лишь предмет мыслей (рассудочен), они принимают его как теоретический взгляд, а скепсис нашего больного — это ежедневное мучительное переживание, для которого теоретические формулировки (которые ничем не отличаются от давно известных рассуждений философов) являются лишь выражением.
Следующая, третья и самая редкая, форма скепсиса — это скептическая духовная позиция людей, которые во всем осторожны, сомневаются в отношении окончательного решения, является ли оно научным суждением или оценкой, которых, однако, аргументы и контраргумента, мотивы и контрмотивы, позитивная и негативная оценка не приводят в вечные колебания, не бросают взад и вперед, но которые в теоретическом сомнении переживают субъективное, психологическое согласие и которые далее в каждой ситуации практически переходят к действию, к оценке данного момента, к принятию решения там, где его требует реальная жизнь. Если богатство переживаний, величие и свобода духа в их высших проявлениях при гармонии в личной жизни могут служить критерием душевного здоровья, то скептики этого
рода — самые здоровые люди. Как раз полную противоположность этим людям представляет собой наш больной: вечные колебания вместо сомнения, ведущего к согласию, вечная неуверенность вместо выбора практической позиции, вечное разрушение вместо живого созидания. Отсутствует согласие, его душу разрывают постоянные «за» и «против», мотивы и контрмотивы. Эти вечные «за» и «против», которые уходят в бесконечность, становятся для него в апогее его болезненных состояний настолько невыносимы, что он думает, что сойдет с ума, и лучше утонуть в океане и умереть, чем пережить утрату себя самого.
Этот скепсис, который является не духовной позицией по отношению к вещам при внутреннем единстве, а внутренней скептической разъединенностью, бывает в незначительной степени нередко от врожденной предрасположенности, конечно, всегда только у выделяющихся, одаренных людей, душевная жизнь которых вообще может найти выражение в философских произведениях. Эти внутренне разъединенные, переживающие все скептически люди во многом походят на нашего больного. К чему это ведет? При врожденной предрасположенности в меньшем количестве случаев мучительная, но честная жизнь, в которой будут достигнуты нижние ступени здоровой скептической духовной позиции, слабая жизнь, которая, однако, в этой слабости взбирается на возможные ступени здоровья. В большинстве случаев человек внешне создает себе то, чего у него нет внутренне. Так, он создает философскую систему1, фанатичным приверженцем которой он становится, за которую он цепляется как за нечто реальное, которая дает ему нечто вроде постоянного рецепта уверенности там, где в жизни он ему необходим, впрочем, только после того, как после долгих размышлений конкретный случай будет загнан в его схему. Одновременно эти люди с фанатизмом пытаются навязать свою систему другим, таким образом, они стремятся получить власть и значимость. Эта власть и значимость внешне замещают им их уже забытую внутреннюю слабость. Эти люди могут внезапно стать счастливы со своей системой, будучи до этого самыми несчастными, разъединенными
1 Систему, вероятно, следует отличать от систематической работы. Первая научно невозможна, потому что это — задача, лежащая в бесконечности, поэтому во встречающихся случаях бредовая. Последняя является основным условием научного исследования.
существами. Но так как система является искусственным построением, не имеет источника во внутреннем переживании, не является выражением внутреннего единства, то вся неуверенность, следование сиюминутным импульсам и порывам проявляется все же снова в образе жизни. Неуверенность, ненадежность, нечестность, с одной стороны, не спокойная, а фанатическая убежденность, с другой, психологически обязательно связаны друг с другом.
Что-либо сопоставимое с этим «нормальным» развитием происходит также и при большинстве процессов. За фазой мучительной неуверенности следует фаза определенного удовлетворения бредом. Бред принимает тогда у более одаренных объективную форму в виде системы мироздания и тому подобного. Он выступает не только как субъективный бред, который имеет отношение лишь к собственной персоне. И тут особенностью нашего больного является то, что он до сих пор, получив в результате процесса чрезвычайную неуверенность, не встал на обычный путь создания бредовой системы. Он крайне замучен. При этом он сохранил понимание и способность дискутировать в той мере, что он — необычный случай — еще может найти контакт со здоровыми, что беседы с ним доставляют удовольствие, что подвижность его ума, его способность к восприятию, его относительная широта, стремление к честности доставляют радость в то время, как обычно просто регистрируют бредовую систему, фиксируют невозможность вести дискуссию и не устанавливают совсем никакого контакта с «сумасшедшим» миром больного. То, что для «нормального» означает сужение мира в системе, при процессе сопоставимо с изоляцией и замыканием в бреду.
Но не только эта последняя, а все параллели между нормальной неуверенностью, скептической разъединенностью и неуверенностью нашего больного, нормальным фанатизмом к системе, суеверием и т. д. и бредом других больных этой группы являются только сравнением. Если все же мы хотим установить, в чем же в этих психических изменениях заключаются признаки «обусловленного процессом», то сделать это ясно мы не можем. Во-первых, это то, как эти люди нацелены на общее, на картину мира, на мировоззрение, а во-вторых, это чрезвычайная неуверенность, чрезмерные колебания и бесконечная разъединенность душевной жизни. Первое мы видим, например, в рисунках тех больных, которые изображают космос, то есть космос таким, как они его видят, и то, что им представляется существенным: в письменных трудах, цель которых — дать новое мировоззрение, новое открытие самой внутренней связи, новую религию и т. д. второе мы видим (все это отчетливо только у тонких личностей) в жалобах на собственное огрубление чувств, на упадок, неспособность что-либо понять, жалобы, которые иногда напоминаю! жалобы при циклических депрессиях.
Обычный итог у нашего больного не наступил1. Но в содержании его острого психоза, который возник как реакция на почве разочарования от результатов экзамена, получили конкретное воплощение его тяга к общему, но также и его скептическое отчаяние.
То, что при новом жизненном настрое, в результате которого его волновали только вопросы мировоззренческого характера и в результате которого он в своей неуверенности не мог занять никакой позиции, он не мог работать по своей профессии, очевидно. Он рассказывал, как в практических случаях он не мог принять практического решения, а постоянно возвращался к самым принципиальным юридическим вопросам и сочинял длинные научные труды, как противны ему были оставляющие равнодушным мелочи этой профессии, как ему не хотелось общаться с коллегами, которые казались ему малокультурными, и как его осенило, и как он глубоко осознал, что прежде, чем заняться работой юриста, он должен выяснить все для себя (определиться в философском отношении). При этом, по оценке окружавших его людей, он имел выдающееся юридическое дарование, и все (по имеющимся данным и его коллеги-юристы) ожидали, что он получит за экзамен I. То, что он вообще сдал экзамен, не готовясь к нему снова, уже свидетельствует о его способностях. Не интеллектуальные недостатки, а изменения в жизни воли и оценок были тем, что сделало его несостоятельным.
Острый психоз больного состоял из двух фаз: первая фаза — фаза первых признаков, первых изменений в его душевной диспозиции (начиная с неудачи на экзамене, длившаяся прибли-
1 Бредовые идеи больного не переросли в систему, не имеют отношения к его мировоззрению. Ой относится к ним с колебанием h неуверенностью.
зительно четыре недели), вторая фаза — фаза временного переворота его душевной диспозиции, сделавшего возможными психотические переживания. Форму последних мы феноменологически описали в первом разделе. Теперь обратимся к содержанию.
Сам больной постоянно подчеркивает чрезвычайное богатство переживаний. Огромное количество представлений одновременно овладело им. У одного и того же события было, наверное, 20 значений, считает он. Все было очень противоречиво, «так ужасно нелогично». Поэтому совершенно невозможно этот психоз представить рационально, придумать и приписать ему логический смысл. Многое, что он пережил, имело преходящий характер (романтический век, душевная жизнь неорганической материи и т. д.). Потому что почти все, по мнению больного, что он когда-либо читал или что было предметом его фантазий, теперь он пережил как действительность. Тем не менее, во всей массе переживаний можно проследить некоторые основные мотивы, распознать некоторые основные настроения в качестве источника многочисленных рациональных содержаний, которые проходят сквозь весь психоз и которые понятно связаны с его жизнью, его глубочайшим переживанием и его профессиональной неудачей. Эти основные мотивы мы хотим выделить из того числа случайных ассоциаций и реминисценций, которые наряду с ними направляли течение психоза. Мы далеки от мысли, что можем вообще «понять» содержание психоза как сплошь осмысленное образование. Тремя основными мотивами являются: 1) неудача на экзамене, 2) философский скептицизм, 3) отношения с дамой Моной Лизой.
Неудача с экзаменом объективно была причиной, спровоцировавшей психоз. Она была в первые недели определяющей для содержания его бреда, связанного с другими людьми, предчувствий предстоящих событий, голосов. Делаются намеки на его профессию, на его прилежание, на отсутствие работы («его отец еще кормит»). Он вынужден подозревать, что министерство несправедливо поставило ему плохую оценку, потому что по каким-то причинам хочет избавиться от него. Но есть приметы того, что назревает революция, чтобы ликвидировать министерство и экзамены, и что народ, крестьяне, очень симпатизируют больному, который при этом будет играть роль, подобно Наполеону. Действительно, напрашивается желание понять большое количество появившихся бредовых и галлюцинаторных содержаний этих первых недель, как если бы они были