на вас?» — «Яне считаю Зелинскогоподлецом — ито, что он написал,не считаю доносом.Я возвращалсяс 3елинскимпосле осмотрапамятникаФадееву идействительноговорил о Коме.Я говорил, чтоон и мне не подалруки» и т. д. Федин,по словам Ивановой,очень путался,сбивался... «аведь мы 31 годбыли в дружбе...и мне так больнотерять друга...»(Она плачет.)
У Комы делаплохи. Его травят.Карьера егопод угрозой.«Но я горжусь,что воспиталатакого благородногосына».
Нилин: «Пастернакочень щедр. Замалейшую услугу— здесь в Городкеписателей —он щедро расплачивается.Поговорит вДоме творчествапо телефонуи дает уборщицепятерку. Поэтому случаюодин стариксказал: «Емулегко швырятьденьги. Он продалсяамериканцам,—читали в газетах?Все эти деньгиу него — американские»...<...>
9 декабря.Вчера приехалв Барвиху. Занялкомнату 44-ую вIII корпусе,совсем изнеможенный.Немного поработалнад «Сигналами».Работа успокоиламеня. Сегоднявпервые вышел,и первый, когоя встретил, былДм. АлексеевичПоликарпов.Лицо остеклянелое,больное. <...> Оченьхорошо отзываетсяо Соболеве: италантлив, ис намисработался,прямой человек,без извилин.Вполне наш.Но вот ОльгаИоанновна, егожена... <...>
14 декабря.Вчера с 8 до 9 вечерагулял с Поликарповым.Сочувственнорасспрашивало Заболоцком.«Я был в больницеи не заметилнекролога.Вдруг в 12 кн. «Нов.Мира» его стихив черной рамке.Неужели умер?Он вообще былчестен: оченьхорошо вел себяв Италии и отличновыступал какобщественник».
Ожене Вас. Гроссмана:«Ольга... Ольга...забыл ее отчество.Она родиласьпод Сочи. Трогательноотносиласьк мужу, любилаего. Мы с нимивтроем ездилииз Сочи к нейна родину».<...>
Когда П.волнуется, онначинает кричать,то есть говоритьтак громко, чтослышно на соседнейаллее. Я заговорило Зощенко. «Нет,нет, он был ненаш... нет»... (что-тов этом роде, нетеми словами).И перевел разговорна другое.
ВосхищаетсяАндрониковым.«Но нельзя емупублично показыватьМаршака, Суркова,Леонова... Нельзя.Это народ ранимый,чувствительныйк обидам... выи представитьсебе не можете».
«Сурков— недурнойоратор, но неготовится квыступлениями часто поретчушь. Плавает.Я ему это нераз говорил.Мы с ним друзьяи прямо говоримдруг другу всев глаза...» <...>
18 декабря.Весь день невыхожу из комнаты.Ковыряю «От2 до 5» и «Воспоминания».На улице слякоть— drizzle. Гулятьневозможно.Пошел в общийзал, где фонтаны.Стоит смуглыйюноша, мечтательнокурит. Мы разговорились.Он необыкновеннокрасив, вежлив,доброжелателен.Говорит толькопо-французски— и немногопо-русски. Видя,что он скучает,я повел его ксебе и толькотогда догадался,что это афганскийпринц7.Он лежал вкремлевскойбольнице и затри месяцаизучил русскийязык — как иныене изучат и вгод. Ему 18 лет.В больнице онпознакомилсяс Маршаком.Grand ecrivain!* <...>
* Великийписатель (франц.).
25 декабря.Принц Афганскийсовсем сталдомашним. Когдаон проигрываетв козла, емуговорят:
—Ваше высочество,вы — козел!
Дегтярь зоветего «товарищпринц».
Беседовалс директоромКонстантиномАлексеевичемо Гладкове, иоба сошлисьна том, что онскончался, гл.обр., от злобы.Злоба душилаего. Он смертельноненавиделГорького, считалМаяковскогожуликом и ненавиделвсякого, ктопо его мнениюковеркал русскийязык. «Ужас,ужас! — говорилон.— Подуматьтолько: говорят«тягловая сила»про автомобиль— между тем«тягло» это...»и т. д. И хваталсяза голову.
Умер Ценский.«Я знал его, мыстранствовалис ним». Его сочинениядля меня делятсяна 4 разряда.
1-й,ранние — наивно,провинциальнодекадентские.Настоящийматерый декадент(напр., Брюсов)только морщилсяот его вульгарныхзагогулин.
2-й разряд.Символическивоспринятоеизображениереальногомира: «Медвежонок»,«Движения»,«Печаль полей»,«Лесная топь»— отличныевещи, с однойединственнойтемой: все гибнет,рушится, тает,умирает. Движениярано или позднопревратятсяв застылость.
3-й разряд.Ужасно пошлые,фатоватые,невежественныеисторико-литературныеповести: «Гогольуходит в ночь»,о Лермонтове,о Пушкине. Читаяэту скудоумнуюпошлятину, ятак возмутился,что прекратилпереписку сС. Н.
4-й разряд.«Севастопольскаястрада» (иликак в публикеговорят: «Эстрада»)и прочие претенциозные,но пустопорожниевещи, недостойныеего дарования.
Выходит,что он был талантливлет восемь завсю свою полувековуюлитературнуюработу. Носамовлюбленбыл ужасно.Весь его разговорсводился к«я... я... я...» Замечательноемеднолобоесамообожание!
А в юностимы были друзьями.<...>
26 декабря.Уехал сегодняИогансон. Приходилпрощаться. Онпрочитал моюкнижку о Чехове— и по-студенчески,горячо и взволнованносказал мне оней несколькоблагодарственныхслов. «Вот небуду большелгать! —сказалон.— А я лгал илукавил. Большене буду. И Нинатребует отменя, чтобы ябольше не лгал».<...>
Вечеромпришел ко мнеМаршак, помолодевший,здоровый, чуть-чутьзадыхающийся.Заговорилио Житкове. ЖитковпатологическивозненавиделМаршака, сошелсяна этой почвес Бианки — иоба они ненавиделиего жгучеюненавистью,к-рая М-ку непонятна,т. к. этим людямон помог встатьна ноги и статьписателями.Одну книгуБианки он всюнаписал вновь(кажется, «Мурзук»),другую подсказалему («Леснуюгазету»). Он,Маршак, хлопоталперед Ягодойо Васильевойи т. д., и т. д. И оБианки хлопотал,чтобы его сУрала перевелив Новгород. АЖиткова онпрославил в«Почте» — иЖитков слышатьне мог его имени,и т. д., и т.д. <...>
Маршакупредлагаютиграть в козла.Он:
— Я не козлоспособен!
Потом прибавил:.
— Но зато ине козлопамятен.
_________
— Знаете,я родился в тотсамый день,когда умер ЛевТолстой.
— Да, так бываетвсегда. За однимнесчастьемследует другое.<...>
31 декабря.Вчера Маршакбыл прелестен.У него в номере(18-м) мы устроилилитературныйвечер: я, он иКнорре. Сталичитать егопереводы Бернса— превосходные,на высочайшемуровне. Мы обедалии ужинали вместе;за ужином вспоминалиЛьва МоисеевичаКлячко, о которомС. Я. сохраняетсамые светлыевоспоминания.Мне тоже захотелосьвспомнить этогобольшого исвоеобразногочеловека. Япознакомилсяс ним в 1907 году,работая в литерат.отделе газеты«Речь». Он былрепортером,«королем репортеров»,как говорилитогда. Казалсямне вульгарным,всегда сквернословил,всегда рассказываланекдоты, острил— типичныйрепортер тоговремени. Выделялаего из их толпытолько доброта.Так как по своейдолжности ончасто интервьюировалминистров, даи видел их ежедневно(в Думе и в министерствах),к нему всякийраз обращалисьдесятки людей,чтобы он похлопотало них. И он никогдане отказывал.Жил он тогдана Старо-Невском.Я однажды ночевалу него и былсвидетелемтого, как егоквартиру с утраосаждают всякие«обремененныеи трудающиеся»— и он каждыйдень от 9 до 11принимал ихвсех,— и бралсяхлопотать обовсех. Причембыл бескорыстен(до грубости);выгнал одногопожилого просителя,котор. предложилему вознаграждение.Всех принималсразу — на глазаху всех. Однадевушка, сестравиленскогодоктора Шабада,сказала ему:
— Я не могуговорить освоем деле привсех. Дайте мневозможностьрассказатьвам всё наедине.
Он разъярился.
— Ни за что.Сейчас же скажут,что вы дали мневзятку. Толькопри всех. В чемже ваше дело?Говорите.
— Я германскаяподданная.—Тогда это былоужасно. Всепосмотрелина нее с ужасом.Немецких подданныхтогда ссылали,топтали ногами...Но Клячко поехалкуда-то, поговорил,объяснил — ия видел ее днейчерез десять,она приходилаблагодаритьего.
В 1921 году Клячкозадумал основатьиздательство.Брат его жены— дал ему ссуду:5000 р. Он по настояниюбрата затеялиздавать «Библиотекуеврейскихмемуаров».Евреи (такие,как Винавер)снабдили егодесяткамирукописей. Онпригласил меняредактироватьих. В то времяпосле закрытияВсемирнойЛитературыя сильно голодал,семья былабольшая, и яохотно пошелв поденщики.Правил слог,сверял историческиефакты. МилыйКлячко, он неимел представления,как неинтересныи сумбурны былимногие изприобретенныхим рукописей,и требовал,чтобы я скореесдавал их внабор. Нужнабыла марка дляеврейскихмемуаров,повторяющаясяна каждом томе.Я предложилизобразитьна марке Ноя,который видитрадугу и простираетруки к летящемуголубю. Мы таки назвали будущеемемуарноеизд-во «Радуга»,я познакомилКлячку с Чехониным,который и нарисовалнам Ноя с голубеми радугой. Надругой день,когда у Клячкобыл семейныйпраздник (кажется,именины однойиз дочерей), оннемного выпили был в благодушнейшемнастроении,я прочитал емудве свои сказки,которые написалтем летом наЛахте (нарядусо статьей:денежная темав творчествеНекрасова):«Мойдодыра»и «Тараканище».Не успел я закончитьчтение, как онзакричал, перебиваяменя:
— Идьёт! Какойидьёт!
Я смутился.
— Это я себяназываю идьётом.Ведь вот чтонужно издаватьв нашей «Радуге»!Дайте-ка мневаши рукописи!
И он сталчитать их,захлебываясьи перевираяслова. На следующийдень он зналих наизустьи декламировалкаждому, ктоприходил кнему. «Ехалимедведи навелосипеде».
В тот же деньпобежал к моемуприятелю Ю.Анненкову (тотжил рядом сомною на Кирочной),съездил в литографию,снова посетилЧехонина, икаша заварилась.—Его энтузиазмбыл (нужно сказать)одиноким. Те,кому он читалмои сказки икому, по егонастоятельномужеланию, читаля, только пожималиплечами и громковысказывали,что Клячкосвихнулся.Помню репортеров,которые продолжалисоставлятьего компанию(Полякова рыжего,Гиллера и др.),которые предсказывалиему верноебанкротство.Он и вправдуказался одержимым:назначил обеиммоим книжкам«огромный»по тому временитираж: 7000 экз. ивыпустил ихк Рождеству1921 года (или чуточкупозже). Когдая привел к немуМаршака, тогдаже, в самом начале1922 г., он встретилего с восторгом,как долгожданногодруга, издалтомик его пьеси был очарованего даровитостью.Помню, как ондекламирует:
На площадибазарной,
На каланчепожарной —
упиваясьрифмами, ритмом,закрывая глазаот удовольствия.В качествегазетногорепортера онникогда нечитал никакихстихов. Первоезнакомствос поэзиейвообще унего состоялосьтогда, когдаон стал издателемдетских стихов— до той порыон никакихстихотворенийне знал. Весь1922 и 1923 год мы работали