презрение кчеловеческойличности. Ихорошего иплохого мыхлебнули в тотдень достаточно.Попив чаю безсахару, но смедом (причем,нам подалиложечки с дырками— аккуратнопроверченнымив каждой «лодочке»,почему дырки?— А без дырокворуют), мы отдохнулив прохладнойфешенебельнойчайной на самойглавной улице(на фикусахмушиная бумага,двапортрета Ворошилова;олеандра вцвету, плакато займе: «методамисоцсоревнованияи ударничества»)— и вышли нараскаленнуюулицу. Где гостиница?Там, на шаше.Идем на шаше,идут кучкилюдей — «тазачем вам гостиница,идите к нам,будем рады,пожалуйста»(говорит какой-торабочий) — Гдеже вы живете?— Та в рабочемгородке! ваннупримете. — Идем!— Пошли мы вверхпо отличнойасфальтовойдороге, утопающейв зелени <…>— Мы за квартируничего не платим,и газ у насбесплатно! —говорит рабочий(Дмитрий ЛукичСекалов). Егорадушие былоочень приятно,но в то же времяпоражало тупосердие,с которым онтащил нас усталыхна высоту.—Далеко ли? —спрашивалимы. — Да вот сейчас,—отвечал он ивел нас всевыше и выше.Наконец и домик— идеальный,причудливостоящий нагоре.<…> Рабочийпоказывал своюкомнату, какбудто этобукингемскийдворец. И гордостьего понятна.Большая комнатас широким окном,с чудеснымвидом на зеленьи на море, с газовымотоплением(повернул, иготово!) — в такойкомнате он завсю свою жизньеще не живалникогда,— ноубранствокомнаты привеломеня в ужас:мещанскаябархатнаяскатерть, поверхэтой скатерти— тюлевая, навырезанныхиз дерева полочкахпошлые базарныештучки, стеныувешены дряннымиоткрытками,—словом, никакойгармонии междудомом и егообитателем.Да и слова уэтого Секаловабыли с пошлятинкой.<…> Обратномы поехали наизвозчике. —Ну что, как увас колхозы?— спросил ястарика.
— Колхозы-молхозы!— отвечал онпрезрительно.<…> Вечероммы благополучноочутились на«Грузии».<…> Первыйкласс естьсобственнотретий класс.Вся палубаусеяна телами,теми сплошнымирусскими телами,которые какбудто специальносделаны, чтобываляться наполу вокзалов,перронов, трюмови пр. А наверху— там, где входдля «черни»запрещен, неск.плантаторовв кругл. очках,презрительныхи снежно-штанных.В уборной никтоне спускаетводы, на палубеподсолнушнаяшелуха, на 300человек одноинтеллигентноелицо, прислуганагла, и когдая по рассеянностиспросил у лакея,заплачено лиза талон дляобеда, которыйкупила для меняМ. Б., он сказал:«Верно, вы нашлиего на палубе?»
И все жеморское путешествие— для меня высшеесчастье — и япомню весь этотдень как голубойсон, хотя я иехал в могилу.И вот уже тянетсямутная гряда— Крым, где еемогила. С тошнотоюгляжу на этотомерзительныйберег. И чутья вступил нанего, началисьопять мои безмерныестрадания.Могила. Страданияусугубляютсяапатией. Ничегоне делаю, недумаю, не хочу.Живу в долг,без завтрашнегодня, живу в злобе,в мелочах, чувствую,что я не имеюправа бытьтаким пошлыми дрянненькимрядом с еемогилой — ноименно еесмерть и сделаламеня таким.Теперь тольковижу, какимпоэтичным,серьёзным исветлым я былблагодаря ей.Все это отлетело,и остался… дав сущностиничего не осталось.И как нарочновышло так, чтонас обоих с М.Б. славно пригвоздилик этому проклятомуместу, где всенапоминаето ее гибели: идерево противбалкона, и ручейОвсянниковойдачи, и колокольня,и дорога в Бобровку,и те красненькиецветочки вродесклеенных ягод,которые я рвалдля нее, когдаона лежала удома под деревом,где бурьян, икамни, и песнипроходящихударников, иаптека, и извозчик,на к-ром я ездилв Бобровку,—и нужно же было,чтобы Лядовапо ошибке выслаланам деньги нев Алупку, кудая просил еевыслать, а вЛенинград —и вследствиеэтой ошибкимы на 3 неделизастряли вАлупке, наделалидолгов и неможем выехать.<…>
8/VIII.Ночь.Сижу в загаженнойкомнатенкеНик. Соболева— и не сплю. Приехалсюда 3 дня назад.В Москве стоитудушливая жара— небывалая.Я был у Каменевав Концесскоме.Он добродушен,жирен, волосат— сидит в безрукавке.«Academia»заказываетмне три вещи:редактурусобрания сочиненийНекрасова,редактуру «Комуна Руси житьхорошо» и редактуруНик. Успенского.Все это дастмне около 20 тысячрублей, а сейчасу меня нет нигроша, мне пришлосьвыпрашиватьу Антокольской,секретарши«Academia», 20рублей взаймы.Без этих денегя буквальноиздох бы. Былв доме, где живетГорький. Домремонтируют,по приказуМоссовета. Входсо Спиридоновки,со двора. Маленькаядверка. Прихожая.Только чтокрашеный пол.На полу газеты,чтобы не испортиликраску ногами.Прихожая пуста.—Вам кого? Этоспящий детина— из соседнейкомнаты.— Крючкова.—Сейчас. Крючков,располнелый,усталый и навеселе.Позвонитезавтра, я скажувам, когда приметвас Горький.—Хорошо. Но завтраКрючкова нет,он в Горках уГорького, иТихонов тожетам. Звоню двадня, не могудозвониться.Изредка посещаюприхожую. Там— кран. Это оченьприятно в жару.Чуть приду,полью себе наголову холоднойводы — и вытрулицо грязноватымполотенцем.
Вглядываюсь:это не полотенце,а фартух коменданта(он же швейцари дворник). Неужелия приехал вМоскву, чтобывытирать лицофартухом комендантатого дома, гдеживет Горький.
Сегодня виделЛядову. Онаисхудала, какскелет. Нервыраздребежженытак, что онаговорит и плачет.Особенно замучилаее история сГорьким. Онарассказываетмне эту историю.«В июне звонитКрючков: вызватьк ГорькомуЖиткова и Маршака,будет совещаниео детской литературе.Я советую вызватьдополнительноЧуковского.Крючков соглашается.Совещаниеназначено на19-е. Прихожу.Горького нет.Маршак, Разини я. ПредседательствуетКрючков. «Мыдолжны датьГорькому материалыо состояниидетской словесности».Ничего из совещанияне вышло. <...>
Сегодня14-го.<...> УПильняка натеррасе привезенныйим из Японии«Indian helmet»* идеревянныесандалии. Они сам ходит всандалиях ив чесучевомкимоно. Многоу него ящиковиз папье-машеи вообще всякихяпонских безделушек.В столовой«Русский голос»(американскаягазета Бурлюка)и «New Yorker».Разговариваясо мною, он вдругговорит: «А нехотите ли увидетьФомушку?» Ведетменя к двери,стучится, и —на полу сидитяпонка, забавная,обезьяноподобная.У нее сложнейшеевыражение лица:она улыбаетсяглазами, а губыу нее печальные;то есть не печальные,а равнодушные.Потом улыбаетсяртом, а глазане принимаютучастия в улыбке.Кокетничаеткак-то изысканнои как бы смеясьнад собой. Лицоумное, чуть-чутьмужское. Онамузыкантша,ни слова по-русски,и вообще непо-каковски,зовут ее ИонекаваФумино, переднею на ковредлинный и узкийинструмент— величиначеловечьегогроба — называетсякото,она играет нанем для меняпо просьбеПильняка, которогоона зовет Дьа-Дьа(Дядя), играетдолго с профессиональнойулыбкой, а внутреннескучая, играетделовито, подвинетто один колышек,то другой, укорачиваяими струну,производящуюзвук, и словнокухарка надплитой, гдемного кушаний,тронет однукастрюльку,другую, ту переставитк огню, ту отодвинет— и получаютсяразрозненныезвуки, не сливающиесяни в какую мелодию(для меня).
* «Тропическийшлем» (англ.).
Показываяее как чудодрессировки,Пильняк в качествеимпрессариозаставил ееговорить орусской литературе(ее брат — переводчик).Она сейчас жесделала восторженноелицо и произнесла:Пýсикини, Толостои,Беленяки (Пильняк).Весь подоконникее комнатыусеян комарами.Оказывается,она привезлаиз Японии курево,от котороговсе комарыдохнут в воздухе.Тут же ее бэби-кото— на которомона упражняется.Сейчас я виделОльгу Сергеевну,жену Пильняка,она не моглазаснуть, т. к.ночью струнав этом бэбилопнула. РасхваливаяПильнячью «О.К.» [«О'Кэй».—Е. Ч.], ясказал, что дляменя она приближаетсяк «Летним заметкамо зимних впечатлениях»Достоевского.Пильняк нечитал этойвещи. «Я читалтолько «Идиота»— талантливыйбыл писатель,ничего себе».
16/VIII.Вчераединственныйсколько-нб.путный деньмоего пребыванияв Москве. С утрая поехал в ГИХЛ,застал Накорякова:Уитмэн ужесвёрстан; чутьбудет бумага,его тиснут.«Шестидесятники»тоже в работе.Видел Казина,говорил с заведующимтехническойчастью. Оттудав «Мол. Гвардию».Там та же растяпистость.Заседают —«вырабатываютплан», нет временидохнуть, а делане делают.— Что«Солнечная»?Никто не знает.—Где рисунки?Неизвестно.<...> Оттуда кГорькому, тоесть к Крючкову.МосковскийОткомхоз вновьремонтируетбывший домРябушинского,где живет Горький,и от этого домсделался ещебезобразнее.Самый гадкийобразец декадентскогостиля. Нет ниодной честнойлиний, ни одногопрямого угла.Все испакощенопохабнымизагогулинами,бездарныминаглыми кривулями.Лестница, потолки,окна — всюдуэта мерзкаяпошлятина.Теперь покрашена,залакированаи оттого ещебесстыжее.Крючков, сукинсын, виляет,врет, ни за чтоне хочет допуститьменя к Горькому.Мне, главное,хочется показатьГорькому «Солнечную».Я почему-тоуверен, что«С-ая» емупонравится.Кроме того,чорт возьми,я работал сГорьким трис половиноюгода, состоялс ним в долгойпереписке, имеюправо раз вдесять летповидатьсяс ним однажды.«Нет... извините..,А. М. извиняется...сейчас он принятьвас не может,он примет ваствердо... в 12 часовдня 19-го». И неглядит в глаза,и изо рта у негонесет водкой.<...> Иду в «Академию».В прихожей: Ю.Соколов —фольклорист,Ашукин (онрассказывалмне, что противпредоставлениямне редактурыНекрасоваяростно возражалЛебедев-Полянский),Благой и другие.Вчера мне наконец-тоудалось сдвинутьс мертвой точкимои договорыо Некрасове,о «Кому на Руси»,об Успенском.<...> Из «Academia»— в ДомГерцена обедать.Еще так недавноДом Герценабыл непригляднойбандитскойберлогой, кудая боялся явиться:курчавые инаглые раппыбили каждоговходящегодубиной почерепу. Теперьлиберализмотразился издесь. Сейчасже ко мне подкатиласькакая-то толстая:«К. И., что выдумаете о детскойлитературе?Позвольтепроинтервьюироватьвас...» В «ЛитературнойГазете» менявстретили какжеланногогостя. «Укажите,кто мог бы написатьо вас статью».Я замялся. Вэто время вкомнату вошелШкловский. «Янапишу — восторженную».Редакторша«Лит. Газеты»Усиевич захотеласо мной познакомиться,пригласиламеня по телефонук себе. Либерализмсказался и втом, что у меняпопросилистатью о Мандельштаме.«Пора этогомастера поставитьна высокийпьедестал».Двое заправилэтой газетыФельдман иЦейтлин вообщегорят литературой.—В столовой ДомаГерцена мыпообедаливместе с АбрамомЭфросом, к-рыйобещал мнедружески найтииллюстраторадля моих детскихкниг и для «Комуна Руси». В столовойя встретил