Как вся история преодоления психоза, так и позднейшее благоразумие являются такими же сложными образованиями, как и все детали этого психоза. После того, как он нашел описанный путь отвлечения, он таким образом преодолел свои представления, хотя и верил еще в них. «После того, как таким образом было покончено с вихрем фантазии, я смог придти в себя». С той ночи он очень
старался вести себя как нормальный человек. В парке лечебницы самообладание стало окончательно невозможным. Потом оно возникло заново. Он предпринимал большие усилия, чтобы спокойно «судить о том, как это делают люди», так, например, о газете, в отношении санитара или врача. Была ли это действительность или фантазия, ему тогда было совершенно все равно, когда он хотел вернуться к действительйости. Он хотел, потому что не мог больше вынести этого. С переживанием было покончено, но о нем еще не было суждения. Он еще не думал о том.
Только когда со временем его душевная жизнь снова изменилась в сторону нормального состояния, он, например, размышлял: у меня такое чувство, что вокруг меня вечность, но в действительности я должен признать, что сейчас 18 мая. Эти размышления скоро привели к тому, что он пришел к полному пониманию в своей интеллектуальной оценке болезни. Но эта установка была непростой: «Для меня нет меры того, почему галлюцинация была менее очевидной, чем действительность»; «У меня нет никакой меры для того, была ли это сверхъестественная действительность или фантазия»,— он делал такие возражения «в шутку» и «как философ». Разумеется, он знал, что он живет в действительности, и что поэтому он может рассматривать болезнь только как фантазию. Еще много недель спустя он высказывался в этом смысле о своем психозе: «Я сомневаюсь относительно действительности: не теоретически и не практически; тогда бы меня надолго заперли, если бы я считал его действительным». Ему было жаль, что мир фантазии медленно исчезал из воспоминаний.
После психоза
Обо всех вещах, из дней перед психозом, он не знает точно, была ли это действительность или также психоз. Поэтому он чувствует себя так неуверенно на родине и не хочет возвращаться. Он не знает, как себя вести, потому что в прошлом не может четко разделить в отдельном случае болезнь и действительность.
Относительно событий перед психозом у него нет разумного представления. Связь пеленания ребенка с собой он не считает в «данной ситуации» болезненной, хотя и ошибочной. Напротив, связь содержания высланного каталога антиквариата со своей персоной он все еще считает правильной. Объяснить это мнение и взгляды на махинации министерства целиком ассоциативным бредом он считает невозможным. Со страхом и немного возмущенно он говорит: «Если я должен считать это больным, я должен себя считать совершенно больным, лучшее, что у меня есть, это мой интеллект и все..., что я припоминаю, что я замечаю это».
Со временем ему стало неприятно давать о себе сведения. Раньше он рассказывал мне свободнее «из упрямства, потому что я еще сомневался». «Когда здоров, не хочешь рассказывать о вещах совершенно правильно и объективно». Стесняешься, потому что события действительно имели место, и ты при этом бодрствовал. Это отличает их ото сна, о котором рассказываешь объективно без стеснения.
После того как закончился острый психоз, больной отправился на отдых за город, но еще часто приезжал на консультацию в клинику, наблюдался еще ряд ненормальных явлений.
Состояние духа частично отличалось поначалу крайностями. Иногда больной чувствовал себя очень счастливым. «Исчезли вся меланхолия, вся угнетенность, все уныние. Со всем этим было покончено через горячечный бред». Он был словно необходим, «чтобы избавиться от напряжения».
«Итак, с философскими мыслями, сверлящими мозг, покончено, я могу жить совсем наивно». Так у него появилось жизнерадостное настроение, какого раньше никогда не было. Он чувствовал себя «совсем по-другому, более сильным». Весь день он шутил, был веселым и оживленным, посмеивался над собственным состоянием. В последние годы, по его словамм, у него было постоянно подавленное настроение.
Но вскоре на смену пришло совсем противоположное настроение. Он чувствовал безысходность, не видел ни одной цели в жизни, которая была бы ему по плечу, не знал, что с ним дальше будет, воспринимал жизнь как нечто невозможное, подумывал о самоубийстве, но не очень серьезно. «Я не хочу кончать жизнь самоубийством, я не смогу». Такое безысходное отчаяние могло достигать очень высокой степени и появлялось иногда приступообразно, спонтанно возникая и вновь через час исчезая.
В первые дни после психоза один день он пробыл дома, в родном городе. Там он некоторое время был в очень странном состоянии. У него было нечто вроде сна, однако он даже не дремал, глаза его были закрыты, но он был совершенно бодр, полностью контролировал свое тело. Внезапно он почувствовал головокружение, все мысли смешались, и он пережил «перемену»; в состоянии полного бодрствования он в воображении очень явно увидел, как санитар принес в комнату стакан вина, от которого он отказался. И опять произошла небольшая «перемена», теперь он увидел на черном фоне закрытых глаз череп. Его он рассмотрел, засмеялся и при этом почувствовал свою силу. Он чувствовал давление на веки, что означало: он должен держать глаза закрытыми. Череп рассыпался на куски, остался лишь небольшой след, который выглядел как глаз, и быстро исчез. При этом больной почувствовал, что его собственная голова стала превращаться в череп. Он почувствовал, как исчезла кожа с головы, как гремели кости и стучали зубы. Ему не было жутко, он наблюдал за этим без страха, как за интересным феноменом. Ему было интересно, что будет дальше. Но затем довольно неожиданно все кончилось, он открыл глаза и был таким же, как и прежде. Это состояние, при котором он был абсолютно бодр, длилось самое большее 30 секуцц.
В последующие недели больной жил за городом, читал (Анатоля Франса и др.), иногда посещал в городе театр и решил сделать историю искусств или литературу своей профессией. Но часто его
охватывало сомнение по поводу своих сил и энергии. Но от этих планов он не отказывается.
Несмотря на такую размеренную жизнь, у него иногда наблюдались психические отклонения. Иногда по вечерам ему было не по себе, когда в долине кричала птица, и он слышал, что она приближается, как будто это что-то означало. Он считает, что это было где-то «на грани». И у здоровых могли бы быть такие ощущения. Когда он слышал, как в соседней комнате передвигают шкаф, он вновь слышал жалобы материи. С дуновением ветра к нему в комнату проникал дух воздуха. В лае собак ему слышалось: «Ты дурак, ты дурак». Все это приходило против его воли. Он хорошо знает, что такое отклонения от нормы и ирреальность, но иногда он совсем не может бороться с этим, и «Ты дурак» его прямо-таки злит. Но все же, по его мнению, это выглядит так, как если бы здоровый человек намеренно концентрировал на этом свои чувства и слух.
Однажды — об этом он рассказывает с неохотой — во время прогулки в лес он опять погрузился в мир фантазий «короля Отто», и опять у него было сознание реальности происходящего король Отто был его отцом, Франк Ведекинд = король Отто, фрау Ведекинд, Мицци Шаффер и дама Икс были его сестрами. Это продолжалось, по-вцдимому, около четверти часа. Впрочем, об этом он еще иногда размышлял и временами даже думал: «...Но ведь никто не может мне доказать, что я не сын короля Отто.» Еще до болезни ему казалось, что Мицци Шафер, другие актрисы из театра «Резиденция», дама Икс — люди такого же склада, что и он. В этом у него не было сомнения. «Я уверен на 100 процентов, что Мицци Шафер мной интересовалась.» Хотя они никогда не были знакомы, и она, возможно, только часто видела его в театре и наблюдала за ним, но он заметил, как она, проезжая на извозчике мимо него, обратила на него внимание своего мужа, «Изысканный человек». Тот обернулся. Однажды в театре она сидела за ним. Он вызывающе громко зааплодировал какой-то шутке, чем привлек внимание публики. И тогда она, в этом нет сомнения, сделала ему замечание, чтобы он вел себя спокойнее.
Иногда он испытывает боль в затылочной части головы. Головокружений не бывает. Ночью, лежа в постели, он иногда видит вспышки, световые пятна, на потолке калейдоскопический рисунок обоев в свежих, живых тонах. Это мозаичные, меняющиеся узоры, никогда не бывает цветов, каких-либо образов или других форм. Иногда появляется незначительный звон в ушах.
В первое время после болезни, когда он, как ему было предписано врачами, не думал о будущем, а полностью предавался отдыху, он чувствовал себя лучше всего. Он считает, что присутствие матери заставило его снова думать о будущем, и у него опять стало плохое настроение. У матери, по его мнению, было подозрение, что он еще болен, из этого он делает вывод, что подозрение является общим, а не болезненным, она раздражала его банальными разговорами. Ее присутствие было ему явно неприятно. Он чувствует себя хорошо, когда он один.
23 июля у больного появилось отклоняющееся от нормы состояние, которое продлилось три дня. Оно началось рано утром с приступа, который длился самое большее 12—15 секунд. Это было болезненное судорожное оцепенение. Он не мог пошевелиться, не мог открыть глаза. При этом в глазах появился свет, и он увидел — при закрытых глазах — вдали стауэтку, изображающую Иисуса. Она шевелилась. На него упали лучи света. Он почувствовал себя мнимо мертвым, исчезнувшим, превратившимся лишь в геометрическую точку. Тут он увидел появившееся облако дыма, Иисус исчез. Из облака дыма появился дьявол — и внезапно