[169]. Если бы влияние этой могучей эпохи, этих железных характеров не сказывалось ещё в наш век торгашества, то, право же, человечество должно было бы прийти в отчаяние и отдать свою судьбу в полное распоряжение Кёхлинов, Кобденов и Диргардтов.
Наконец, братание наций имеет в наши дни, более чем когда бы то ни было, чисто социальный смысл. Пустые мечты о создании европейской республики, об обеспечении вечного мира при соответствующей политической организации стали так же смешны, как и фразы об объединении народов под эгидой всеобщей свободы торговли; и в то время как все сентиментальные химеры подобного рода совершенно теряют свою силу, пролетарии всех наций без шума и громких фраз начинают действительно брататься под знаменем коммунистической демократии. Ведь одни только пролетарии и могут действительно сделать это, ибо буржуазия каждой страны имеет свои особые интересы, а так как эти интересы для неё превыше всего, она не способна подняться выше национальности, и её два-три теоретика со всеми своими прекрасными «принципами» ничего здесь не могут поделать, ибо они оставляют в неприкосновенности эти противоречивые интересы, как и вообще весь существующий порядок, и способны только на фразу. А пролетарии во всех странах имеют одни и те же интересы, одного и того же врага, им предстоит одна и та же борьба; пролетарии в массе уже в силу своей природы свободны от национальных предрассудков, и всё их духовное развитие и движение по существу гуманистично и антинационалистично. Только пролетарии способны уничтожить национальную обособленность, только пробуждающийся пролетариат может установить братство между различными нациями.
Следующие факты подтвердят всё только что сказанное мной.
Ещё 10 августа 1845 г. в Лондоне подобным же образом была торжественно отпразднована годовщина трёх событий: революции 1792 г., провозглашения конституции 1793 г. и образования «Демократической ассоциации», основанной самой радикальной фракцией английской партии движения 1838–1839 годов.
Эта самая радикальная фракция состояла из чартистов, пролетариев, как это само собой разумеется, но пролетариев, ясно сознававших цель чартистского движения и стремившихся ускорить её осуществление. Если большинство чартистов тогда ещё думало только о передаче государственной власти в руки рабочего класса и лишь у немногих нашлось время подумать об использовании этой власти, то члены этой ассоциации, сыгравшей в тогдашнем подъёме движения значительную роль, были единодушны в этом вопросе: они были прежде всего республиканцами, и именно такими республиканцами, которые провозгласили конституцию 1793 г. своим символом веры, отвергали всякое объединение с буржуазией, в том числе и с мелкой, и отстаивали мнение, что угнетённый имеет право использовать в борьбе против своего угнетателя все те средства, которые угнетатель пускает в ход против него. Но и на этом они не останавливались: они были не только республиканцами, но и коммунистами, и притом коммунистами, отвергавшими религию. Ассоциация прекратила своё существование, когда спал революционный подъём 1838–1839 гг., но её деятельность не пропала даром: она сильно способствовала укреплению активности чартистского движения, развитию заложенных в нём коммунистических элементов. Уже на упомянутом праздновании 10 августа были высказаны как коммунистические, так и космополитические принципы; наряду с требованием политического равенства было выставлено требование равенства социального, и тост за демократов всех наций был принят с энтузиазмом.
В Лондоне и раньше делались попытки объединить радикалов различных наций; такие попытки терпели крушение отчасти из-за внутренних разногласий в среде английских демократов и из-за неосведомлённости о них иностранцев, отчасти из-за принципиальных расхождений между партийными лидерами различных наций. Препятствие к объединению, порождённое национальными различиями, так велико, что даже давно проживавшие в Лондоне иностранцы, при всех своих симпатиях к английской демократии, почти ничего не знали о происходившем у них на глазах движении и о действительном положении вещей; они смешивали радикальных буржуа с радикальными пролетариями и пытались свести как друзей на одном и том же собрании самых отъявленных врагов. Англичане тоже отчасти по этим причинам, отчасти из-за недоверия к другим нациям допускали подобные же промахи, которые были тем более возможны, что успех такого рода переговоров неизбежно зависел от большего или меньшего единодушия нескольких лиц, стоявших во главе комитетов и большей частью лично между собой незнакомых. При прежних попытках эти лица выбирались крайне неудачно, так что дело всякий раз весьма быстро замирало. Но потребность в таком братании ощущалась слишком живо. Каждая неудавшаяся попытка только побуждала к новым усилиям. Когда одни демократические вожди в Лондоне теряли интерес к делу, на их место являлись другие; в августе 1845 г. снова были предприняты попытки к сближению, на этот раз не оставшиеся бесплодными[170], и празднование 22 сентября, уже объявленное раньше другими лицами, было использовано, чтобы публично провозгласить союз проживающих в Лондоне демократов всех наций.
На этом собрании присутствовали англичане, французы, немцы, итальянцы, испанцы, поляки и швейцарцы. Венгрия и Турция тоже имели по одному представителю. Три крупнейшие нации цивилизованной Европы — англичане, немцы и французы — задавали тон и были представлены весьма достойным образом. Председателем был, конечно, англичанин, «чартист» Томас Купер, который за участие в восстании 1842 г. почти целых два года просидел в тюрьме, где написал эпическую поэму в стиле «Чайлд Гарольда», весьма восхваляемую английскими литературными критиками[171]. Главным оратором от англичан на вечере выступал Джордж Джулиан Гарни, который вот уже два года является одним из редакторов «Northern Star». Газета «Northern Star», орган чартистов, основана О'Коннором в 1837 г.; с тех пор как её редактируют совместно Дж. Хобсон и Гарни, она стала во всех отношениях одной из лучших газет в Европе; я мог бы поставить рядом с ней только некоторые маленькие парижские рабочие газеты, например «Union»[172]. Сам Гарни — настоящий пролетарий, с юности принимавший участие в движении, один из главных членов упомянутой выше «Демократической ассоциации» 1838–1839 гг. (он председательствовал на праздновании 10 августа) и, наряду с Хобсоном, безусловно лучший английский писатель, что я при случае постараюсь доказать немцам. Гарни совершенно ясно представляет себе цели европейского движения и находится вполне a la hauteur des principes{195}, хотя он ничего не знает о немецких теориях касательно «истинного социализма». Ему принадлежит главная заслуга в деле устройства этого космополитического празднества; он не щадил никаких усилий для сближения различных национальностей, для устранения недоразумений, для преодоления личных разногласий.
Произнесённый Гарни тост гласил:
«Вечная память искренним и доблестным французским республиканцам 1792 года! Пусть равенство, которого они добивались, ради которого они жили, трудились и умирали, в скором времени возродится во Франции и распространится по всей Европе».
Гарни, встреченный дважды и трижды повторенной овацией, сказал:
«Было время, когда такое торжественное собрание, как сегодняшнее, навлекло бы на нас не только презрение, насмешки, издевательства и преследования со стороны привилегированных классов, но и насильственные действия со стороны обманутого и невежественного народа, — народа, который по указке своих попов и властителей считал французскую революцию каким-то ужасным исчадием ада, чем-то таким, о чём нельзя вспоминать без содрогания и говорить без отвращения. Вы, вероятно. помните, — по крайней мере большинство из вас, — что ещё совсем недавно всякий раз, когда в нашем отечестве выставлялось требование об отмене плохого закона или об издании хорошего, тотчас поднимался вой о «якобинцах». Выдвигалось ли требование парламентской реформы, сокращения налогов, народного образования или любого иного мероприятия, таящего в себе хоть намёк на прогресс, — можно было заранее знать, что «французская революция», «господство террора» и прочая кровавая фантасмагория сейчас же будет пущена в ход для запугивания великовозрастных бородатых младенцев, ещё не научившихся думать самостоятельно. (Смех и аплодисменты.) Это время миновало; но я всё же не уверен, что мы уже научились понимать как следует историю этой великой революции. Мне не стоило бы никакого труда продекламировать, пользуясь настоящим случаем, несколько широковещательных фраз о свободе, равенстве и правах человека, о коалиции европейских монархов и о деяниях Питта и герцога Брауншвейгского; я мог бы немало наговорить на, эту тему, заслужив, пожалуй, одобрение за произнесённую якобы в весьма свободомыслящем тоне речь и всё-таки оставить незатронутым действительный вопрос. Действительный большой вопрос, стоявший перед французской революцией, заключался в уничтожении неравенства и в создании учреждений, способных обеспечить французскому народу то счастливое существование, которое до сих пор никогда не бывало уделом масс. Если мы будем испытывать деятелей революции на этом оселке, то легко найдём им правильную оценку. Возьмите, например, Лафайета; в качестве представителя конституционализма он, пожалуй, окажется самым честным и достойным человеком в своей партии. Мало было людей, пользовавшихся большей популярностью, чем Лафайет. Юношей он отправился в Америку и принял участие в американской борьбе против английской тирании. После завоевания американцами независимости он вернулся во Францию, и вскоре после этого мы видим его в первых рядах в революции, начавшейся теперь в его собственной стране. На склоне его жизни мы снова встречаем его как самого популярного человека во Франции, где после «трёх дней» он становится настоящим диктатором, одним своим словом смещает и возводит на трон королей. Лафайет пользовался в Европе и Америке, может быть, большей популярностью, чем кто бы то ни было из его современников, и эта популярность была бы им заслужена, если бы в своём последующем поведении он остался верен своему первому революционному выступлению. Но Лафайет никогда не был другом равенства. (Возгласы: «Внимание, внимание!») Правда, он в самом начале отказался от своего титула, от своих феодальных привилегий — и это было хорошо. Стоя во главе национальной гвардии, будучи кумиром буржуазии, пользуясь даже симпатиями рабочего класса, он некоторое время считался передовым борцом революции. Но он остановился тогда,