(ударники) совсех концовстраны, в томчисле и отЛенинградскогозавода им. Сталина,стоят посерединекомнаты — икаждые 2 минутыиз их числа кгробу отряжаются8 человек почетн.караула. Каменевзаписал и меня.Очень приветливый,улыбающийся,чудесно сложенныйчекист, страшноутомленный,раздал намтраурные нарукавники— и мы двинулисьв залу. Я стоялслева у ног иотлично виделлицо Кирова.Оно не изменилось,но было ужасающезелено. Какбудто его покрасилив зеленую краску.И т. к. оно неизменилось,оно было ещестрашнее… Атолпы шли безконца, без краюпо лестнице,мучительнораскорячившись,ковылял сухоногийна двух костылях,вот женщинас забинтованнойголовой, будтовырвалась избольницы, вотслепой, котороговедет под рукустаруха и плачет.Еле мы протискалисьпротив течениявниз. В артистическоймы видели Рыклина,Б. П. Кристи идр. Домой я вернулсяв 2½ ночи.
20/ХII.<…>В «Academia»носятсяслухи, что уже4 дня как арестованКаменев. Никтоничего определенногоне говорит, нопо умолчаниямможно заключить,что это так.Неужели онтакой негодяй?Неужели он имелкакое-нб. отношениек убийствуКирова? В такомслучае он лицемерсверхъестественный,т. к. к гробу Кироваон шел вместесо мною в глубокомгоре, негодуяпротив гнусногоубийцы. И притворялся,что занятисключительнолитературой.С утра до ночисидел с профессорами,с академиками— с Оксманом,с Азадовским,толкуя о делахПушкинскогоДома, будущегожурнала и проч.Взял у менястатью о Шекспире,которая емуочень понравилась,звонил мне обэтой статьеночью — указывал,как переделатьее, спрашивало Радловскомпереводе «Отелло»— и казалось,весь поглощенсвоей литературнойработой. А междутем…
Сегодня уехалав Л-д МарияБорисовна. Япроводил еена вокзал ивернулся вгостиницуогорченный:мучает меняогромное количествонесделанныхдел, которыеменя буквальнозаедают: недописаннаястатья «Искусствоперевода»,неисправленные«Сказки»,недоконченнаястатейка оРепине и проч.,и проч., и проч.
23/XII.Сейчасговорил с Главлитом— оказывается,мой «Крокодил»запрещен опять.Неужели кончилсялиберализм1932 года? Получиласьзабавная вещь— когда в 1925 годузапрещали«Крокодила»,говорили: «Таму вас городовой»,«кроме того— действиепроисходитв Петрограде,которого несуществует.У нас теперь— Ленинград».
Под влияниемэтих возраженийпротив «Крокодила»,я переделалтексты — у меняполучилсяпостовой милиционер,которого Крокодилглотает в Ленинграде.Текст одобрили.Дали художникамиллюстрировать.И Конашевичи КонстантинРотов сделалимилиционерав современномЛенинграде,и тогда цензураналожила нанего свое vetoименноза то, что там«Л-д» и «милиция».
24/XII.Я вчеравесь день провелв тоске. Третьегодня выступалв «клубе мастеровискусства»вместе с Грабарем.Читал о Репине.У меня вышелдоклад оченьбойкий, ноповерхностный,у Грабаря —нудный и мертвый.Слушали насгорячо и страстно.ПредседательствовалМашков, которыйкаялся в своемпрежде несправедливомотношении кРепину. (Он сМаксом Волошинымвыступил вюности противРепина, когдапорезали репинскуюкартину.) «Репинс каждым годомрастет». «Теперьон кажется мне…ну пожалуй…ровней Рембрандта».Игорь Грабарьуговариваетпозироватьему, но у менянет времени.
Были у меняБор. Левин сГерасимовой.Отняли многовремени. Левиночень не любитТолстого, незнаю почему.«Ах, если бы онумер во времяпохорон Кирова,—сострил он. —Никто бы и незаметил егособственныхпохорон. Вотнеудобноевремя, когдаумирать. Всепроцессии, всеорганизациизаняты другим— а не им». Откудаэта чудовищнаязлоба у некоторыхписателей кТолстому? Горькому?
28/XII.Сейчасновая главав истории«Крокодила».Началась онас того, что всев Детгизе говорилимне: мы с удовольствиемнапечатаемвашу сказку.
Семашко тоже:«Что ж! Отличнаясказка — будемпечатать».
«Академия»тоже: мы печатаембез всякихколебаний.
Цензор «Академии»Рубановскийразрешил незадумываясь.На основанииэтого художникКонашевичсделал для«Крокодила»,издаваемогов «Академии»,рисунки, которыепечатаютсясейчас в Гознаке,художник Ротовсделал рисункидля детгизовского«Крокодила»— и когда всебыло готово,около месяцаназад, прошелнеясный слух,будто Волинимеет какие-товозраженияпротив «Крокодила».Слухам не придализначения: Волинбыл в больнице,Семашко говорилмне: «Пустяки»,и я был уверен,что все образуется.Так как сейчаспроцесс убийцКирова, Волинголовокружительнозанят — и пойматьего по телефонувещь почтиневозможная.Вчера в Детгизея наконец дозвонилсядо него — и онсказал мне, чтосчитает, что«Крокодил»— вещь политическая,что в нем предчувствиефевральскойреволюции, чтозвери, которыепо «Крокодилу»«мучаются»в Л-де, это буржуии проч. и проч.и проч. Все этобыла такаячепуха, что яокончательнообозлился.Легко рассеятьтакие фантомы.Сегодня утромв 9 час. я опятьпозвонил ему.Так как в прошлыйраз он выразилжелание, чтобы«Крокодил»был напечатанв старой редакции,я указал емутеперь, что этоневозможно,потому чтонайдутся идиоты,к-рые подумают,что стихи:
И вот живойгородовой
Явился вновьперед толпой
включают в себяполитическийнамек.
Он согласилсясо мною и просилпозвонитьзавтра утром.
Я, радуясь,что он уступаетмоим доводам,позвонил Оболенской.Она говоритохрипшим отнасморка голосом:
— Вы знаете,неприятнаяновость: вашего«Крокодила»решили вырезатьиз книжки ваших«Сказок»?
— Кто?
— Волин.
— Но ведь ясейчас с нимговорил.
— Я ничегоне знаю. ПозвонитеСемашко.
Я позвонилСемашко. С-коуехал в Смоленск.
Я позвонилСуворову. Суворовговорит: верно.Я человекподневольный.Мне дано распоряжениеехать сию минутув типографиюи вырезатьоттуда «Крокодила».
— И вы поедете?
— Я человекподневольный.
Оказывается,вчера Семашкобыл у Стецкого,но тот, распропагандированныйВолиным, запретил«Крокодила»наотрез…
Вчера язакончил свойфельетон оРепине и далв «Правду».«Правда» фельетонприняла, равнокак и другой,тоже написанныйв Москве — «Искусствоперевода»14.О Репине я написалс самой неинтереснойдля меня точкизрения — неинтересной,но необходимойдля славы Репинав СССР — на тему:«Репин — наш!»Эта статья даствозможностьгромко прославитьРепина, а тотеперь он всёеще на положениинелегального.
29-го /XII.Домойхочется ужасно.Из-за «Крокодила»я два дня неработаю. Выбилсясо сна. Сегоднязвонил Стецкомув ЦК. — «АлексеяИв-ча сегодняне будет. Он назаводах. Позвонитеего секретарю».Звоню Волину,целый час добивался,стоит на своем.Сегодня будуловить его вНаркомпросе.Будь оно проклято,то лето в Куоккале,когда я написал«Крокодила».Много горя онодоставило мне.По поводу этого«Крокодила»я был недавноу Эпштейна, ондолго не хотелпринять меня,я перехватилего по дорогек Бубнову,— онотмахнулсяот меня, как отдокучливогопросителя. Я— к Бубнову.«Не может принять.Оставьте ваштелефон, вамсообщат». Яоставил — и ждудо сих пор. Апрежние обиды,оскорбления,травля в газетахи проч. Чортменя дернулнаписать «Крокодила».
Вот уже 3 часая все кишкивыматываютелефоном.«Город».— «Городзанят». Получилгород. «А. Т. С.»— «А. Т. С. занято».Так и не доберешьсядо нужногономера.
Был у Волинав Наркомпросе.
Сначалаучтиво, а потомвсе грубее, онуказал мне, чтоон делает мнеличное одолжение,разговариваясо мною по этомуповоду, что оночень заняти не имеетвозможностипосвящать своевремя такимпустякам, новсе же так ибыть — он укажетмне политическиедикости инесуразности«Крокодила».Во-первых,
Подбегаетпостовой:
Что за шум?Что за вой?
Как ты смеешьтут ходить,
По-немецкиговорить?
Где же это видано,чтобы в СССРпостовые милиционерызапрещали комубы то ни былоразговариватьпо-немецки!?Это противоречитвсей нашейнациональнойполитике! (Агде же это видано,чтобы милиционерывообще разговаривалис Крокодилами.)
Дальше:
Очень рад
Ленинград
. . . . . . .
А яростногогада
Долой изЛенинграда
. . . . . . .
Они идутна Ленинград
. . . . . . .
О, бедный, бедныйЛенинград.
Ленинград— историческийгород, и всякаяфантастикао нем будетпринята какполитическийнамек.
Особеннотакие строки:
Там наши братья,как в аду —
В Зоологическомсаду.
О, этот сад,ужасный сад!
Его забытья был бы рад.
Там под бичамипалачей
Немало мучитсязверей
и пр.
Всеэто еще месяцназад казалосьневинной шуткой,а теперь послесмерти Кировазвучит иносказательно.И потому...
И потомуСемашко, дажене уведомивменя, распорядилсявырезать изСборника моихсказок «Крокодила».
От Волиная поехал в ЦКпартии. Тамтов. Хэвинсон(кажется так?),помощник Стецкого,принял меняласково, но...Он торопится...он ничего незнает... Он никогдане читал «Крокодила»...Оставьте текст...Я познакомлюсь...Скажу своемнение.
Я — к Семашкев Детгиз. Семашконесколькосмущен. Ведьон уверял, чтони за что недопустит выброситьиз «Крокодила»ни строки. «Да...да... вот какоегоре... Но ведьнам надо поскорее...Я распорядился...Изъять «Крокодила»...
— Даже непопытавшисьпохлопотатьо его разрешении?..
— Да... знаете...время такое...»
От Семашкия побежал кЕрмилову —Ермилов обещалпоговорить,но о чем — неизвестно.Советуют обратитьсяв Союз писателей,но, конечно,это все — паллиативы.Единственный,кто мог бы защитить«Крокодила»,—Горький. Онсейчас в Москве.Но Крючков непустит меняк Горькому, мнедаже и пробоватьстрашно. А междутем все этихлопоты вконецрасшатываютмои нервы — яперестал спать,не могу работать.И в самый разгарборьбы — вдругполучаю от М.Б. телеграмму,торопящую меняприехать домой!!!!Я даже не обиделся,я удивился.Человек знаетвсе обстоятельствадела и хочет,чтобы я плюнулна все — и поселилсяна Кирочной.Ну что ж! Я таки сделаю.
«Правда»поступила сомной по-свински.Заказала мнефельетон оРепине. Я писалего не покладаярук — урываявремя от борьбыза «Крокодила»,а теперь отложилаего в дальнийящик. Между темпо телефонууверяла меня,что он идет30-го; если бы онпошел 30-го, сомной иначеразговаривалибы все работникиГлавлита иКультпропа.
Илья Зильберштейнпредлагаетпечатать Репинау Бонч-Бруевича.Я почти согласился.