В обличье
Простого школяра я скрыл свое величье.
Любовь чистейшая! Дух вознесен горе!
А ваша девочка — любовница кюре.
Сюда идут!.. В любви тот никогда не плачет,
Кто молча действует.
Ведь так?
Кто лучше прячет
Интригу хрупкую, кто тоньше тянет нить,
Сумеет в целости ее и сохранить.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Вандом божественна.
А я заметить смею,
Что Альб и Моншеврейль не меркнут рядом с нею.
Всем трем красавицам я предпочту Косе,
Сир! Осторожнее! Подслушивают все —
И, между прочим, муж.
Мне дела нет до мужа!
Диане Пуатье расскажет он к тому же.
Пускай!
Так дразнит он Диану. Десять дней
Его величество и не заходит к ней.
А к мужу он ее не отошлет?
Уверен,
Что нет.
Отец прощен — и, значит, смысл потерян
Ей дорожить дворцом.
Но Сен-Валье — чудак!
Как он благословил такой неравный брак?
Как мог отец постлать супружеское ложе —
Уроду с дочерью, что, словно ангел божий,
В небесной прелести на диво сложена?
Как бросил он ее в объятья горбуна?
Действительно, он глуп. Я видел, как читали
Ему помилованье. Я стоял не дале,
Чем от тебя сейчас. Он побледнел и мог
Пролепетать одно: «Храни монарха бог!»
Решительно — сошел с ума!
Бесчеловечно!
Вы едете?
Увы! И муж со мной, конечно.
Покинуть наш Париж! Но это же позор!
Круг избранных вельмож на вас покоит взор.
Ослеплены умы красою вашей нежной.
И в лучший миг, когда в сей жизни безмятежной
И каждый дуэлянт и каждый виршеплет
Вам лучший свой сонет и шпагу отошлет;
И ваших глаз огонь принудит всех красавиц
Беречь любовников и чувствовать к вам зависть;
Когда вы светочем явились для двора, —
Вас нет — и солнца нет, и ночи быть пора!
Забыть про этот блеск, бежать от всех успехов,
В провинциальный край безжалостно уехав! —
Молчите!
Никогда!.. Что за каприз! К чему,
Вдруг люстры погасив, повергнуть бал во тьму?
Вот мой ревнивец, сир!
Не муж, а сущий дьявол!
Я ей читал стихи и сам катрен[44] составил.
Тебе показывал Маро[45] мои стихи?
Я не читаю их. Стихи всегда плохи,
Когда поэт — король.
Дурак!
Простонародье
Рифмует «кровь» — «любовь» и дальше в этом роде,
А вы пред красотой должны быть без прикрас:
Стихи — лишь для Маро, а нежности — для вас.
Король рифмующий смешон!
Сонеты дамам
Мне сердце веселят. Снабжаю Лувр тем самым
Крылами.
Чтобы стал он мельницей простой!..
Я высеку тебя, негодник!.. Но постой!
Вот Куален идет!
Мчись, ветреник, по кругу —
То к этой, то к другой!
Покинувши супруга,
Выходит де Косе. Бьюсь об заклад, сейчас
Уронит невзначай для короля как раз
Перчатку.
Поглядим.
Ну что?
Вот это ловко!
Попался наш король.
А женщина — чертовка
Весьма ученая.
Вот муж!
Подите прочь!
Что потерял толстяк? Чем думает помочь?
О чем-то шепчутся?
Супруга ваша — прелесть!
Что вы в ту сторону так странно засмотрелись?
Что угнетает вас? Чем поражен ваш ум?
Что, сударь, топчетесь? Что прете наобум?
Я счастлив! Сам Зевес с самим Гераклом вместе
В сравнении со мной — мальчишки из предместья!
Весь их Олимп — кабак! Как бесподобна страсть!
Как счастлив я! А ты?
Избрал благую часть.
Смеюсь исподтишка, минуты не промешкав.
Вам — наслаждение, а мне — моя усмешка.
Вам — счастье короля, мне — счастье горбуна.
Мать родила меня для радостного сна.
Один лишь де Косе расстраивает дело,
Мешает празднику.
Тупица обалделый!
Не будь несчастного, — все мило на земле.
Все мочь, всего хотеть, всем править!.. Трибуле!
Какое счастье — жить! Желанья постоянно
Несутся дальше...
Сир! Мне кажется, вы пьяны!
Но стой! Опять она в сиянье глаз и плеч!
Косе?
Идем за мной! Ты будешь нас стеречь.
Ликует в день воскресный
Народ моей страны!
Все женщины прелестны...
Мужчины все пьяны!
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Что нового у нас?
Король, меж нас порхая,
Вновь забавляется.
Что ж! Новость неплохая.
Он забавляется? Тем лучше.
Во сто крат
Опаснее король, когда он жизни рад.
Толстяк убийственно острит. И я взволнован.
Король его женой как будто очарован?
А вот и герцог наш!
Здороваются.
Друзья мои! Могу
Я сделать кавардак в любом людском мозгу!
Могу вас рассмешить! Могу вам рассказать я!
Забавнейшая вещь! Предел невероятья!
Но что же?
Тсс. Маро, пожалуйте сюда!
Что, герцог?
Вы глупец великий.
Никогда
Ни в чем великим я и не был и не буду.
Я вспомнил ваших строк рифмованную груду,
Ваш стих о Трибуле: «Он папа дураков:
Каким в пеленках был, и в тридцать лет таков».[46]
Вы сами, мэтр, болван!
Клянусь вам Купидоном,
Не понял.
Пардальян, внимайте о бездонном
Секрете Трибуле.
Пусть этот слух зловещ,
Но с ним произошла неслыханная вещь.
Он спину выпрямил?
Он коннетаблем будет?
Зажарен поваром и подан нам на блюде?
Нет, нет! Еще смешней! Есть у него... Ага!
Догадываетесь?
Дуэль с Гаргантюа?
Нет!
Пущен ложный слух о некой обезьяне
Противней, чем он сам?
Звенит в его кармане?
Свиданье у него с Пречистою в раю?
Есть у него душа?
Я пять очков даю —
Не догадаетесь, что у него — вовеки! —
У Трибуле-шута, у Трибуле-калеки...
Горб, очевидно, есть?
Даю вам сто вперед!..
Любовница!
Хо-хо! Наш герцог славно врет!
Вот сказки!
Господа, клянусь вам небесами!
Есть дама. Есть и дом. Вы убедитесь сами.
И каждый вечер шут, закутанный плащом,
Там бродит, как поэт, в мечтанья облачен.
Сегодня встретимся мы ночью на прогулке.
Я покажу вам дом — в том самом переулке,
Где особняк Косе.
Есть тема для стихов:
Горбатый Купидон в объятиях грехов!
Вот не к лицу ему!
Он оседлал кобылу —
Конька из дерева!
Полна такого пылу
Его любезная, что устрашит в Кале
Все войско англичан[47] по знаку Трибуле.
Тсс!..
Как же объяснить, что в сумерки и тайно
Выходит наш король за встречею случайной?
Пусть вам ответит Вик.
Могу сказать одно:
Он забавляется, а как — нам все равно.
Нам лучше помолчать!
Пускай осталось в тайне,
В какую сторону влечет его мечтанье, —
Куда по вечерам, неузнанный, в плаще,
Он мчится весело, и спит ли вообще,
И чье ему окно любезно дверью служит, —
Кто не женат, друзья, об этом пусть не тужит!
Вельможи постарей расскажут, что всегда
Король найдет себе забаву, господа.
Те, у кого жена иль дочь, не спи ночами!
Могущественный враг у мужа за плечами.
Для сотен подданных страшна такая власть.
Полна клыков его улыбчивая пасть.
Боится короля!
Зато жена прелестна
И несколько смелей.
Что для него не лестно.
Вы ошибаетесь на этот раз, Косе.
Веселых королей мы обожаем все.
Скучающий король — что может быть тяжеле?.
Девчонка в трауре, интрига без дуэли.
Бокал с простой водой.
Май, что дождлив и хмур.
Сюда идут король и Трибуле-Амур.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Ученых ко двору! Куда же людям скрыться?
Так нам советует любезная сестрица:
Ученых при дворе угодно видеть ей.[48]
Сир, согласитесь: вы из нас двоих пьяней.
Я вправе рассуждать скорей, чем вы, толково
И преимущества не упущу такого.
Оно огромно, сир, и кажется вдвойне;
Не пьян и не король — как не кичиться мне?
Пусть будет здесь чума, пусть будет лихорадка —
Но не ученые!
Тебе отвечу кратко:
Так нам велит сестра.
И очень худо, сир,
Со стороны сестры. Я обыщу весь мир.
Нет волка, нет совы, такой вороны нету,
Нет гуся, нет быка, о, даже нет поэта,
Магометанина, фламандца-толстяка,
Глупца теолога, медведя иль щенка —
Растрепанней, смешней, уродливей раз во сто
И большей глупости покрытого коростой,
Надменней и грязней в ничтожестве самом,
Чем этот вид ослов, навьюченных умом.
Иль вы откажетесь от радости, от женщин,
Чьей нежною красой ваш праздник был увенчан?
Однажды мне сестра шепнула на ушко,
Что женщинами жизнь украсить не легко,
Что так соскучишься...
Но для чего от скуки —
Лекарство странное! — сзывать людей науки?
Поверьте: замысел принцессы не силен,
Похож на прежние — и не удастся он.
Ученых ни к чему, — но пять иль шесть поэтов...
Я более боюсь, все хорошо изведав,
Виршекропателей, бормочущих стихи,
Чем дьявол ладана, — прости мне бог грехи!
Но пять иль шесть...
Всего? Ну, вот вам и конюшня
Иль академия! Ай, как нам будет душно!
Довольно и Маро, чтоб не попасть впросак!
Он портит праздники за шестерых писак.
Благодарю!
Болтун! Молчал бы ты почаще!
У вас есть женщины! Мир праздничный, блестящий!
У вас есть женщины! О боже мой! И вы
Вдруг захотели, сир, мечтаете, увы,
Скучать с учеными!
Мне честь моя порукой —
Смешна мне эта роль; я не дружу с наукой.
Там на смех подняли тебя, хромой сатир!
Другого дурака.
Кого же?
Вас, мой сир.
Чего они хотят?
Скупцом вас называют
За то, что почести в Наварру уплывают,
И ни гроша для них.
Пречистая, спаси!
Там трое — Моншеню, Брион, Монморанси?
Да, трое.
Вот они. Все кажется им мало!
Тот коннетаблем стал, а этот адмиралом,
А третий, Моншеню, наш личный мажордом.
Неблагодарные! Как жить с таким гнездом?
Чтоб справедливый суд для них уравновесить,
Повысить можно их.
Куда еще?
Повесить.
Слыхали, господа, остроту горбуна?
Конечно!
Жалкий раб!
Заплатит нам сполна!
Однако пустота должна быть в вашем счастье,
Пока нет женщины, подруги вашей страсти,
Чьи очи скажут: «нет», чье сердце скажет: «да».
Откуда ты узнал?
Большого нет труда
Короной обольщать.
Так, значит, дамы нету,
Влюбившейся в меня, а не в корону эту?
Не зная, кто вы?
Да.
По счастью, далека
Моя красавица ночного тупика.
Не горожанка ли?
А что же?
Больше риска!
Сир, берегитесь их, не подходите близко:
Купцы безжалостны, как римляне, подчас, —
Чуть тронешь их добро, отыщут всюду вас.
Так будем поскромней — шут и король, нагрянем
К вельможам собственным, — дадут вам жен дворяне.
Я с госпожой Косе улажу как-нибудь.
Неплохо!
На словах. Но сделать — не забудь —
Трудней!
Сегодня же похитить!
А супруга?
В Бастилию!
О нет!
Так превратите в друга.
Пусть будет герцогом.
Ревнив, и скуп, и зол!
Поднимет страшный крик, что это произвол...
Изгнать немыслимо. А заплатить — обидит...
Есть средство легкое, — так ваше дело выйдет.
Простое средство есть, с ним согласятся все.
Срубите голову бездельнику Косе!
Как будто заговор с Испанией иль Римом...
Вот дьявол!
Вот и он, казавшийся незримым!
Вот эту голову? Об этой думал ты?
Любуйся же, дружок, вглядись в ее черты:
Ни выражением, ни мыслью не богата.
Есть признак более значительный: рогата.
Срубить мне голову!
А что?
Он разъярен.
Какой это король, кто сжат со всех сторон,
Кто не решается фантазии дать волю?
Срубить мне голову! Шутить я не позволю!
Нет проще ничего! И разве есть нужда
Такую голову носить сохранно?
Да!
Тебя я накажу, дурак!
А мне не страшно!
Я окружен у вас толпой врагов всегдашней
И не боюсь врагов. Чем я рискую тут?
Одной башкой шута и отвечает шут.
Не страшно, сударь мой! Раздавите, как муху?
Вдавите в спину горб — и выдавится брюхо:
Я стану толще вас.
Вот сволочь!
Стойте, граф...
Шут, брось!
Король ушел, обоих разыграв.
Смеяться пустякам — для короля бесславно.
Он забавляется, но это не забавно.
Отмстим шуту!
Идет!
Но он в стальной броне!
Как подойти к нему? Как ранить?
Ясно мне —
Он всем нам насолил, и каждого обидел,
И кару заслужил.
Сегодня ночью выйдя,
Вооружитесь все — и к домику тому,
За тупиком Бюси. Ни звука никому!
Я понял.
Решено?
Все ясно!
Тише! Вот он!
С кем поиграть еще? Кто не совсем обглодан?
Старик, весь в трауре, явился к королю, —
Де Сен-Валье.
Ого! Вот это я люблю.
Пустить его сюда!
Начнется суматоха.
Отлично! Встретим мы де Сен-Валье неплохо!
Пустите к королю!
Нет!.. Кто там? Не сейчас!
Тот же голос
Пустите к королю!
Нет, нет!
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Мне надо вас!
Де Сен-Валье!
Да, я. Так звался я когда-то.
Я потолкую с ним, король, запанибрата!
Вы в некий заговор вступили против нас.
Король наш милосерд, и мы простили вас.
Какого дьявола придумали вы все же
На зятя своего иметь внучат похожих?
Ваш зять чудовищен, собою дурен, нищ,
И нос его в прыщах, и сам он — скверный прыщ:
Тщедушен, одноглаз и толст, как тот придворный,
Или, верней, горбат, как ваш слуга покорный.
Дочь ваша — рядом с ним? Раздастся общий смех!
Ведь если б не король, он бы испортил всех
Внучат! Он наплодит кривых и рыжих деток,
Как ни смотри на них, смешных и так и этак,
Пузатых, как вон тот,
иль горбунов, как я.
Нет! Будет королем вся спасена семья!
И вырастет у вас лихое поколенье —
Трепать вам бороду и прыгать на колени.
Среди других обид еще одна!.. Король,
Должны вы выслушать, в чем скорбь моя и боль.
По Гревской площади я шел босой недавно,
И если пощажен, то пощажен бесславно.
Я вас благословил, но пребывал во сне:
Я не предчувствовал, что предстояло мне.
Под видом милости был срам мне уготован.
Вы не уважили ни старика седого,
Ни крови Пуатье, дворянской сотни лет.
А с Гревской площади я шел и дал обет
Пожертвовать собой для вашей славы честной.
Так бога я молил, незрячий, бессловесный.
И вот вы, Валуа, в тот день иль в ту же ночь
Склонили без стыда мою родную дочь,
Себя ни жалостью, ни грустью не тревожа,
В объятья подлые, на гибельное ложе.
Так обесчещена и растлена во тьме
Графиня де Брезе, Диана Пуатье.
В тот миг, когда я ждал судьбы моей и казни,
Дитя, ты мчалась в Лувр, чтоб слушать о соблазне.
И твой король забыл свой рыцарственный долг.
Зов правды для него давно уже умолк:
Он тешил только блажь свою недорогую.
Ужель я жизнь купил, твоим стыдом торгуя?
На Гревской площади палаческой рукой
Построенный помост был должен в час дневной
Стать плахой для отца; но в сумраке вечернем —
Увы! — взамен того он ложем стал дочерним.
Бог отомщающий, сказал ли слово ты,
Увидев эшафот средь этой суеты,
Средь этой роскоши, рожденной вашей властью,
Кичливой в милостях, но скрытной в любострастье?
Поступок дурен ваш, непоправим позор!
Пускай бы залили моею кровью двор!
Пускай бы, наконец, не по заслугам старым,
Отец наказан был бесчестящим ударом.
Но взяли вы дитя в обмен на старика,
И женщину в слезах, чей ужас и тоска
На все податливы, вы оскорбили подло!
Вы это сделали. За это счет я подал.
Границы прав своих перешагнули вы.
Дочь для меня, король, дороже головы.
О да! Я был прощен! Такая вещь сегодня
Зовется милостью. Зачем я бурю поднял?
Вы б лучше сделали, мою не тронув дочь,
Придя ко мне в тюрьму, хотя бы в ту же ночь.
Я закричал бы вам: «Не нужно мне пощады!
Но пожалейте вы мою семью и чадо!
Могила — не позор. И я готов к концу.
Снесите голову — не бейте по лицу!
Мой господин король, — так я вас звать обязан, —
Поверьте: дворянин-христианин наказан
И обезглавлен злей, когда теряет честь.
Король, ответьте мне, ведь в этом правда есть?»
Так я сказал бы вам. И в тот же вечер в церкви,
Лобзая седины и очи, что померкли,
Стояла бы она, не опустив лица,
И помолилась бы за честного отца.
Но я не требую от вас ее обратно:
Всегда прощаемся мы с честью безвозвратно.
Нежна ли к вам она или, дичась, дрожит —
И знать мне незачем. Меж нами стыд лежит.
Останьтесь с ней. А я — мне любо год за годом
Среди веселья вас смущать своим приходом.
Какой-нибудь отец, иль брат, или супруг
Отмстит вам и за нас — все может статься вдруг.
На каждом празднике я вам являться буду,
Чтобы сказать одно: вы поступили худо!
Так молча слушайте меня. И до конца,
Король, вам не поднять смятенного лица.
Вы, правда, можете меня молчать заставить —
В темницу ввергнуть вновь и завтра обезглавить.
Но не посмеете, боясь, что через день
Вот с этой головой в руках придет к вам тень!
Ом забывается! Он провинился тяжко!
Арестовать его!
Сир, болен старикашка!
Проклятье вам двоим!
Нет в этом торжества —
Спускать своих собак на раненого льва!
Но кто бы ни был ты, лакей с гадючьим жалом,
Высмеиватель злой моих отцовских жалоб, —
Будь проклят!
Я стою как равный вам. И честь
Мне ту же следует, что королю, принесть.
Отец — пред королем. Но старость стоит трона.
И на моем челе есть некая корона, —
Да не коснется взор нечистый ни один!
Блеск лилий Валуа темней моих седин.[49]
Сир, вы ограждены от всякого удара
Законом. За меня — отмщает божья кара!