душевное переживание, какие оно имеет следствия, какие связи можно в нем выявить? Ответы на такие вопросы являются ее настоящими целями познания. При каждом особом вопросе, однако, она оказывается перед необходимостью уяснить самой и объяснять другим, какое именно определенное душевное переживание она подразумевает. Так как она оказывается перед лицом необозримого многообразия душевных феноменов, которые она может исследовать не вообще, а из которых может исследовать отдельные. Перед тем, как она принимается за свою настоящую работу, она должна представить себе и выяснить, какие душевные феномены она подразумевает, с какими их нельзя путать, с какими они имеют сходство и т. д. При выполнении этой предварительной работы представления, проясняющего ограничения, и обозримого упорядочения душевных феноменов самостоятельно возникает феноменология. То, что предварительную работу временно превращают в самоцель, основывается на том, что она трудна и обширна. Пока за самостоятельное, планомерное исследование не брались, феноменологическая предварительная работа все время оставалась
ограниченной не связанными между собой, выдвинутыми ad hoc соображениями, в которых хотя и можно обнаружить некоторые хорошие признаки, но на которых исследование не должно останавливаться.
В рамках психологического исследования решающий шаг к планомерной феноменологии сделал Е. Гуссерль после того, как предварительная работа была проведена Брентано и его школой и Т. Липпсом. Для психопатологии имеются некоторые попытки феноменологии1, но общепризнанным направлением исследования, которое выполняет планомерную предварительную работу для задач настоящей психопатологии, она еще не стала. Поскольку здесь действительно лежит много плодотворных задач, над которыми может работать каждый, программное изложение цели и метода представляется нам уместным.
В повседневной жизни никто не думает об изолированных душевных феноменах самого себя или других. Внутренне мы всегда направлены на то, из-за чего мы переживаем, а не на наши психические процессы при переживании. Мы понимаем других не благодаря рассмотрению и анализу душевной жизни, а благодаря тому, что живем с ними в связи событий, судеб и поступков. И если мы действительно однажды сами рассматриваем душевные переживания, то обычно мы это делаем только в связи понятых нами поводов и понятых нами следствий, или мы обычно классифицируем личности по характерологическим категориям. У нас никогда нет повода рассматривать душевные феномены изолировано, восприятие само по себе, чувство и описывать его в его явлении, способе существования, данности. Так же может вести себя психиатр в отношении больного. Он может сопереживать, насколько это случается именно всегда, без того, чтобы требовалось размышление, он может добиться в этом непременно личного, неформируемого и непосредственного понимания, которое, однако, и для него самого остается чистым переживанием,
1 Книга Кандинского, Kritische und klinische Betrachtungen im Gebiete der Sinnestäuschengen, Berlin 1885, почти полностью феноменологична, не считая теоретических замечаний, которыми без ущерба для книги можно пренебречь. Оестеррайх, Die Phänomenologie des Ich in ihren Grundproblemen, Leipzig 1910 и Хаккер, Systematische Traumbeobachtungen, Archiv f. Psych. 21, 1, 1911 планомерно занимаются феноменологией таких явлений, которые для психопатологии особенно важны. В двух работах (Zur Analyse der Trugwahrnehmungen, s. S. 191 и Die Trug Wahrnehmungen, s. S. 252 я трудился в том же направлении.
не становится осознанным знанием. Он, вероятно, приобретает опыт в понимании, но не собрание осознанного опыта, который он может сравнить яснее, чем в неопределенных впечатлениях и «чувствах», которые он систематизирует, определяет, проверяет.
Это отношение в только сопереживающем понимании, которое для отдельной личности может быть невероятно удовлетворительным, даже, в зависимости от предрасположенности, может быть последней целью всей профессии, в определенном смысле, однако, субъективно. И если, исходя из такого целостного понимания без дальнейшего объяснения, без твердых регулярных понятий тогда выдвигаются отдельные утверждения или даются формулировки, то таковым, правда, в порицающем смысле должно быть дано обозначение «только» субъективного. Потому что они недискутабельны и непроверяемы. Если мы поэтому такое понимание и оцениваем очень высоко из-за проявляющихся в нем по-человечески ценных дарований, то все же мы никогда не сможем назвать это наукой, ни осуществляющееся в сублимированной форме, как это столетиями практикуется среди людей культивированных кругов, понимание, не лишенное понятий погружение сочувствующего психиатра.
Если, в противоположность этому, хочет развиваться еще психологическая наука, то она с самого начала должна ясно понимать, что, хотя она и устанавливает себе в качестве идеала ставшее полностью осознанным, изображаемое в твердых формах понимание душевного, которое неосознанно, неопределенно, только личностно и субъективно достигает того только что описанного отношения у способных к этому людей; она должна ясно представлять себе, что она не может даже отдаленно соответствовать этому идеалу, а находится в начальной стадии, которая видимо, открывает ей перспективы, но для которой такой идеал находится в бесконечности. Отсюда получается, что многие практикуют свое личное понимание единственно для собственного удовлетворения, и с точки зрения их даже если и смутного, но обширного проникновения смеются над попытками осознанного психологического определения понятий как над безобидными плоскими шутками и тривиальностями1. То, что
1 То, что психологи в массовом порядке допускают тривиальности, нельзя отрицать. Так же нельзя отрицать, что на месте основывающейся на планомерной только при осознанных психологических определениях идет речь о знании, придает им с научной точки зрения — то также и только с таковой — единственную ценность.
Это отношение, которое не хочет оставаться при понимающем переживании, а хочет прийти к сообщаемому, проверяемому, дискутируемому знанию, оказывается перед бесконечностью в высшей степени многообразных душевных феноменов, в которых еще господствуют совершенно неясные связи, которые имеют свои зависимости и следствия, которые еще нужно найти. Первым шагом к научному пониманию — это ведь, вероятно, несомненно является здесь отбор, ограничение, различение и описание on-ределенных душевных феноменов, которые тем самым ясно пред-ставляются и регулярно называются определенным выражением. Представление того, что действительно происходит в больном, что он собственно переживает, как ему что-то приходит на ум, каково ему на душе и т. д.— это начало, при котором сначала нужно совсем отвлечься от связей, от переживания как целого, тем более от додуманного, лежащего в основе подуманнош, теоретических представлений. Только действительно имеющееся в сознании должно быть представлено, все, не данное действительно в сознании, не имеется в наличии. Мы должны оставить в стороне все унаследованные теории, психологические конструкции или материалистические мифологии о душевных процессах, мы должны чистыми обратиться к тому, что мы можем в его действительном бытие понимать, осмыслять, различать и описывать. Это, как учит опыт, очень трудная задача. Это странное феноменологическое отсутствие предрассудков является не изначальным владением, а тяжелым приобретением после долгой критической работы и часто тщетных усилий в конструкциях и мифологиях. Так же, как мы детьми сначала рисуем вещи не так, как мы их видим, а как мы их представляем, так же, как психологи и психопатологи, мы идем через ступеньку, на которой мы каким-то образом представляем себе психическое, для непосредственного, без предрассудков, осмысления психического таким, какое оно есть. И это все новое и новое усилие
феноменологии науки иногда устраивается псевдопсихология; содержание того личного и, с точки зрения сообщаемости, смутного понимания просто изображается вместо разумного немецкого в столь же неточных, но ученых выражениях.
и нуждающийся во все новом приобретении через преодоление предрассудков фонд: эта феноменологическая установка.
Что же мы делаем, когда душевные феномены мы изолируем, характеризуем и понятийно определяем ? Мы не можем душевные феномены изобразить, не можем предъявить с помощью чего-либо чувственно воспринимаемого. Мы можем только со всех сторон направлять себя и других на то, чтобы представить себе это определенное. Генезис, условия и положения дел, при которых возникает этот феномен, связи, в которых он обычно существует, предметные содержания, которые он, возможно, имеет, далее наглядные сравнения и символизации, своего рода суггестивное, наиболее настойчиво достигаемое людьми искусства направление, показ уже прежде известных феноменов, которые играют роль как элементы настоящего и т. д., должны извне вести к собственно подразумевающимся душевным феноменам. Это усиленный всеми этими направлениями призыв к другим и, при последующем использований наших установлений, вообразить себе подразумевающиеся феномены. Чем многочисленнее и специальнее направления, тем более наверняка это должен быть определенный характерный феномен, который здесь предполагается. Это самостоятельное представление психологических вещей с помощью всегда внешних указаний является условием, единственно при котором вообще может быть понята какая-либо работа о психологическом.
Как гистолог, хотя и описывает подробно своеобразные морфологические элементы, но только так, что любому другому затем легче увидеть их самим, и как гистолог должен у тех, которые действительно хотят его понять, предполагать и добиваться этого самовидения, так и феноменолог вполне может указать всевозможные признаки, различия, смешения, чтобы описать качественно своеобразные, психические факты. Но он должен рассчитывать на то, что другие не