— Друг мой, отдохните!
Она покачала головой. Меня поразила бледность и вялость ее лица, а особенно — тусклый и запущенный вид волос. Я подумал: «Ей больше некогда причесываться», объяснил грустью и усталостью ее блеклый и дурной вид. Назавтра, приглядевшись к ней повнимательнее, я настоял на том, чтобы она лучше питалась, больше отдыхала и хотя бы на время оставляла эту зловонную комнату. Она сказала:
— Тебе теперь не с кем разговаривать!
Она вспомнила наши вечера в саду Монт-Руаяля, среди гвоздик и розовых кустов. Сравнение было слишком жестоким, и я не подхватил ее намека, сказав себе, что он не волен, и поэтому простителен. Я отважился настаивать:
— Как вы устали!
— Скоро я устану еще сильнее.
— Нужно надеяться. Бог всемогущ.
— Да, Он может сократить его крестные муки, ибо это именно они…
Глаза мои с тоской остановились на ее спутанных и сбившихся в клочья волосах, прорезанных бороздами, как волчья шерсть, потерявших прежнее сияние, блеск спелой ржи. Она засмеялась, но, против обыкновения, ямочки не появились на ее щеках. Смех ее как бы захлебнулся, однако своим прежним ровным голосом она сказала:
— Милый мой Гио, не надо сожалеть о моей утраченной красоте. Она уже бесполезна. Он не может видеть ее.
Увы, Богу не было угодно, чтобы король внял нам и позаботился бы обустроить дела королевства; тогда ему легче было бы предстать пред Ним с ясностью и умиротворением. Его ожесточившееся против смерти сердце не смущалось бы мучительными думами, и на время этой затянувшейся агонии он был бы избавлен от волнений. Но к внешним тревогам — кто мог поручиться в том, что ему известно, что замышляет Саладин! — добавилась и внутренняя неблагонадежность. Казалось, все решено и согласовано по поводу коронации Бодуине, равно как и относительно назначения Раймонда Триполитанского правителем и военачальником. Но на поверку все было не так! Повсюду бродили самые разные слухи и добирались даже до Монт-Руаяля. Подозрительная деятельность первых лиц государства и, в частности, патриарха Ираклия, а также разговоры Ги де Лузиньяна были немедленно переданы прокаженному, может быть, в точности, а, может, и с преувеличениями. Они исторгли из этого полумертвого тела яростные вопли и вызвали новые приступы горячки. Триполи в это время нес дозор на границах, беспрестанно пребывая в седле. Его преданность несколько облегчала страдания короля:
— По крайней мере этот тверд и верен. Храните его, как можете. Пока он будет жить, продержится и королевство.
Некоторым показалось, что он бредит и конец его близок.
27АВЕССАЛОМОВА МОГИЛА
Слова Ги де Лузиньяна отличались крайней серьезностью. Каждому, кто хотел его слушать, он заявлял:
— Триполи причинит нам страшные несчастья. Как только умрет прокаженный, королевство охватит анархия, ибо мои сторонники не подчинятся этому самозваному регенту. Граф Раймон лишится большей и лучшей части баронов, тех, кто искренне желает блага королевству и не хочет предательски сговариваться с Саладином. Мне кажется, пристрастия графа Раймона общеизвестны! Они обмениваются подарками и наилучшими пожеланиями! У Триполи нет иных намерений, кроме как быть угодным Саладину, мы же должны готовиться к его полному уничтожению, с тем, чтобы покорить весь Восток и водрузить там кресты. Я призываю скорее предать, чем унизиться до чисто оборонительных действий, рассеивающих наш воинственный дух.
Очень сомнительно, что он вспомнил все эти слова в одиночку. Добрые учителя вложили их в его уста, и он, как обученный попугай, повторял, ничего не изменяя и не прибавляя от себя. И еще:
— Прокаженный потерял последнее разумение. Бароны не осмеливаются бунтовать по причине его болезни, которой сам он явно злоупотребляет. Он не наделен ни правом, ни властью отказать в наследовании моей жене, принцессе Сибилле. Коронация Бодуине неправомерна и ничего не значит; все это поймут, когда его дядя перейдет в мир иной, что довольно скоро может свершиться. Бог примет его душу, хоть он грешил и ошибался; ибо, поверьте мне, так долго жившему в тесноте дворцовых покоев и посвященному в секреты семьи, он отнюдь не безупречен, это далеко не святой король, коим представляют его народу. Но я воздержусь от дальнейших речей, все-таки он мой шурин…
Ненависть между ними росла день ото дня, и, чтобы покончить с этим и вырвать Сибиллу из рук такого человека — хоть и не многое их связывало, но она оставалась его сестрой, — Бодуэн решил расторгнуть этот брак. Открыто он объявил его «ни добрым, ни честным» и посвятил в этот план патриарха Ираклия. Ги де Лузиньян был поставлен в известность. Не знаю, любил ли он бескорыстно свою жену, но потерять ее для него значило потерять все! Не спросив необходимого разрешения у Триполи, он бросил армию, спешно прибыл в Иерусалим и тайно перевез Сибиллу в свой замок в Аскалоне, где и затворился. Король приказал ему прибыть во дворец. Лузиньян отговорился болезнью. Раз за разом гонец мчался в Аскалон все с тем же приказанием и, получив тот же ответ, возвращался обратно. Бодуэну была нестерпима непокорность вообще, но такого человека в особенности! Это могло бы стать подстрекательством к неповиновению сильных, признанием в том, что с этих пор он король лишь номинально и не способен принудить к послушанию своих баронов, будь то даже его близкие родственники, как в данном случае, и, наконец, это показало бы Саладину падение авторитета королевской власти и неблагополучие всего королевства. И вот даже такой великодушный сеньор и славный полководец, коим оставался Бодуэн, несмотря на проказу, не снес наглого оскорбления от этой заносчивой и бесстыдной твари, полностью зависящей от воли женщин. Он известил его, что, раз болезнь не позволяет ему добраться до Иерусалима, то он сам отправляется к нему навстречу. Ни с кем не посоветовавшись, кроме, разумеется, Жанны, которая ничего мне о том не сказала, он решился лишить Лузиньяна имущественных прав и таким образом полностью разрушить его надежду примерить иерусалимскую корону. Это был единственный способ упрочить за маленьким Бодуине его незыблемые права. Но для того, чтобы возмездие воплотилось во всей полноте, ему было необходимо лично, невзирая на разложение тела, исполнить это мучительнейшее из всех заданий: речь шла о том, чтобы отсечь от себя всю свою фамилию в Монт-Руаяле и затем отречься от собственной крови! Если бы он доверил эту миссию Триполи, того обвинили бы в ревности. Клевета могла найти здесь себе пищу и разгласить, что и после смерти короля Раймон поведет себя так же и воспользуется состоянием своих вассалов, дабы удовлетворить ненасытную жажду земельных приобретений. Проведенная же Бодуэном кампания могла быть только карательной, бесспорной, вполне заслуженной, и дурным языкам оставалось бы только молчать. Наперекор мольбам лекарей, уверявших его в том, что он не сможет довести предприятие до конца, и слез, что не смогла сдержать на этот раз Жанна, он поднялся на носилки и отбыл. Как ни странно, все обошлось без обычных причитаний королевы-матери. Но эта покорность никого не обманула.
Жанна в мужском костюме последовала за нами. Бледность и молчаливая апатия настолько разнились с ее обычной живостью и всем пышущим здоровьем обликом, что даже старые бароны, при всей их суровости, были встревожены. Во время дороги с ней несколько раз повторялись те приступы слабости, что обычно охватывали короля, и я должен был поддерживать ее, чтобы она не выпала из седла.
— Ох уж эти мне женщины со своими месячными! — брякнул все же один из них, вызвав кое у кого смех.
Взглядом я заставил их замолчать. Когда мы отъехали в сторону, я обратился к ней:
— Друг мой, что с вами?
— Со мной то, что он умирает. Я не могу даже причесать его: волосы отпадают с кусками кожи, питавшей их. Этот признак последней стадии болезни говорит мне о том, что дни его на исходе, но я не могу поверить, что скоро останусь одна.
— У вас останется по крайней мере один верный друг. О! Я не попрошу вас о дурном. Я даже не стану пытаться изгладить воспоминание о короле из вашей памяти. Мне достаточно одной дружбы.
— Дорогой Гио, прости меня, но я могу любить только его.
— Короля не станет, и я оставлю свою должность оруженосца. Если вы захотите, мы вернемся во Францию, в Молеон. Я стану воином из охраны поместья и буду желать только одного: служить вам и быть рядом с вами. А если вы предпочтете остаться в Святых Местах, и я останусь подле вас. Куда бы вы ни направились, я последую за вами из любви к королю.
— Пойдешь ли ты туда, где я скоро окажусь?
— Вы должны жить!
— А кто говорит о смерти?
— Церковь запрещает пресекать свою жизнь.
— О, разуверься, я слишком тороплюсь в рай, где он будет ждать меня, чтобы подвергаться проклятию. Ибо единственное мое упование — воссоединиться с ним… Гио, я устала, это правда. Я жажду покоя.
По обычаю Бодуэн три раза ударил во врата Аскалоне перчаткой, надетой на беспалую руку. Они оставались закрытыми. Горожане высыпали на стены, превозмогая в себе желание открыть ворота, противоречащее их клятве перед графом Ги. Лузиньян не отвечал на призывы, но насмерть перетрусивший из-за своей же непокорности, не осмеливался показаться на глаза. Покориться же ему не позволяла предательница Сибилла. Никто не знал, о чем толковали между собой супруги в этих обстоятельствах, в какой грязи был вывалян несчастный Лузиньян, какими издевательскими и злобными речами они обменялись. Так или иначе, город со своими окаменевшими жителями по стенам, со своими неуверенными, не знавшими, что делать, солдатами оставался закрытым. Король, пощадив его и избавив от позора осады, протрубил отход к Яффе, другому фьефу Лузиньяна. Здесь же город не просто сдался нам, но его войско и жители вышли навстречу торжественной процессией и с почестями передали его ключи. Так Яффа перешла во владение Бодуэну, и он назначил там королевского наместника. Лишенный главного своего владения, отрезанный от мира в Аскалоне, среди враждебного народа и ненадежных вассалов, Лузиньян с этих пор не мог нанести ощутимого вреда. И все-таки король решил покончить с ним. В Сен-Жан-д'Акре он созвал парламент, чтобы возвестить на нем о низложении Ги и подтвердить правление Триполи. Патриарх Ираклий, командор тамплиеров Арно де Торрож, а также и Роже де Мулен, Великий Магистр госпитальеров, высказались в поддержку Ги. Они припали к стопам короля и умоляли его позволить Ги возместить причиненный ущерб. Он отказал. Рассерженные ходатаи