нигилист, чем мой брат, я быстрее нахожу зацепку), теперь же развивается уничтожающий скептицизм. Никогда у него не было инициативы, присущей нормальным людям, теперь же он утратил почти всяческую инициативу.
Его поведение с момента возвращения из Мюнхена (в последние полтора года) его брат описывает так: он «охотно симулировал сумасшествие», особенно если был навеселе. Он изображает равнодушие, хотя внутренне его нет. Моментами в его поведении наблюдается ка£ая-то принужденность. В последние годы он вел себя вызывающе резко и оскорбительно по отношению к знакомым, но в общем же оставался очень застенчивым. В глаза бросалась его чистоплотность, он очень часто мыл руки, хотя у него не было опасения заразиться. В сексуальном отношении он был очень .сдержан.
«Наука — это ничто, не приводит ни к каким результатам»,— и подобные высказывания для него очень характерны в последние три года. Но скептицизм высказываний зависел от его настроения. В душе уже последние 5 лет он чувствовал свое значительное превосходство над другими людьми. Впрочем, в своем кругу он слыл очень одаренным юристом.
В декабре 1911 г. он сдавал государственный экзамен\ Он к нему совершенно заранее не готовился, воспринимал его как бессмыслицу и не удерживался вполне от некоторых воспринимаемых как «фривольность» высказываний. Так, в качестве эпиграфа он написал: «Разве Вы не видели маленького Кона?» Своей работой, впрочем, он был очень доволен, считал, что она написана хорошо, и ожидал, что получит за нее высшую оценку.
В начале апреля он получил плохую оценку. Это привело его в сильное волнение. Несколько дней он не мог ни есть, ни спать, хотел остаться один и не терпел у себя никого, кроме своей сестры. В первый день он напился, встал на следующее утро очень поздно и был крайне расстроен. Затем произошло столкновение с матерью, которая попыталась прочитать ему нотацию. Отсутствие аппетита и «нервное возбуждение желудка», нарушение сна и плохое расположение духа через 8 дней прошли, однако он оставался несколько возбужденным и нервозным.
Но с середины апреля он стал спокойнее, контактнее, решил, что будет защищать диссертацию по юриспруденции, и начал «в мыслях» работать над одной темой. Он читал много юридических книг. Однако понял, что у него ничего не получается, объяснял это тем, что у него не хватает выдержки, и настроение у него становилось все хуже и хуже. По вечерам в последние недели он часто пристально смотрел на своего брата: «Ты что, больше не узнаешь меня?» Брат уверен, что это он говорил совершенно серьезно. Он не был склонен к театральным жестам.
7 мая в доме были гости. Будучи в депрессивном состоянии, он не смог быть достаточно вежливым по отношению к одной молодой девушке, от этого, казалось, он расстроился еще больше. Вечером мать стала упрекать его в том, что он до сих пор не сделал свой жизненный выбор в профессии. Он молчал, ничего не ел. 9 мая его заметно расстроил один знакомый, который спросил его о профессии. К 10 мая подавленное настроение снова прошло. В этот день он даже полагал, что будет лучше. Но, несмотря на это, вечером того же дня во время прогулки с сестрой произошло столкновение с велосипедистом (ср. ниже). Его высказывания воспринимались так, как будто бы он не зная, было ли это галлюцинацией или нет.
Теперь он стал спать очень мало, получил от врача снотворное. Он, видимо, жаловался на головные боли и считал, что ему нужен покой.
В воскресенье, 12 мая, он по совету врача отправился на отдых на большой курорт. Его мать спросила, не надо ли, чтобы кто-либо из семьи сопровождал его или чтобы в Н. за ним было врачебное наблюдение. Врач посчитал, что в этом нет необходимости. Таким образом, он поехал один, прибыл в отель, поужинал, пошел на концерт для гостей. Там с ним случился «припадок», он впал в состояние возбуждения, был задержан и доставлен в больницу. Сначала он был в одиночной падете, затем его поместили к другим больным.
В понедельник приехали его сестра и дядя. Своей сестре он сказал: «Ну что, Ганне, я ведь не сошел с ума?» — и заплакал. За день до этого, по свидетельствам других, он сказал, что он китайский император. Теперь же он ответил врачу, что он папа римский. Он сказал это со смехом, и у сестры сложилось впечатление, что он разыгрывает врача. Его, видимо, раздражали вопросы. При посещении он, по их мнению, был спокоен. Когда они поехали в гейдельбергскую клинику, с ними поехал один санитар. В машине он очень испугался, когда увидел, что они приехали в Гейдельберг. Он предложил поехать в отель. Он испугался, когда шофер спросил, как проехать в клинику. При поступлении в клинику на вопросы он больше не отвечал. При расставании с сестрой он натянуто любезен. Таким образом больной попал во вторник вечером в клинику.
Объективные наблюдения в клинике во время острого психоза
Погруженный в себя, он сидел в комнате приемного покоя, смотрел перед собой и не встал, когда вошел врач. На вопросы, касающиеся ориентации, он тихим голосом дает правильные ответы:
он прибыл из Н., был там очень возбужден, бегал взад и вперед по курортному парку, но не раздевался, как это утверждают. Его привезли в больницу и сделали там уколы. Отвечая, он улыбается врачу и санитару. Без сопротивления он идет с ними в отделение. В своей комнате он ведет себя спокойно, сидит, когда приходит врач, поджав ноги в конце кровати, но тут же ложится, как подобает.
На следующий день (в среду) он по-прежнему хорошо ориентируется в ситуации, жалоб у него нет, «только фантастические представления, о которых я не знаю, фантазия ли это или действительность.., так я не знаю, действительно ли Вы здесь сидите или кто-то другой». «Я думаю, что Вы — это я, может быть, больше». На вопрос о фантазиях он отвечает: «Это очень длительный процесс, если я начну сначала, то это продлится долго, что касается дат, то я не помню». Он рассказывает о некой даме Икс, о большом впечатлении от этой личности, о том, что он думал, что это его сестра: «Когда я увидел ее, у меня появились нервное подрагивание в лице и странные ощущения».
О своем нынешнем состоянии он рассказывает далее: «Я чувствую в себе все шумы, вот этот шум снаружи я воспринимаю как “месть”. Я понимаю голоса птиц. А вот этот поезд (трамвай) означает, что я должен быть спокоен. А сейчас это значит: “Горе, горе”».
И далее он обо всем судит так: «Ну, это справедливо, что со мной играют, так как каждый во мне, а я в каждом, потому что только фантазия является действительностью, и мир (действительность) стал для каждого фантазией через меня». У него, по его словам, не больше силы, чем у других: «Как только любой другой это поймет, у него будет та же сила, что и у меня». «Я не Бог, но я его сын, как и любой другой... Вы должны вложить в мои слова особый смысл, иначе это собачье дерьмо. Все это пришло мне в последние 3 года. Если я скажу об этом другим людям, это будет манией величия».
Все это он говорит тихим голосом, очень медленно, как будто он после каждого предложения должен еще раз как следует подумать, при этом он пристально смотрит на врача. Его невозможно убедить кратко описать свои переживания. Размеренная беседа с ним также невозможна. Он сам себя прерывает, смотрит, прислушиваясь, на окно, спрашивает, не слышал ли врач только что, как собака пролаяла: «Ты глупец, ты глупец». Он слышит, как говорят земные духи, как они дразнят его, он слышит голос дамы Икс. Как говорят, передвигаясь, стулья. Он то очень внимателен, то улыбается врачу, то сидит, мрачно устремив взгляд. Иногда выражение его лица производит впечатление беспомощности.
Несколько раз он намекает на то, что врач кажется ему знакомым. На вопрос, кто он, не отвечает, прячет лицо в подушки, всхлипывает, однако создается впечатление, что в душе это его не очень трогает. Затем он тихо произносит: «Этого вопроса не следовало задавать». Жесты его при этом имеют нечто театральное. Наконец он говорит тоном, полным жалости к самому себе, что он, якобы, сын человека, которого считают сумасшедшим. «Вы ведь знаете, о ком я говорю».
После длительной паузы и настойчивых вопросов он говорит Ьез какой-либо гордости: «Я сын короля Отто Баварского».
Он обещает подчиняться требованиям, оставаться в постели, и на прощание приветливо протягивает руку.
Ночью больной, несмотря на снотворное, спал мало и многократно вставал с постели. Утром он рассказывает, что ему пришлось бороться, и что борьба эта еще не закончилась. Он хочет спасти мир, но это ему еще не удалось. И если он вчера утверждал, что он сын короля Отто, то это было еще совсем не так, как сегодня, сегодня он дьявол. Всю ночь он слышал голоса, которые кричали и дразнили его, они доносились из мебели и с улицы. Размеренная беседа опять невозможна. Разговаривая, он отклоняется в сторону, и говорит, например: «Мир во мне. Вы тоже во мне, а я также в Вас. Мир для меня — фантазия, не действительность. Голоса тоже во мне, потому что мир во мне».
Выражение лица кажется в основном равнодушным, но иногда снова беспомощным. Руки он держит поднятыми вверх с растопыренными пальцами. Он объясняет это тем. что очень зудит кожа, как будто в ней ползают маленькие червячки или в ней крысиный яд. Уходя, он сначала не подает руки, так как, якобы, она зудит; после некоторой заминки он трясет руку врача, дружески смеясь. Днем он внезапно, подчиняясь какому-то импульсу, быстрым шагом выбегает из комнаты, в нерешительности останавливается в коридоре и затем покорно позволяет отвести себя обратно. Один раз в середине беседы он убегает в туалет и долго там находится.
На следующую ночь (с четверга на пятницу) он выпачкал постель испражнениями, помочился в стакан для воды. Он мотивирует это так: он знает, что это непристойно, но голоса приказали ему сделать это.