не идет. Некоторые больные, которые в своем психозе еще имеют сознание нормальной душевной жизни, сами признают невозможность описать свои переживания обычным языком. Один больной заявил, «что при этом речь частично идет о вещах, которые вообще нельзя выразить человеческим языком... чтобы быть некоторым образом понятым, я должен буду много говорить в картинках и иносказаниях, которые, возможно, лишь приближенно попадают в точку; так как сравнивание с известными человеческими фактами опыта является единственным путем... (в другом месте) добавляется соображение, что по большей части речь при этом идет о видениях, картины которых хотя и у меня в голове, но описание которых словами невероятно сложно, частично даже невозможно». Некоторые — не многие — из новообразований слов больных основываются на таких наименованиях совершенно собственных переживаний. Один больной пытался описать сенсацию в бедре более точно тем, что на вопрос, судороги ли это, ответил: «Нет, это не судороги (Zuckungen), это Zoppungen».
В этом направлении ограничения и наименования отдельных форм переживаний работала психиатрия с самого начала, она, естественно, никогда не могла сделать и шагу без такого феноменологического определения. Так были описаны бредовые идеи, обманы чувств, депрессивные и экспансивные аффекта и другое. Все это останется основой дальнейших феноменологических определений. Но часто нужно очистить от балласта теоретических соображений о телесных основах и сконструированных душевных связях. Этими теоретическими усилиями были тогда «задушены» многочисленные феноменологические попытки. Мы теперь тоже больше не удовлетворимся несколькими скудными категориями, а отдадимся без предварительных условий феноменам, и там, где мы увидим таковой, попробуем его себе полностью представить, не зная предварительно с нашими психологическими знаниями уже предположительно, что это. Известное деление симптомов психоза на обманы чувств и бредовые идеи хотя и можно использовать как предметное слово, но в этих обозначениях еще скрывается необозримое множество совершенно различных феноменов. Некоторые примеры должны наглядно показать, что за феномены установлены.
а) Кандинский описывал псевдогаллюцинации, определенный вид патологических представлений. Они отличаются от нормальных большей чувственной определенностью, четкостью, детали-ров анностъю, появлением независимо от воли и вопреки ей, тем самым переживанием пассивности и рецептивности. От ложных восприятий так же, как от нормальных они, однако, отличаются их появлением не во внешнем пространстве одновременно с восприятиями, а во внутреннем пространстве, в котором мы также видим перед собой фантазии. Эти псевдогаллюцинации атаковали теоретическими сомнениями. Речь идет, однако, исключительно о феноменологической, дескриптивной проблеме. Описанные случаи можно представить себе феноменологически иначе, возможно, более очевидным образом. Можно привлечь к этому другие случаи (самоописания, результаты обследований), но только таким наглядным представлением, но никогда теоретическими соображениями, можно опровергнуть Кандинского. Сознание самостоятельности феноменологической задачи хранить здесь от совершенно неверно понимаемой и потому неплодотворной критики.
б) Больные нередко переживают феномен, в котором они настоятельным образом осознают, что за ними или над ними кто-то есть. Этот кто-то поворачивается с ними, если они оборачиваются. Они «чувствуют» его, «действительно» кто-то здесь есть. Но они не ощущают прикосновения, они совсем ничего не ощущают, они также не могут его увидеть. Некоторые больные, несмотря на это, рассуждают: никого нет, другие убеждены в существовании этого кого-то, присутствие которого они так живо осознают. Речь здесь, очевидно, не идет об обмане чувств, поскольку отсутствует чувственный элемент, речь не идет о бредовых идеях, поскольку имеется переживание, которое само только в оценке осмысляется правильно или в порядке бреда1.
в) Еще третий пример, из царства чувств, должен продемонстрировать, что посредством простого погружения в отдельные феномены без системы и без теории приходят к представлению и определению таких феноменов, которые прежде всего присоединяются друг к другу. Говорят об экстатических чувствах. В них
1 Эти и сходные феномены я вскоре буду описывать в другом месте на примере случаев, как «достоверные осознания».
можно быстро отличить, если не различные феномены, то различные нюансы — правильность отдельного примера здесь, естественно, не важна. Обнаруживают, во-первых, общее воодушевление, растроганность, одержимость всем возможным, во-вторых, глубокое внутреннее блаженство, которое тут и там производит из себя отрадное представление, в-третьих, чувство блаженного подъема и помилования, освящения и большого значения. Такие и сходные быстро проводимые различения требуют, если они должны иметь ценность, феноменологического развития, т. е. уточнения и феноменологического фиксирования.
Мы знаем теперь средства психопатологической феноменологии (выразительные движения, обследование, самоописания) и пути приведения к собственному представлению (генезис, условия и положения вещей при появлении феноменов, их содержания, имеющиеся в них уже известные феноменологические элементы, символические указания и т. д.), и мы знаем, что в конце концов только призыв к другим привести феномен к собственному представлению с учетом всего сказанного остается липшим. В феноменологической работе поэтому будут встречаться отдельные случаи, добытые из них общие описания и назначения наименований. это не упрек, а только констатация факта, что феноменология, собственно, именует просто непосредственно данное. Только что путь, который в отдельном случае может вести к более общему пониманию, и что относительной полноты феноменологического ограничения всегда трудно достичь. При этом нужно обдумать, что переживание отдельного больного всегда бесконечно по многообразию, что феноменология, однако, выбирает оттуда только нечто общее, которое при переживании другого случая, который мы поэтому называем тем же, такое же, в то время как та бесконечность индивидуального все время меняется. Существует, значит, отношение, что феноменология, с одной стороны, абстрагирована от бесконечности меняющихся составных частей, с другой — обращена вовсе не к абстрактному, а к полностью наглядному. Только насколько что-то можно довести до действительной, непосредственной данности, т. е. наглядно, является предметом феноменологии.
Предположим, что описанными феноменологическими ограничениями может быть в общем представлен и осознан ряд феноменов. Мы тут, по всей видимости, во второй раз оказываемся перед хаосом бесчисленных названных феноменов, которое еще никак не удовлетворяют нашу научную потребность. Для ограничения отдельных феноменов надо провести систематизацию, чтобы многообразие душевного планомерно осознать и сделать до соответственно достигнутой границы обозримым. Феномены можно совершенно по-разному систематизировать в соответствии с целью, которую в данный момент имеют. Например, можно распределить по генезису, по возможным телесным условиям, по содержаниям, по значению, которое имеют феномены с какой-нибудь точки зрения (к примеру, логические, этические, эстетические феномены душевного). Всем этим принципам систематизации отдадут должное на своем месте. Для самой феноменологии они мало удовлетворительны. Здесь мы ищем систематизацию, которая распределяет душевные феномены по их феноменологическому родству, так как, к примеру, бесконечно многочисленные цвета в цветовом круге или цветовом шаре сделаны феноменологически удовлетворительно обозримыми. Теперь при сегодняшнем уровне феноменологии обнаруживается, что имеются группы явлений, между которыми вообще незаметно никакое родство: чувственные ощущения и мысли, иллюзии и бредовые суждения, разделенные пропастью, совсем не связанные переходами феномены. Такие, совсем не сходные, феномены, можно только поставить рядом, а не распределять дальше. Насколько эти разделения в конце концов будут редуцироваться до одного или нескольких основных различий, еще нельзя предвидеть.
Полностью разделенным феноменам, с другой стороны, противостоят группы обозримо распределенных, сходных явлений. Между ними обычно тогда также имеются переходы, как между цветами. Примером1 такой систематизации сходных феноменов в обзоре являются псевдогаллюцинации. При более близком рассмотрении отдельных случаев оказывается, что имеются переходы между нормальными представлениями и полностью развившимися псевдогаллюцинациями (которые никогда не являются достоверными и всегда остаются внутри, в воображаемом пространстве). Чтобы сделать их обозримыми, удается обнаружить четыре главные противоположности, между которыми могут
1 Для меня здесь снова неважно, правилен ли именно выбранный пример. Он должен только служить наглядному представлению цели.
колебаться эти феномены в ряде переходов. Если мы в каждом из этих рядов, к примеру, опишем место, то у нас будет особенный феномен, который находится между представлением и псевдогаллюцинацией, достаточно феноменологически охарактеризованный. Этими четырьмя противоположностями являются:
Нормальные фантазии:
Имеют неопределенный рисунок, представляются нам неполно и только в отдельных деталях
Имеют эту адекватность только в очень немногих элементах ощущений или не имеют совсем, например, в воображаемом лице все серо
Непостоянны и размыты и должны все время производиться снова
Зависимы от воли, могут по желанию бьггь вызваны и изменены. Они производятся с чувством активности.
Выраженные псевдогаллюцинации:
1. Имеют определенный рисунок, представляются нам полно со всеми деталями
2. Имеют в отношении отдельных элементов ощущений полную адекватность соответствующим восприятиям