Изображение той классической формы, которую приняли условия существования пролетариата в британском королевстве, имеет — в особенности для Германии и именно в настоящий момент — чрезвычайно большое значение. Немецкий социализм и коммунизм более чем всякий другой исходили из теоретических предпосылок: мы, немецкие теоретики, ещё слишком мало знали действительный мир, чтобы действительные отношения могли непосредственно пробудить в нас стремление к преобразованию этой «дурной действительности». Среди тех, кто сейчас является открытым поборником подобных преобразований, едва ли кто пришёл к коммунизму иначе, чем через фейербаховское преодоление гегелевской философии. Действительные условия жизни пролетариата так мало известны у нас, что даже благонамеренные «союзы для улучшения положения трудящихся классов», в которых наша буржуазия в настоящее время так нещадно извращает социальный вопрос, постоянно исходят из самых смешных и самых пошлых суждений о положении рабочих. В этом вопросе нам, немцам, больше чем кому-либо, недостаёт знания фактов. И если условия существования пролетариата в Германии не получили ещё такого классического выражения, как в Англии, то всё же в основе у нас — тот же социальный строй, и рано или поздно его проявления должны достигнуть той же степени остроты, что и по ту сторону Северного моря, если только к тому времени разум нации не примет таких мер, которые заложат новый базис для всей социальной системы. Те же коренные причины, которые привели в Англии к нищете и угнетению пролетариата, существуют и в Германии, и они должны с течением времени привести к тем же результатам. Между тем, выявление английских бедствий даст нам толчок к выявлению наших немецких бедствий, даст также и масштаб для определения их размеров и той вскрытой волнениями в Силезии и Богемии[93] опасности, которая с этой стороны непосредственно угрожает спокойствию Германии.
В заключение мне остаётся сделать ещё два замечания. Во-первых, выражение Mittelklasse я постоянно употребляю в смысле английского middle-class (или как почти всегда говорят: middle-classes), что обозначает, так же как и французское bourgeoisie, имущий класс, и именно имущий класс, в отличие от так называемой аристократии, тот класс, который во Франции и Англии прямо, а в Германии косвенно, в лице «общественного мнения», обладает государственной властью{58}. Точно так же я постоянно употребляю, как равнозначащие, выражения: рабочие (working men) и пролетарии, рабочий класс, неимущий класс и пролетариат. — Во-вторых, приводя цитаты, я в большинстве случаев указываю на партию, к которой принадлежит автор, потому что либералы почти всегда пытаются подчеркнуть нищету в сельскохозяйственных округах и отрицать её в фабричных округах, а консерваторы, наоборот, признают нужду в фабричных округах, но не хотят признать её в сельских местностях. По этой же причине в тех случаях, когда у меня не хватало официальных документов, я предпочитал при описании положения промышленных рабочих всегда пользоваться свидетельствами либералов, стараясь бить либеральную буржуазию её же собственными свидетельствами; на консерваторов же или чартистов я ссылался вообще только в тех случаях, когда был знаком с настоящим положением дела по собственным наблюдениям или мог быть убеждён в искренности приводимых свидетельств на основании личной или литературной репутации цитируемых авторов.
Бармен, 15 марта 1845 г.
Ф. Энгельс
Первая страница обращения Ф. Энгельса
К рабочему классу Великобритании»
ВВЕДЕНИЕ
История рабочего класса в Англии начинается со второй половины XVIII века, с изобретения паровой машины и машин для обработки хлопка. Эти изобретения послужили, как известно, толчком к промышленной революции — революции, которая одновременно произвела полный переворот в гражданском обществе и всемирно-историческое значение которой начинают уяснять себе лишь в настоящее время. Англия — классическая страна этого переворота, тем более мощного, чем бесшумнее он совершался, и Англия поэтому является также классической страной развития его главного результата — пролетариата. Только в Англии пролетариат может быть изучен во всех своих отношениях и со всех сторон.
Мы не будем здесь касаться ни истории этой революции, ни её огромного значения для настоящего и будущего. Это будет предметом дальнейшего, более обширного труда. В данный момент мы ограничимся тем немногим, что необходимо для уяснения последующих фактов, для понимания современного положения английского пролетариата.
До введения машин превращение сырья в пряжу и затем в ткань совершалось на дому у рабочего. Жена и дочери пряли пряжу, которую отец семейства превращал в ткань; если он сам её не обрабатывал, пряжа продавалась. Эти семьи ткачей жили большей частью в деревне, близ городов, и могли неплохо существовать на свой заработок, так как местный рынок всё ещё был в смысле спроса на ткани решающим и даже почти единственным рынком, а всесилие конкуренции, проложившей себе дорогу впоследствии в связи с завоеванием иностранных рынков и расширением торговли, не оказывало ещё заметного действия на заработную плату. К этому присоединялось ещё постоянное увеличение спроса на местном рынке, которое шло в ногу с медленным ростом населения и обеспечивало работой всех рабочих; к тому же сильная конкуренция между ними была невозможна вследствие разбросанности их жилищ в сельской местности. Таким образом, ткач большей частью был даже в состоянии кое-что откладывать и арендовать небольшой участок земли, который он обрабатывал в часы досуга, а их у него было сколько угодно, так как он мог ткать когда и сколько ему хотелось. Правда, земледелец он был плохой, его хозяйство велось небрежно и не приносило существенного дохода; но, по крайней мере, он не был пролетарием, он вбил, как выражаются англичане, столб в родную землю, он был оседлым человеком и в обществе стоял на одну ступень выше, чем теперешний английский рабочий.
Так рабочие вели растительное и уютное существование, жили честно и спокойно, в мире и почёте, и материальное их положение было значительно лучше положения их потомков; им не приходилось переутомляться, они работали ровно столько, сколько им хотелось, и всё же зарабатывали, что им было нужно; у них был досуг для здоровой работы в саду или в поле — работы, которая сама уже была для них отдыхом, — и кроме того они имели ещё возможность принимать участие в развлечениях и играх соседей; а все эти игры в кегли, в мяч и т. п. содействовали сохранению здоровья и укреплению тела. Это были большей частью люди сильные, крепкие, своим телосложением мало или даже вовсе не отличавшиеся от окрестных крестьян. Дети росли на здоровом деревенском воздухе, и если им и случалось помогать в работе своим родителям, то это всё же бывало лишь время от времени, и, конечно, о восьми- или двенадцатичасовом рабочем дне не было и речи.
Легко себе представить, каков был моральный и интеллектуальный уровень этого класса. Отрезанные от городов, где они никогда не бывали, так как пряжу и ткань они сдавали разъездным агентам, от которых получали заработную плату, — отрезанные до такой степени, что старики, проживавшие в непосредственном соседстве с городом, никогда не бывали там, пока, наконец, машины, отняв у них их заработок, не привели их туда в поисках работы, — они в моральном и интеллектуальном отношении стояли на уровне крестьян, с которыми они большей частью были и непосредственно связаны благодаря своему участку арендованной земли. В своём сквайре — наиболее значительном из местных землевладельцев — они видели своего «естественного повелителя», искали у него совета, делали его судьёй в своих мелких спорах и проявляли к нему ту почтительность, которая обусловливается такими патриархальными отношениями. Они были людьми «почтенными» и хорошими отцами семейств, вели нравственную жизнь, по скольку у них отсутствовали и поводы к безнравственной жизни — кабаков и притонов поблизости не было, а трактирщик, у которого они временами утоляли жажду, сам был человек почтенный и большей частью крупный арендатор, торговал хорошим пивом, любил строгий порядок и по вечерам рано закрывал своё заведение. Дети целый день проводили дома с родителями и воспитывались в повиновении к ним и в страхе божием. Патриархальные семейные отношения не нарушались до свадьбы детей. Молодые люди росли в идиллической простоте и доверии вместе со своими товарищами по играм до самой свадьбы, и хотя половые сношения до брака были почти обычным явлением, но происходило это только тогда, когда обе стороны признавали за собой моральное обязательство к вступлению в брак, и состоявшаяся свадьба снова приводила всё в порядок. Одним словом, тогдашние английские промышленные рабочие жили и мыслили так, как живут ещё и теперь кое-где в Германии, замкнуто и обособленно, без духовной деятельности и без резких колебаний в условиях своей жизни. Они редко умели читать и ещё реже писать, аккуратно посещали церковь, не занимались политикой, не устраивали заговоров, не размышляли, увлекались физическими упражнениями, с благочестием, привитым с детства, слушали чтение библии и в своём непритязательном смирении прекрасно уживались с более привилегированными классами общества. Но зато в духовном отношении они были мертвы, жили только своими мелкими частными интересами, своим ткацким станком и садиком, и не знали ничего о том мощном движении, которым за пределами их деревень было охвачено всё человечество. Они чувствовали себя хорошо в своей тихой растительной жизни и, не будь промышленной революции, они никогда не расстались бы с этим образом жизни, правда, весьма романтичным и уютным, но всё же недостойным человека. Они и не были людьми, а были лишь рабочими машинами на службе немногих аристократов, которые до того времени вершили историю. Промышленная революция лишь довела дело до конца, полностью превратив рабочих в простые машины и лишив их последнего остатка самостоятельной деятельности, но она тем самым заставила их думать, заставила их добиваться положения, достойного человека. Как во Франции политика, так в Англии промышленность и вообще движение гражданского общества вовлекли в поток истории последние классы, остававшиеся ещё равнодушными к общим интересам человечества.