Но Эфрос возмущени буянит. Длинныеспоры по этомуповоду.
В фельетоне,к-рый я дал «Правде»— «Искусствоперевода»,—содержатсяпохвалы издательству«Academia». Ихвелено убрать.Теперь хвалить«Академию»нельзя — тамбыл Каменев.Между тем наканунеареста Каменевав «Правде»должна былапойти его статейка,рецензия накакие-то мемуары.Она уже быланабрана. СейчасЭфрос рассказалмне, что «Academia»ищет заместителяКаменеву. Былипо этому поводуу Горького —главным образомдля того, чтобыотвести кандидатурыЛебедева-Полянскогои других. Горькийобещал противитьсяэтим кандидатурам.Выдвигаюткакого-то Манцева,служащего вНаркомфине.
31/XII.Сейчасговорил потелефону сСемашко. Таккак мне оченьхочется домойи я устал отчиновников,от беготни поучреждениями проч., я решилуступить Волинуи дать толькопервую часть«Крокодила».Позвонил обэтом НиколаюАлександровичу.А он говорит:
— Я не помню«Крокодила»,приду в Детгиз,разберусь. Ив результате—
2 января.«Крокодил»запрещен весь.Ибо криминальнымисчитаются дажетакие строки:
Очень рад
Ленинград
и проч.Семашко предложилмне переделатьэти криминальныестрочки, и кто-тоиз присутствующихпредложилвместо «Ленинград»сказать «Весьнаш Град». Выбившисьиз сил, я досталв Интуристебилет — и к 1-муянваря был ужедома. Гулял сМ. Б. по Питеру,читал Колинрассказ «Старики»(очень хорошийрассказ), разбиралписьма (большинство— отклики накнижку «От двухдо пяти»), былв ГИХЛе и в«Academia» ирано лег спать.Сейчас М. Б.переписываетна машинке моивоспоминанияо Репине, а ястрочу «Искусствоперевода»<…>
5/I.Был на чехословацкомобеде в «Астории».
Зощенко вчорном костюме,изнеможденный…
18/I.Не писал дневника,т. к. был занятсвоей книгой«Высокое искусство»и статьей оРепине, котораявсе разростается.Очень волнуетменя дело Зиновьева,Каменева идругих. Вчерачитал обвинительныйакт. Оказывается,для этих людейлитературабыла дымоваязавеса, которойони прикрывалисвои убогиеполитическиецели. А я-то верил,что Каменеви вправду волнуетсяпо поводу переводовШекспира, озабоченюбилеем Пушкина,хлопочет ожурнале ПушкинскогоДома и что всяего жизнь у насна ладони. Мнеказалось, чтоон сам убедился,что в политикеон ломаныйгрош, и вот искреннеушел в лит-ру— выполняяпредначертанияпартии. Всезнали, что вфеврале онбудет выбранв академики,что Горькийнаметил егодиректоромВсесоюзногоИнститутаЛитературы,и казалось, чтоего честолюбиевполне удовлетвореноэтими перспективами.По его словам,Зиновьев дотакой степенивошел в л-ру,что даже сталдетские сказкиписать, и ондаже показывалмне детскуюсказку Зиновьевас картинками…очень неумелую,но трогательную.Мы, литераторы,ценили Каменева:в последнеевремя как литераторон значительновырос, его книжкао Чернышевском1,редактура«Былого и дум»стоят на довольновысоком уровне.Приятная егоманера обращенияс каждым писателем(на равной ноге)сделала то, чтоон расположилк себе: 1. всехлитературоведов,гнездящихсяв ПушкинскомДоме; 2. всехпереводчиков,гнездящихсяв «Academia»и проч., ипроч., и проч.Понемногу онстал пользоватьсяв литер. среденекоторымморальнымавторитетом— и все это,оказывается,было ширмойдля него, какдля политическогоавантюриста,который пыталсязахватитькультурныевысоты в стране,дабы вернутьсебе утраченныйполитическийлик.
Так ли это?Не знаю. Похоже,что так. Я вспомнилодин эпизодна Съезде. Каменевжил на даче подМосквой. Обэтом его жена,Татьяна Ив.,которую я встретилв Колонномзале, сказаламне шопотом,т. к. считалось,что он где-тона Кавказе. Онскрывалсяи скрывалсятак тщательно,что по целымдням не выходилиз своей дачи,—не соблазняясьникакой погодой.Скрывался онвот почему:вначале былообъявлено, чтоКаменев сделаетна Съезде Писателейдоклад и чтовообще емубудет принадлежатьтам, на Съезде,ведущая роль.Потом, очевидно,в ЦК было решеноне предоставлятьему этой роли,и он должен былпритворитьсяотсутствующим.Я так и не побывалу него на даче— и забыл весьэтот эпизод,но в бытностьмою в Кисловодскея получил отТ. Ив. письмо,где она говорит:простите мнету грубость,с которой яразговаривалас вами на СъездеПисателей, ноя былатак огорчена,что Л. Б. не могвыступить там.О его политическойкарьере я незнаю ничего,но как литераторон был мне коев чем симпатичен(хотя его разговорыо Мандельштаме,его статьи оПолежаеве,Андрее Беломи проч. свидетельствовалио полном непониманиипоэзии)2.
Сизъятием «Крокодила»я примирилсявполне. Ну егок чорту. Сновапишу о Репинеи проклинаюсвою бесталанность.Он как живойстоит передомною во всейсвоей сложности,а на бумагеизобразитьего никак немогу.
Разбираюего письма комне: есть замечательные.Но ненавистьего к «Совдепии»оттолкнет отнего всякогосвоей необоснованнойлютостью…
27/I.Я в Болошеве.Снег и 30—40 ученых(считая и ихжен). Царствоседых и лысых.Сегодня днемя впервые заснулпосле того утра21/I,когда я сказалМ. Б., что еду вМоскву, и онадва дня в исступлениипроклиналаменя. Впрочем,с 21-го на 22-ое яспал хоть немного,а потом — ниминуты, ни прикаких обстоятельствах.Меня выписалив Москву «Всекохудожник»и Радио-Комитет.1-й для того, чтобыя прочиталлекцию о Репине,2-й для того, чтобыя выступил вКолонном Залесо своими сказками.Кроме того, мнебыло нужнопристроитьв редакции«Красной Нови»свою статьюоб «Искусствеперевода» исдать статьюо Репине — Горькомув «АльманахXVII». Из-зассоры с МариейБорисовнойя не кончилстатьи о Репинеи не привел вокончательныйвид своей книжки.И вообще в Москвея не написални строки из-затого, что в течениетрех суток (с23 по 26) был буквальнона улице. Сейчасв Москве происходитСъезд Советов,все гостиницызаняты. 23-го весьдень я тщетнопытался проникнутьв Националь,весь день звонилпо всем телефонам,и наконец в 11часов ночиЖеребцов устроилменя в Ново-Московской...Я приехал туда,сдал паспорт,заполнил анкету,уплатил деньгии попал на 7-йэтаж, где оказалосьтак шумно, чтоя через десятьминут уложилчемодан и убежал.Куда? На ВерхнююМасловку кхудожнику ПавлуАлександровичуРадимову — вего мастерскую.Приехал в часночи (на машине,которую вымолилу Жеребцова).Мастерскаяна 7 этаже, в нейнет постели,она выходитв такой же шумныйкоридор, каки номер в Ново-Московской.Но делать былонечего. Я лежуна диване и несплю. Зажечьогонь? Но к глазаммоим приливаеткровь, и, крометого, картиныРадимова такплохи, что душевнаямуть увеличивается.У него все приемыживописи заучены,как у барышни,которая рисуетцветы. Вот такделается речка,так делаетсяоблачко, такделается солнечныйблик. Творчестватут нет никакого.Зная все этирецепты, онизготовляетсотни пейзажиков,которые разнятсяодин от другоготем, что здесьречка слева,а здесь речкасправа, здесьберезки с осеннейлиствой, здесь— с весенней.Это такая клеветана природу;природа в моемвосприятиигораздо лиричнее,гораздо трагичнее.Те пейзажи,которые я пишумысленно, когдагляжу на деревья,реки, поля, такотличаютсяот этих механическисделанныхпейзажей Радимова,что смотретьна радимовскиедля меня такаяже мука, как,напр., слушатьна суде лжесвидетеля.И так как теперьвсюду тяга ктакому полуискусству— пейзажи Радимоваидут нарасхватво все клубы,дома отдыхаи проч. Сам он— желтоволосый,голубоглазый,поэтический,«не от мирасего» — величайшийкарьерист иделец. Работаяпо общественнойлинии во всякиххудожественныхорганизациях,он свел знакомствос Ворошиловым,Уншлихтом,Эйдеманом, атак как такоезнакомство— капитал, тоон получил сэтого капиталабольшие проценты:ему дали идеальнуюквартиру в ДомеХудожника,идеальнуюмастерскуютам же, дачу вАбрамцеве имастерскуютам же. Это кулачокв советскойличине, и чутьтолько я разгадалэто, мне сталопротивно бытьпод его кровлей.
Его соседи друг — ЕвгенийКацман, выставкак-рого сейчасво «Всекохудожнике».Кацман не лишендарования, хотяживопись егооднообразнаи поверхностна,портретныехарактеристикивнешни, а краскислишком пестрыи «шикарны».Сейчас егосделали заслуженнымдеятелем искусства.У него мастерскаяв Кремле и квартираво «Всекохудожнике».Главное, чтосейчас он ценитв себе,— знакомствос Бубновым,Ворошиловыми другими вождями.Это — его основнойкапитал, хотяон не брезгаетХалатовым идаже СергеемГородецким.Ему кажется,что он своейдеятельностьюборется с Пикассо,Матиссом, Ван-Гогом,что он реалист,что он продолжательРепина, он пишетброшюры, ведетдневник о своейборьбе за реализм,а в общем — изнего вышел бынеплохой рисовальщикпортретов дляевропейскихиллюстрированныхизданий.
С Радимовымон спаян гешефтами.Они всё что-то«организуют»,«основывают»,затевают — ивсе по общественнойлинии — и отвсего им отчисляетсякакой-то барыш.Сейчас они обавзволнованыдействительнодиким поступкомнекоего идиотаМихайлова,который в рисункедля выставки«Памяти Кирова»изобразил, каквожди нашистоят у гроба,а за ними — смертьв виде скелета.Что он хотелсказать этим,неизвестно,но этой смертина выставкеникто не заметил.Когда же онапоявилась вфотоснимке— зловреднаяидея художникасразу сталаясна — и Кацманна собранииправления Мосхазаклеймил егокак мерзавца.Мне же кажется,что это простотупица, желавшийвыразить, подражаяБеклину, какойвеликой опасностиподвергаютсебя товарищиКирова в окружениизиновьевцев.Впрочем, я невидел этогорисунка и судитьне могу. М. б., ивправду этопошлая белогвардейскаяагитка.
24-го читаля во «Всекохудожнике»о Репине. Читалс огромнымуспехом — иглавное, влюбилв Репина всехслушателей.На эстраде былвыставлен оченьпохожий портретИльи Ефимовича,и мне казалось,что он глядитна меня и одобрительноулыбается. Ночуть я кончил,«Всекохудожники»устроили пошлейшийконцерт — и ещеболее пошлыйужин, которыйобошелся имне меньше 3-хтысяч рублейказенных денег.В этом концертеи в этом ужинепотонуло всёвпечатлениеот репинскойлекции. БылиСварог, Кацман,Герасимов, m-meУншлихт,Грабарь, Радимов,Антон Шварци проч., и проч.,и проч. «Всекохудожник»разослал всемспециальныепригласительныебилеты, гдевместо Репинабыл изображен—...АлександрВознесенский!!!
Я и не подозревал,что среда современныххудожников— такая убогаяпошлость. Говорят:хорошо еще, чтотанцев не было.
На следующийдень, 25/1 я обедалв «Национали»и встретил тамМирского. Он