молотилок и других машин, вызванного непрестанным развитием системы крупного хозяйства, а также вследствие использования на полевых работах женского и детского труда, который в настоящее время настолько распространён, что его последствия недавно стали даже предметом обследования особой официальной комиссии, и в этой отрасли появилось большое число безработных. Итак, мы видим, что и сюда проникла система промышленного производства, создавая крупные хозяйства, разрушая патриархальные отношения, — которые именно здесь имели большое значение, — вводя применение машин, паровых двигателей, женского и детского труда и вовлекая и эту, остававшуюся ещё нетронутой, наиболее инертную часть трудящегося человечества в революционное движение. Но чем продолжительнее был застой в земледелии, тем тяжелее оказался удар, обрушившийся теперь на рабочих, тем сильнее сказалась здесь дезорганизация старого социального уклада. «Избыточное население» сразу выступило на свет божий и не могло быть поглощено расширением производства, как в промышленных округах. Всегда можно создать новую фабрику, если только есть покупатель для её продукции, но новую землю создать нельзя, а обработка пустующих общинных земель была рискованным вложением средств и, после окончания войны, привлекала мало капиталов. Неизбежным следствием происшедшей перемены явилось то, что конкуренция рабочих между собой достигла высшей точки, а заработная плата упала до минимума. Пока существовал старый закон о бедных, рабочие получали из кассы для бедных кое-какую поддержку; само собой разумеется, что заработная плата от этого только ещё больше падала, так как фермеры старались возможно большую часть расходов переложить на кассу для бедных. Это ещё больше увеличило размер и без того очень возросшего с появлением избыточного населения налога в пользу бедных и обусловило появление нового закона о бедных, о котором будет речь дальше. Но от этого закона положение не улучшилось. Заработная плата не повысилась, «излишнее» население не исчезло, а суровость нового закона лишь до крайности озлобила народ. Даже размер взимаемого налога, сначала сократившийся, вернулся по истечении нескольких лет к исходной точке. Единственным результатом нового закона было то, что если раньше насчитывалось 3–4 миллиона полунищих, то теперь обнаружился 1 миллион нищих в полном смысле слова, а остальные остались полунищими, но уже лишились всякой поддержки. Нужда в сельскохозяйственных округах с каждым годом возрастает. Люди живут в величайшей нищете, целые семьи должны существовать на 6, 7 или 8 шилл. в неделю, а по временам и этого не имеют. Послушаем, как изображал положение этого населения уже в 1830 г. один либеральный член парламента: «Английский крестьянин» (т. е. сельскохозяйственный подёнщик) «и английский паупер, эти два слова — синонимы. Отец его был паупером, и молоко матери не имело питательной силы; с детских лет он плохо питался, никогда не наедался досыта и теперь ещё он почти всегда испытывает муки неудовлетворённого голода, если только не спит. Он полуодет, топлива у него еле хватает для приготовления скудной пищи, так что холод и сырость его постоянные гости, появляющиеся вместе с непогодой и исчезающие только вместе с ней. Он женат, но радости отца и мужа ему незнакомы. Его жена и дети голодные, почти всегда озябшие, часто больные и беспомощные, вечно такие же озабоченные и унылые, как он сам, разумеется, жадны, эгоистичны и надоедливы. Поэтому ему, выражаясь его собственными словами, ненавистен самый вид их (hales the sight of them) и он возвращается в свою лачугу только потому, что она всё же является лучшей защитой от дождя и непогоды, чем забор. Он должен содержать семью, а сделать этого не может; это приводит к нищенству, неблаговидным проделкам всякого рода и кончается откровенным жульничеством. Даже при желании у него не хватило бы смелости сделаться, подобно другим, более энергичным людям его класса, настоящим браконьером или контрабандистом; по он ворует при случае и учит своих детей лгать и воровать. Его подобострастное, раболепное отношение к более богатым соседям показывает, что они обращаются с ним грубо и подозрительно; поэтому он боится и ненавидит их, но никогда не решится совершить над ними насилие. Он испорчен до мозга костей и слишком унижен, чтобы найти в себе даже энергию отчаяния. Его несчастная жизнь коротка. ревматизм и астма приводят его в работный дом, где он закончит свои дни без единого приятного воспоминания о прошлом и очистит место для другого несчастного, который так же прожил и так же умрёт, как и он».
Автор наш прибавляет, что кроме этой категории подённых сельскохозяйственных рабочих есть ещё и другая категория людей, более энергичных и лучше развитых в физическом, умственном и нравственном отношениях; эти люди, правда, живут. в такой же нищете, но они не родились в этих условиях. Они лучше относятся к своей семье, но это контрабандисты и браконьеры, которые часто вступают в кровавые стычки с лесной и береговой охраной, ещё более ожесточаются против общества из-за частых пребываний в тюрьме и в своей ненависти к имущим не уступают первой категории.
«И из вежливости (by courtesy)», — кончает наш автор, — «вся эта категория называется, по Шекспиру, «гордым английским крестьянством» (bold peasantry of England)»{161}.
Это описание может быть признано и в настоящее время верным для большей части подёнщиков в сельскохозяйственных округах Англии. В июне 1844 г. газета «Times» послала в эти местности корреспондента для обследования положения этой категории людей, и представленный им отчёт вполне совпадает с этим описанием. В некоторых местностях заработная плата не превышала 6 шилл. в неделю, т. е. была не выше, чем во многих местностях Германии, в то время как цены на съестные припасы в Англии по меньшей мере вдвое выше, чем в Германии. Не трудно представить себе, какую жизнь ведут эти люди. Пища их плохая и скудная, одежда в лохмотьях, жилище тесное и убогое — жалкая лачуга без всяких удобств; молодёжь живёт в ночлежных домах, где мужчины и женщины почти не отделены друг от друга, что приводит к беспорядочным сожительствам. Достаточно нескольких дней безработицы в месяц, чтобы довести этих людей до крайней нищеты. К тому же они не могут объединяться в союзы для борьбы за повышение заработной платы, потому что живут изолированно; если кто-нибудь и откажется работать за низкую плату, на его место найдутся десятки безработных и выходцев из работного дома, которые рады получить даже самый ничтожный заработок, а отказавшийся от работы, заклеймённый как лентяй и бездельник, уже не получит от попечительства никакой помощи, кроме отсылки в тот же ненавистный работный дом. Ведь в попечительстве о бедных заседают те же фермеры, и только у них или у их соседей и знакомых он и может получить работу. И это не случайные сведения о том или другом из сельскохозяйственных округов Англии; нет, нужда одинаково велика на юге, на востоке, на севере и на западе. Положение рабочих в Суффолке и Норфолке ничем не отличается от положения рабочих в Девоншире, Гэмпшире и Суссексе; заработная плата в Дорсетшире и Оксфордшире так же низка, как в Кенте и Суррее, в Бакингемшире и Кембриджшире.
Особо жестокой мерой, направленной против сельскохозяйственного пролетариата, являются законы об охоте, которые в Англии строже, чем где бы то ни было, хотя дичи там сколько угодно. В обычаи и традиции английского крестьянина издавна входило браконьерство как вполне естественное благородное проявление мужества и отваги, а контраст между нищетой крестьянина и самодурством лорда, разводящего в парках для собственного развлечения множество зайцев и пернатой дичи, ещё более толкает крестьянина на этот путь. Он ставит силки, иногда подстрелит какую-нибудь дичь, что в сущности не приносит лорду никакого ущерба, так как дичь в избытке, а крестьянин раздобыл жаркое для своей голодной семьи. Если его поймают, он попадает в тюрьму, а при повторном случае отправляется в ссылку не менее чем на семь лет. Такая строгость наказания влечёт за собой частые кровавые стычки с лесным сторожем, в результате которых ежегодно совершается ряд убийств. Должность лесного сторожа поэтому не только опасна, но и считается бесславной и презренной. В прошлом году два сторожа предпочли пустить себе пулю в лоб, чем продолжать заниматься своей профессией. Вот та «дешёвая» цена, которой оплачивается благородная забава земельной аристократии — охота! Но какое дело до этого благородным «lords of the soil»{162}? Разве не всё равно, что избыточного населения будет на несколько человек больше или меньше! А если даже половина этого «излишнего» населения погибнет вследствие законов об охоте, то оставшейся половине станет только лучше — таковы филантропические рассуждения английского имущего класса.
Но хотя условия деревенской жизни — разбросанность жилищ, косность среды и занятий, а следовательно и идей — очень мало благоприятствуют всякому развитию, бедность и нужда всё же и здесь приносят свои плоды. Рабочие фабричной и горной промышленности быстро прошли первую стадию протеста против общественных порядков, стадию непосредственного протеста отдельных лиц, выражающегося в правонарушениях; крестьяне же до сих пор застряли на этой стадии. Их излюбленным приёмом социальной войны является поджог. Зимой 1830–1831 г., последовавшей за июльской революцией, поджоги впервые получили всеобщее распространение, после того как уже в начале октября в Суссексе и примыкающих к нему графствах из-за усиления береговой охраны (затруднившей контрабанду и разорившей, как выразился один фермер, всё побережье), из-за нового законодательства о бедных, низкой заработной платы и введения машин возникли беспорядки и распространились на весь район. В течение зимы горели скирды хлеба и стога сена на полях фермеров и даже риги и хлева возле самых их домов. Почти каждую ночь полыхало несколько таких пожаров, сея ужас среди фермеров и землевладельцев. Поймать преступников почти никогда не удавалось, и народ стал приписывать поджоги мифической личности, которую он называл «Суинг» [ «Swing»]. Ломали себе головы над тем, кто такой «Суинг» и что породило этот мятежный дух среди сельской бедноты; о великой движущей силе — нужде, об угнетении мало кто подумал, а в самих сельскохозяйственных районах, наверно, никто. С тех пор поджоги повторялись каждый год с наступлением зимы, времени года, когда для подёнщиков начинается безработица. Зимой 1843–1844 г. они повторялись необычайно часто. Передо мной ряд номеров газеты «Northern Star» за этот период, и в каждом из них, с указанием источника, приводится множество случаев поджогов. Некоторых номеров этой еженедельной газеты, не упомянутых в приведённом ниже списке, у меня нет под рукой, но и в них, наверно, было немало сообщений о поджогах. К тому же такая газета не может, разумеется, описывать все подобные случаи. «Northern Star» от 25 ноября 1843 г. приводит два случая и ссылки на многие другие, о которых было сообщено ранее. — «Northern Star» от 16 декабря: в Бедфордшире в течение двух недель царит всеобщее возбуждение вследствие частых поджогов, случающихся каждую ночь. За последние дни сгорели две большие фермы. В Кембриджшире сгорели четыре большие фермы, в Хартфордшире — одна; кроме того было ещё пятна