принадлежности.<...>
5. Вчерапроизошлаужасная вещь.Носильщик взялу меня 50 рублейи обещал достатьбилет на поезд«Стрелу», отходящуюв 12.30 ночи. Я оченьбыл рад. Носильщикручался наверняка.<...> я в сопровождениидомработницыШатуновскихФекти поехалв трамвае навокзал с двумяпакетами, чемоданоми портфелем.На вокзале былносильщик,который долженбыл достатьдля меня билетна поезд «КраснаяСтрела». Он такуверенно обещалдостать, чтоу меня не былоникаких сомнений.Подхожу к нему,и оказывается,никаких билетову него нету, ивот я на Октябрьскомвокзале, глубокойночью, выбилсяиз сна, и чтомне делать? Едуобратно, умираяот сонливостис больным сердцем— везу назадчемодан и портфель— к Кольцову.Приехал в 2 часаночи, позвонилк нему, разбудил,он с обычнойсвоей задушевностью,даже виду непоказал, чтоему тягостнотакое ночноевторжение. Менянемедленнонапоили какао,постлали мнев столовой —и все же ни минутысна у меня небыло! Утром забилетом простоялв очереди часа2 с половиной.Нет билетов.Я к Халатову.Он дал записку— и билет явился.На «Стрелу».Значит, завтрая дома. Днемтоже не довелосьмне заснуть:чорт знаеткаким я приедузавтра в Ленинград.
День солнечный,морозный, ссеребрянымидымами, с голубизноюнеба. Трамвай№ 10 повез меняне на Каменныймост, а на Замоскворецкий,так как поблизостивзрывают ХрамХриста Спасителя.Выпалила пушка— три раза — ичерез пятьминут, не раньше,взлетел сизый— прекрасныйна солнце дым.Красноносые(от холода) мальчишкисидят на заборахи на кучах земли,запорошенныхснегом, и разговоры:
— Вон оттудазеленое: этосигнал.
— Уже двасигнала.
— Голуби!голуби!
— Это почтовые.
— Второйвыстрел. У, здоровыйбыл!
— Уже двавыстрела было!
— Три.
Жуют хлеб— на морозе.
— Больше небудут.
— Врешь, будут.
И новый взрыв— и дым — и средняябашня становитсясовсем кургузой.
Баба глядити плачет. Я подошелпо другомуберегу Москва-реки— и когда подошелпочти к самомуКаменному мосту— нельзя, патруль.
— Куда? Невидишь, церковьломают!— Я обратно.Через сквознойдом к Кольцову.Кольцов приветлив,словоохотлив,рассказывало своем детстве:у него отец былзаготовщикобуви — запахкожи — он в Белостоке— лекции. Сатириконцыприезжали,Григорий Петров.
(Пишу это впоезде «Стрела»ночью в темноте,еду домой, думаюо Мурочке. Несплю, вагоносвещаетсяфиолетовойлампой, везусукно и джемпери чулки. Никакойсонливости.Сосед внизуаппетитнохрапит.) В Белостокеже он (Кольцов)познакомилсяс нынешнимнаркомземомЯковлевым. Онибыли товарищипо гимназии.Фамилия Яковлева— Эпштейн. Быличетыре Эпштейна!— говорил Кольцов— и все они былипервые ученикив нашей гимназии.Все наградыполучали Эпштейны:и Лермонтова,и Кота Мурлыкус золотым обрезом...И вот когда яначал работатьв «Правде»,Эпштейн былуже важнаяшишка и ждал,что при встречея скажу: э! о!здорово, приятель.Но я был нарочносдержан, поздоровалсясуховато, и онэто оценил.
Рассказывало Бухове. «Когдая летел в Берлин,наш аэропланопустился вКовно, и, по случаютумана, осталсяночевать. Япошел в Полпредство.Туда пришелко мне какой-точеловечек исказал, чтоАркадий Бухов,редактор тамошнейбелогвардейскойгазетки, хочетсо мной повидаться.Я отказал. Вечеромя пошел в ресторан— и там за соседнимстоликом сиделБухов и гляделна меня выжидательно,выражая готовностькаждую минутуподойти ко мне.Я опять упорноне замечал его.Через два днямне прислалив Берлин вырезкуиз Ковенскойгазеты.
«В последнеевремя к нам снеба сталавалиться всякаябольшевистскаядрянь. Недавношлепнуласьсюда пролетарскаябалерина АйседораДункан, а теперьтакой и сякойКольцов». Япренебрег. Ночерез месяцадва получаюнапряженно-игривоеписьмо — о том,как он жаждетхотя бы дворникомвернуться вСоветский Союзи сделать здесьчорную работу.
(Во времяразговоравзрывы в ХрамеХриста Спасителяпродолжались.)
Еду ленинградскимиболотцами,которых невидал с апреля— 9 месяцев. Снег— и кажется,мороз. <...>
У Кольцовыхв уборной виситдревний пергаментв 2 аршина длины,на нем старославянскимилитерами написано:
МАНДАТ
Со всемилостивейшегосоизволениянаиживейшейцеркви СоветНародных Комиссаровнеукоснительнопредписал: вприходе отцаЕвлампия всякиезагсы отменить,некрещеныхперекрестить,невенчанныхперевенчать,неразведенныхпереразвести.Оные требыпроизвестив ударном порядке.Аминь».
Слово мандатв рамке XVвека, расписаннойкиноварью изолотом.
Елиз. Николаевнаговорит, чтоэто — из кинофильмы,запрещенной.Кольцов говорит,что выставкав уборной меняется.Прежде быловот что — и онпоказал мнелист с портретамибелых генералов,героев интервенции:Юденич, Колчак,Врангель и др.«Мы сняли, т.к. одна знакомаядама запротестовала».<...>
8/XII.Много новогов Ленинграде:московскиегазеты сталиполучатьсяв день своегопоявления, наНевском перекрашеныпочти все официальныездания: каланчастала красной,среднее зданиеАничковскогодворца темно-зеленым(прежде онобыло бурое иокружено забором— так, что егои не замечали,а теперь заборснят, и оно явилосьво всей красоте),дом № 86, тот самый,где был некогда«паноптикумпечальный»,описанныйБлоком, стализ желтогобирюзовым (чтотоже послужилок его украшению),памятниксобирающегосяплюнуть Лассаляотодвинут, увсех домовоторваны крылечки,навесы наддверьми и т. д.В числе прочихпропало токрылечко в домеМурузи, где в1919 году сиделБлок перед темкак читать внашей «Студии»свое «Возмездие».На Литейном,на месте тогоОкружного суда,где в 1905 г. менядопрашивалОбух-Вощатынский,заложен огромныйфундаментмногоэтажногоздания и рядомс ним деревянныйодноэтажныйвременный дом,очевидно, конторастроительства.У милиционеровновая форма:пальто и шлемытравянисто-зеленогоцвета. Издательствописателейпереехало наНевский, туда,где в старинубыл книжныймагазин М. О.Вольфа. Я былтам и предложилГруздеву(председателюправления,вместо Федина)сборник своихдетских стихов— хочу издатьих для взрослых— все те, которыенаписаны дляМурки, при участииМурки, в духеМурки. Эта книгаесть как быпамятник еевеселой, нежнойи светлой души.Я, конечно, несказал им, почемумне так хочетсяиздать этукнигу, но МишеСлонимскому(по телефону)сказал. И Мишасо своей обычнойотзывчивостьювзялся хлопотатьоб этом.
Видел в издательствеНиколая Тихонова.Он только чтовыпустил книжку«Война» — гдесовершенноотрекся отсвоего прежнегостиля, поставивсебе задачейтривиальнуюфразеологиюбульварногоромана. Читалоттуда некотор.места; действительнопрежнего Тихонова,с лохматыми,хриплыми фразами,нет и в помине.<...>
16/ХП.<...> Вскоре послемоего приездав Ленинград,когда я лежалв гриппу, комне пришелТынянов и просиделу меня весьвечер, стараясьразвлечь менясвоими рассказами.
Великолепнопоказывал онПастернака:как Пастернаксловно каким-товойлоком весьукутан — и ниодно ваше словодо него не доходитсразу: слушая,он не слышит,и долго сочувственномычит: да дада! и толькопотом, черездве-три минутыпоймет то, чтовы говорили— и скажетрешительно:нет. Так чтовсе репликиПастернакав разговорес вами такие:
— Да... да... да...да... НЕТ!
В показеТынянова естьи лунатизмП-ка, и его оторванностьот внешнегомира, и его речеваяэнергия. Тыняновизображал, какП-к провалилу Горького назаседании«Библ-ки поэтов»предложеннуюТ-вым книгу«Опытов» Востокова:вначале с большойэнергией кивалголовой и мычал:да, да, да... а закончилэту серию «да»крутым и решительным«нет».
ПоказывалАл. Толстого,как Толстойпришел к Горькомуна заседаниепо поводу историизаводов — вместес Шишковымпьяный-распьяныйи все повторял,что самое главноев «Историизаводов» это— пейзаж. Да,пейзаж.
О ГорькомТ. сказал: «человекчарующий и —страшный».
Очень многоговорил о Шкловском:«У Шкл. 12 человекна плечах.Литература,кроме огорчений,ему ничего недает, а он льнетк литературеи не хочет отстать.Главный егозаработок —кино, но нет,он пишет и пишет— зачем? Надовообще броситьписать. Я сейчассобрал матерьялыдля новогосвоего романа(об участиирусских воФранцузскойреволюции XVIIIв.), но собралстолько матерьяла,что уже писатьнечего. Да изачем? И лекциинужно бросить.Меня спрашивают:
— Где вы читаете?
— Дома».
Основноев нем: утомлениеи как будторастерянность.В этот деньПумпянскийчитал в ДомеПечати докладоб историч.беллетристахнашего времени:О. Форш, Толстоми о нем в томчисле,— и онговорил, чтоего нискольконе интересуетэтот дурацкийдоклад, но когдаЦезарь вернулсяиз Дома Печати,жадно расспрашивалего по несколькураз о каждоймельчайшейдетали: и многоли было публики,и много ли читалосьо нем, и чегобыло больше,похвалы илибрани. Тут толькоя понял, какдолжна еготерзать и мучитьподнятая противнего идиотскаятравля.
Неуспех«Восковойперсоны» тожеощущается имочень болезненно.«Все так и говорят:Толстой написалжизнь Петра,а Тынянов —смерть. Толстойхорошо, а Тынянов— плохо».
К сожалению,я записываюэто через двенедели послеего посещения— и многие разговорызабылись. Послеэтого я виделмельком О. Форш.Она тоже пришиблена.«Пишу о Новиковеи мартинистах,—роман, серьезноизучаю эпоху,каждую буквочку,сижу в Пушк.Доме,— и такувлеклась».<...> Живет онатеперь у Груздева— в чинной,чистоплюйкойи бонтоннойсемье. Груздевыв ужасе от еебогемнойнеряшливости.
28/XII.Мягкаяпогода, снег.Мы с М. Б. решилипоехать в Детскоек Толстому. Уменя есть делок нему по поводуБородули. <...>Не застали ниТолстого, ниТолстихи: онав Ленинграде,он в Москве.Дом у них действительнобарский, стильный,но какой-тонеуютный. Столовая,как музей. Митявыскочил комне: «А!! КорнейИв. Чуковский».И сейчас жепрочитал своистихи:
Уж цвет незабудокнарос над травой,
Пропали исани и лыжи.
А в Африке!Потрясающийзной,
У нас многоградусов ниже,—
и еще: Слушайте!Слушайте! Мнетолько 8 лет, ая — слушайте!— сочиняю такиестихи:
Май! Праздник!Сливаютсяфлаги, знамена
С зеленымилистьями первогоклена,
С природойживой, расцветающей,первой
Все противбуржуйно-купеческойстервы!
<...>Был сейчас в«Институтепо восстановлениюработоспособностиувечных детей»им. проф. Турнера.<...> Оттуда кЖиткову, т. к.Лида мне сказаласо слов ВиталияБианки, будтовторую часть«Вавича» зарезали.