РСФСР, кудаменя не пустилибез пропуска;я говорил оттудас М. Ф., воображая,что он там, аон — в другомместе; где — ятак и не узнал);оказалось сего слов, чтонадежды мало.Но, приехавдомой, узнаю,что он мне звонили оказывается:он добыл емупутевку в клиникуЦК — самую лучшую,какая толькоесть в Москве— и завтра Женявезет ТамаруВл. Иванову заполучениемэтой путевки.Я обрадовалсяи с восторгомпобежал к Пастернаку,При нем (наконец-то!)сестра; у негожар. Анализкрови оченьплохой. Вчерабыла у неговрачиха — помощницаВовси (ЗинаидаНиколаевна);она (судя поанализу крови)боится, чторак. Вся моярадость схлынула.Он возбужден,у него жар.Расспрашивалменя о моейбиблиотекедля детей. ЗинаидаНиколаевна(жена БорисаЛеонидовича)все время говорито расходах ивстретиласестру неприязненно:опять расходы.В поисках больницызабегал я и вСоюз. Видел тамСмирнова (В.А.) и Ажаева. Онипытаются добытьдля П-ка Кремлевку,но тщетно.
Милый Власов!Он звонил проф.Эпштейну,расспрашивало болезни П-ка.Звонил в Союз— узнать егоотчество и т.д. Говорил сМинистромЗдрав. РСФСРи министромЗдр. СССР. <...>
8 февраля.Вчера ТамараВладимировнаИванова ездилав моей машине(шофер — Женя)за больничнойпутевкой вМинистерствоЗдравоохраненияРСФСР (Вадковскийпер., 18/20, районБутырок) к референткеминистерстваНадежде Вас.Тихомировой.Получив путевку,она поехалав больницу ЦК— посмотреть,что это за больницаи какова будетпалата Бор.Леон. Там ейничего непонравилось:директор — хам,отдельнойпалаты нет,положили егов урологическоеотделение. Номало-помалувсе утрясется.Хорошо, что тампроф. Вовси,Эпштейн и др.Пришлось доставатьи «карету скоройпомощи». В тричаса Женя воротилсяи сообщил всеэто Б-су Л-чу.Он готов кудаугодно — болезньистомила его.Очень благодаритменя и Там. Вл.По моему предложениюнадписал Власовусвоего «Фауста»,поблагодаривза все хлопоты.3. Н. нахлобучилаему шапку, оделаего в шубу; рабочиемежду тем разгреблиснег возлепарадного ходаи пронесли егона носилкахв машину. Онпосылал намвоздушныепоцелуи.
17 февраля.Все эти десятьдней провелв безумии, втоске и отчаянии.Бонецкий, которогоя очень люблю,дал мне на рецензиюрукопись Еголина«Некрасов».Рукопись глупая,наглая, лживая.Стал я изучатьее и кроме тогопрочитал вседругие опусыЕголина. Мелкоежульничество,оловяннаяголова идиотаи карьеризмотвратительнойгниды. Я писалрецензию каждыйдень по 10—12 часов,писал больной,в лютую бессонницу,и чем дальшеписал, тем яснеевидел своебессилье —сочетаниепошляка и подлецаоказалось мнене по зубам.<...>
Библиотекаприводит меняв отчаяние. Яотдал ей столькодуши, убрал еекак игрушку,отдал огромныеденьги, которыхв то время былоу меня не такуж много — нодети кажутсямне грубыми,тупыми, тусклыми— не лучше родителей.<...>
26 февраля.Дни провожув бездельи —хоть и заняттак, что за всесутки не соберусьнаписать письмонужнейшее,срочнейшее,—корплю надматериаламио Чехове — перебираюстарые бумажки,и ничего новогосказать о немне могу. Дряннаячушь — котораяуже напечатанамною,— детскийлепет, элементарщина,а теперь предстоитговорить о егосложности, ия — кляну своебессилие. Вбиблиотекереформы — повесилипо-новому картиныВаснецова иКонашевича(Мариночкаокантовалаих), приехалстоляр ИванГаврилович— будет делатьновые стульчикии новые столики— и по-настоящемумне следовалобы бросить всюлитературу— и занятьсядетьми — читатьим, рассказывать,развивать их,звать их к достойнойчеловеческойжизни, а безэтого — однараздача книг— бесполезна.<...>
16 марта.Не спал всюночь. В половине7-го сошел вниз.Правнук оретво все горлои не дает спатьни Кате, ни Тате.Я взял его наверх,—чтоб дать имвздремнуть— и, оставшисьс ним наедине,почувствовалсебя во властицелой шайкиразбойников,к-рых нужноумилостивить.Сначала я оборонялсяспичками, зажигалодну за другою,но вскорепочувствовал,что это оружиеперестаетдействовать.Тогда я переключилсяна корзинуиз-под стола— гонял ее повсей комнате,положив в нееключи от комода.Это отсрочиломою гибель на2 или 3 минуты.Но минуты прошли,и я стал спасатьсяносом. Прижималпалец к носуи по-идиотскимычал всякийраз. Бобе этопонравилось,и он, великийисследовательпричин и следствий,заинтересовалсяэтой зависимостьюмежду носоми звуком. Раз50 он прижималсвои грязныепальцы к моемузлополучномуносу, и емупоказалось,что он открылвеликий законприроды. Окончательноон убедилсяв этом, когдая нажимал егоносишко, издаваяпри этом писклявыезвуки. Но когдаи нос был исчерпан,Боба взобралсяна диван и сталсрывать состены картинки,приговаривая«па-па», ибовсякую картинуон считаетпапой (ему как-топоказывалипортрет отцаи при этом говорилипапа; он и подумал,что так называетсявсякий портрет).После того, каквсе картиныоказались наполу — я в целяхсамообороныподжег в печкебумагу — теми обеспечилсебе минутыполторы сравнительногопокоя. Послея тщетно прибегалк спичкам, кносу, к ключам— он требовалновых жертв.И я откупилсяот него — ИсториейКлючевского,предоставивему вырватьчетыре страницыо странностяхв характереИвана Четвертого.И когда изничтожениеэтих страницподходило кконцу, мноюовладело отчаяние,и я уже не виделниоткуда спасения— ко мне на выручкуявились всете же ключи —он вытаскивалих из комодаи пытался сновавставить в туже скважину:это исследованиеприроды вещей(natura rerum) отнялоу него минутычетыре, послечего он скривилрот, подбежалк двери и задребежжал:мама! Я растерялсяи стал завлекатьего прежнимирадостями: ноэто было повторениепройденного,и только послетого, как я нашелпод столомКатины бусыи надел их наКолину палку— это было первоеутро за многолет, когда яотвлекся отбумаг, от стола,от ненавистныхстатей и отстраданий отсвоей литимпотенции.<...>
Вспоминаюо Горьком (сейчаснадвигаютсягорьковскиедни). Были в моейжизни два года,когда я встречалсяс ним изо дняв день. И конечно,я хотел сохранитьдля потомствавсе, что он тогдаговорил. Я носилс собою небольшуютетрадку, пыталсязаписыватьтуда каждоеслово АлексеяМаксимовича.Он долго незамечал моеговероломства.Но однажды онпригласил ксебе группуписателей —в том числе именя, и я заранеепринял меры,чтобы записатьза ним все, чтоон скажет. Яприкрепилбулавками кспине Лунцабелую бумажкуи попросил его,чтобы во времябеседы с Горькимон сел впередименя. Тогда мнебудет удобнозаписывать.Но Горькийпротив ожиданияусадил нас всехна диван, и Лунцоказался рядомсо мною. Записыватьбыло оченьнеудобно, ноя приспособился.Горький заметилмою дикую позу:
— Что это выделаете здесь,джентльмен?
Я почувствовалсебя пойманнымшкольником.Он страшнорассердился:я и сам немногоумею писать!— сказал он.
21 марта.Со дня смертиМарии Борисовны3 года 1 месяц.
Правнукаотвезли к Марине,и Тата получиламинутную передышку.Так как сейчас90 лет со днярождения Горького,в Литературноммузее — вечер,устраиваемыйНадеждой АлексеевнойПешковой. Онапригласиламеня выступитьс воспоминаниями.По этому случаюя взял Тату наНикитскую —к Пешковым. Тамзастали ИраклияАндроникова,который готовитдля телевизорапередачу оквартире Горькогои потому изучаеткаждую детальобстановки.Милый Максик,милая Катенька,милая Дарья.Самое интересное,что услышаля там, былоприглашениена горьковскийвечер — Зощенки.Самый помпезныйвечер состоитсяв Зале Чайковского— 3 апреля. Вотна этот-то вечери решено пригласитьМ. М. Чуть толькоНадежда Алексеевнаузнала об этом,она позвонилаему и попросилаего приехатьраньше и остановитьсяу них на Никитской.Это могло быбыть для М. М.новым стимуломк жизни. Сейчасон очень подавлен— из-за того,что ему не выдаютвсесоюзнойпенсии. <...>
30-е марта.Вчера вечеромв доме, где жилГорький наНикитской,собралась всязнать. БылиКукрыниксы,летчик Чухновский,летчик Громов,Юрий Шапорин,Козловский,проф. Сперанский,Мих. Слонимский,министр КультурыМихайлов, МиколаБажан, ЛюдмилаТолстая, горьковедБ. Бялик, дочьШаляпина, Капицы(академик ссупругой), Анисимов,—и Зощенко, радикоторого я иприехал.
В столовойнакрыты тридлинных столаи (поперек) двакоротких, и заними в хорошиходеждах, сытые,веселые лауреаты,с женами, с дочерьми,сливки московскойзнати, и срединих — он — спотухшимиглазами, сострадальческимвыражениемлица, отрезанныйот всего мира,растоптанный.
Ни однойпрежней черты.Прежде он былкрасивый меланхолик,избалованныйславой и женщинами,щедро наделенныйлирическимукраинскимюмором, человекомбольшой судьбы.Помню его вместес двумя другимиюмористами:Женей Шварцеми Юрием Тыняновымв Доме искусств,среди молодежи,когда стеныдрожали отхохота, когдаЗощенко былнедосягаемыммастером сатирыи юмора,— всеглаза зажигалисьулыбками всюду,где он появлялся.
Теперь этотруп, заколоченныйв гроб. Дажестранно, чтоон говорит.Говорит оннудно, тягуче,длиннейшимипредложениями,словно в трупвставили говорильнуюмашину — черезминуту такогоразговора вамстановитсяжутко, хочетсябежать, заткнутьуши. Он записалмне в «Чукоккалу»печальныестроки:
И гений мойпоблек, каклист осенний—
В фантазииуж прежнихкрыльев нет.
Слово прежнийон написалчерез b.Я сказал ему:
— Как я помнюваши b.
— Да, быловремя: шутили выделывалштучки. Но, КорнейИванович, теперья пишу еще злее,чем прежде. О,какя пишу теперь!
И я по егоглазам увидел,что он ничегоне пишет и неможет написать.ЕкатеринаПавловна посадиламеня рядом ссобою — почетнейшееместо: — я выхлопотал,чтобы по другуюсторону селЗощенко. Онстал долгообъяснять Ек.П-не значениеГорького, цитируяписьмо Чехова— «а ведь Чеховбыл честнейшийчеловек» — идва раза привелодну и ту жецитату — и мешалЕк. Павловнеесть, повторяясвои тривиальности.Я указал емуиздали ИринуШаляпину. Ончерез несколькоминут обратилсяк жене Капицы,вообразив, чтоэто и есть ИринаШаляпина. Яуказал ему егоошибку. Он сейчасже стал объяснятьжене Капицы,что она не ИринаШаляпина. Междутем ведь предположено3-го апреля еговыступлениена вечере Горького.С чем же он выступиттам? Ведь еслион начнет канителитьтакие банальности,он только пущеповредит себе— и это ускоритего гибель. Яспросил его,что он будетчитать. Он сказал:«Ох, не знаю».Потом черезнесколькоминут: «лучшемне ничегоне читать: ведья заклейменный,отверженный».
Мне кажется,что лучше всего