также книгуЭстеллы Стед«My Father»** —о Вильяме Стеде,журналисте,который гремелв мое время какредактор «Reviewof Reviews»***. Всепошлости имиражи, которыесоздавал XIXвек — «АрмияСпасения»,«Спиритизм»,«Джингоизм»,миротворчествов Гааге — всемуэтому отдавалсвою пустуюдушу W-mStead. Он — воплощениевсех суеверийэтого ничтожно-великоговека. Сенсационалист,саморекламист,он и умер саморекламнойсмертью — утонулна «Титанике».
* «Erewhon»— «Едгин»(анаграммаслова «нигде»по-английски).
** «Мой отец»(англ.).
*** «Обзоробзоров» (англ.).
Пишу о Блоке.Отношения нашидолго не налаживались.Я не любил многих,с кем он такохотно водился:расхлябанного,бесплодногои ложно многозначительногоЕвгения Иванова,бесцветного,моветонногоГеоргия Чулкова,бесталанногоАлександраГиппиуса, суховатогопеданта Сюннеберга,милого, но творческискудного Пястаи т. д. На ГеоргияЧулкова я напалв «Весах» какна воплощениебездарной«символочи»,компрометирующейсимволизм.Статья эта в1904—5 г.г. возмутилаБлока, а в 1919 годуон говорил мне,что вполне сней согласен.И хотя мы оченьчасто встречалисьв Териоках, гдебыл СтаринныйТеатр, у Мгеброваи Чекан, у Руманова(в «РусскомСлове») на Морской,у Ремизова, в«Вене», у «Лейнера»,у Вяч. Иванова,у Аничковых,мы встречалиськак чужие: я —от робости, онот пренебреженияко мне. В театренам случилосьсидеть рядомв партере — какраз в тот день,когда был напечатанмой фельетон.Он не разговаривалсо мной, когдаже я спросилего о фельетоне,он укоризненнои гадливо сказал:
— Талантливо,—словно это быловеличайшееругательство,какое толькоизвестно ему.
Сейчасперечел «Записныекнижки» Блока(Медведев —редактор). Тамупомянута Минич—и о ней ссылка:«поэтесса».Я знал ее; этобыла невысокогороста кругловатаядевушка, подругаВеры Германович.Обе они влюбилисьзаочно в Блокаи жаждали емуотдаться. Поэтомусчиталисьсоперницами.Германовичнаписала емулюбовное письмо,он возвратилего ей и написалсверху: «Лучшене надо». Или«пожалуйста,не надо».
Упомянуттам и Мейер,которого я зналв Одессе. Онбыл спервареволюционер,приносил мнепачки прокламаций,кот. я пряталв погребе,—потом сталнео-христианином.Всю жизнь оставалсябедняком. Иногдаприходил комне ночевать— и нуднымисловами пыталсяобратить меняв православие.
26 декабря.Болен. Горло,кашель, банки,слабость. ЧитаюКони — его судебныеречи. Нискольконе гениально,но метко, умно,благородно,с глубочайшимзнанием жизни.Некоторые речи(вместе совступлениями)стоят хорошегоромана: удушениежены Емельянова,подлог распискикнягини Щербатовой,убийство Чихачева— обобщеннаяправда о русскомчеловеке, одрянности нетолько тех, ктосовершилпреступление,но и тех, противкого оно былосовершено.Солодовниковбыл миллионер,которого стоилообокрасть,Филипп Истракибыл ростовщик,которого стоилоубить, и пожалуй,Емельяновабыла женой,которую следовалоутопить. Когдая познакомилсяс Кони, его судейскаяслава былапозади. Он былдля всех нас— писатель иправедник,—даже более, чемписатель. Иногдаон казалсяпресноватым,иногда витиеватым— но действительноему было свойственнопочти неестественноеблагородство:Ада Полякова,Викт. Петр. Осипов,Евгеньев-Максимов,я — всем он делалогромное,бескорыстноедобро. Нужнобы написатьо нем. Но писаниестало такимтрудным процессомдля меня — особеннотеперь, когдая болен. Проклятаяистория с «Чеховым»— совершеннолишила меняспособностивыражать чтобы то ни былона бумаге.
Надо писатьо Блоке. Какнежно любилон меня в предсмертныегоды, цеплялсяза меня, посвящалмне стихи, писалнеобычайногорячие письма— и как он ненавиделменя в 1908—1910.
29 декабря.Решительнонет времениписать дажеэтот дурацкийдневник. <...>
Пишу о Кони(заметку в«Литгазету»),правлю корректуруСлепцова иделаю многодругого ненужного,а до Блока рукине доходят.Была вчера уменя милая,милая М. Ф. Лорие.
30 декабря.Был я сегодняу Федина — просилменя Зильберштейнспросить Конст.Ал-ча, когда онможет явитьсяк нему с материаламипо новому(советскому)тому «Литнаследства».И как всегда— ушел из егокабинета кВареньке иКостеньке.Костенькавпервыеосознал елку— и очень чистопроизносит:Дед Мороз — ипоказываетна него пальцами(под елкой), аВаренька сталапоказыватьмне подарки,которые получилаона в день рождения,и я заметил,что Федину какбудто досадно,что я покинулего, он все времяпорывалсярассказатьмне какую-тоисторию. Я ушели в доме творчестваузнал от ФридыВигдоровой,что было у Фурцевойсобрание писателей,где Смирновназвал Симоноватроцкистом,«Новый Мир»троцкистскимжурналом,Паустовского— контрреволюционероми т. д., а заключилсвою речь, чтоон готов статьна колени, чтобыписателям даликвартиры. Послеэтого словопредоставилиФедину. Ф. сказал,что он тожеготов статьна колени, чтобыписателям даликвартиры, нопри всем томон не согласенни с одним словомСмирнова: Паустовскийчестный советскийписатель, Симоновв настоящеевремя отсутствует,он с честьюотстаиваетсоветскиеинтересы вИндии — и судитьего в его отсутствиенеэтично, чтоже касается«Нового мира»и романа Дудинцева,нельзя не признать,что в их направлениимного благородстваи правды; он,Федин, вполнесолидарен сих направлением,хотя и считаетроман Дудинцева— незрелым.Вообще,— сказалон,— все этирасправы списателямини к чему неприводят, воспитыватьписателейдубиной нельзя.Одно дело сделатьтончайшуюхирургическуюоперацию глаз,другое — шарахнутьпо голове дубиной.
— Так вы нассчитаете дубинами?— спросилаФурцева.
Федин уверил,что нет, но всеже после егоречи заготовленнаярезолюция былаотменена и —можно считать,что на этот раздубинка отложенав сторону. Фурцевав дальнейшемразговоре неск.раз ссылаласьна Федина: «каксказал КонстантинАлександрович».
Он в своейречи сказалмежду прочим:как вы хотелибы воспитывать,напр., Пришвина?Кто мог бывоспитыватьего? Разве чтосам Тимирязев.
Фрида ликует.Была у меняМаргаритаАлигер, принеслав подарок«Литмоскву».Колин рассказчудесный (чуть-чутьдлинноватов середине),очень уверенныйрисунок, скупыекраски, верноналоженные,отличный сюжет.Заглавие «Бродяга»не годится.Гвоздь — стихиЗаболоцкого.«Старая актриса»чудо — и чувства,и техника. ПьесаПогодина позамыслу — отличная,по выполнениюпосредственная.Два доносчика— Клара и О., иоба оказываютсямилыми людьми.Записи Олешипретенциозны,Цветаева тоочень хороша,то ужасно плоха,—в общем же альманахникем не редактируется— строгогоотбора нет.
Сегодня —в последнийдень новогогода — мороз.«Оттепели непредвидится!»— острит Ивич.Встретил женуКирпотина, онатоже здесь.Видел Живова,Раскина — ибольше никого.Сижу в своеймурье — и пятыйдень пишу сутра до вечеравсе один кусок(строк 12} для «Лит.газеты» — и ничерта не выходит.
Самая умнаястатья в «Лит.Москве» — АлександраКрона: о театре.Острая, полнаянеотразимыхсиллогизмов.Рядом с неюраздребеженная,шаткая, валкая,претенциознаястатейка Олешикажется ещеболее жалкой.Читал БернардаШоу — «Дом вдовца»и т. д.— холодные,мозговые продуктыбез тени вдохновения— и жизни. Такдожил до
до которогоне чаял дожитьникогда. Весьпрошлый годя жил в идиотскихтрудах. Зачем-тодва месяцаистратил наредактированиеКонан Дойла,месяц переводил«Тома Сойера»— зачем? зачем?— и для Блока,Слепцова, мемуаровне осталосьвремени. Идиот.Душегуб.
1 янв. Вышелв 5.30 утра на балкон.Звезды какапельсины.Морозно. Снег— как декорация.Сажусь за постылуюзаметку о Кони.<...>
Кони: я прочиталего книгу. Естьблестящиеместа, но какоесамолюбование,сколько разон сообщает,красуясь ирисуясь, какблагородноон ответилтакому-то, какловко он срезалтакого-то и т.д., и т. д. Языкместами хорош,а местамиканцелярскийс типичнымисудейскимицитатами, крылатымисловечками,истасканнойрухлядью адвокатскогожаргона.
4 января.На душе муть,тошнота. Всюночь томит менясознание непоправимойошибки. Вчерая пришел в Гослит.Зашел в производственныйотдел. Спросил:когда, по-вашему,выйдет 3 книга«Лит. Москвы»?Может ли онавыйти в марте?Там расхохотались.«Ни за что! Никоимобразом! Дайбог чтобы вмае. И то ненаверняка».Это так взбелениломеня, что я бросилсясдуру в «Москву»— и сказал: «Беритемоего Чехова».Я не буду печататьего в «Лит. Москве».И пошел в «Лит.Москву»: отдайтемне моего Чехова.И только чтоя это сделал,я почувствовал,что поступилподло, предательски;вдруг мне сталоясно, как люблюя Алигер, Казакевича—и главное, каклюблю я «Лит.Москву» единственныйблагородныйлитер. органв это пошлоестрашное время.Теперь ужепоздно, но какя не по-чеховскипоступил сосвоим «Чеховым»— и этого я себеникогда непрощу. О, почемуне пришла комне 1-го МаргаритаАлигер — какобещала. Хотелапридти — мыпочитали быстихи — побеседовалибы, и я почувствовалбы связь с «Лит.Москвой».
В «Лит. Москве»всех раньшевсего будоражитстатья Крона,меня же — стихотворениеЗаболоцкого«Старая актриса»— мудрое, широкое,с большимиперспективами.И почему я ухожуот этой группылучших писателей,наиболее честныхи чистых — исвязываю себяс чужаками,—неизвестно.Всякая подлостьраньше всегонепрактична.
Чтобыотвлечься отгоря, я пошелк К. А. Федину.Мы пошли гулять.Снежно, не холодно,ветер. Он рассказал,что в Гаграх,где он был наулице, огромнаякартина «Утрородины» (Сталинсреди полей)освещаетсяпрожекторами1— и рядом памятникСталину; изТурции на груз.языке передаетсяпо радио нечтовроде «Би БиСи для бедных»,эта передачаначинаетсяпением груз.нац. гимна, акончаетсягимном в честьБерии. Изо всехраскрытых оконраздается голосрадио:
«Слава Берии,Берии, Берии!»
Оченьподробно рассказалФедин о своемвыступленииу Фурцевой.Говорил о романе:Кирилл Извековв 1937 г. по ложномунавету пострадали в результатеочутился вТуле, на пониженнойдолжности.Цветухин окажетсяв Бресте и т.д. Но я слушалего сквозьдушевную муку.Для успокоениястал читатьперепискуПобедоносцевас АлександромШ. Потрясающеепо своей тупостиписьмо Д. Щеглова,бывшего товарищаДобролюбова,который превратилсяв фанатика-черносотенца,вызывающегогадливостьдаже в другихчерносотенцах.Чичерина запискаи письма Сиона— и дело Катаказю— и процесспервомартовцев— интереснейшая,но совершеннонеизвестнаякнига2.Пытаюсь писать