выступитьвечером дляотдыхающихс маленькимдокладом погельминтологии(я был устроителемвечерних бесед).Собрались дамыв вечернихтуалетах, вышелон походкойартиста иликапельмейстераи начал поэтическимголосом:
— Рано утром,покуда деткиеще спят, войдитев любую спальнюдетского домаи поднимитеим рубашечки.Вы увидите, чтоу них из заднегопрохода, высунувголовки, выглядываютглисты...
И около часупродолжал вэтом роде. Азакончил весело:«В каждом извас сидят черви.Мы все зачервлены,все до одного».
Заведующийвечернимиразвлеченияминазывалсяпочему-то диктатор.После того, какя на следующийвечер устроилчтение проф.Н. Н Петрова«О раке», и онубежденносообщил, чтопо крайней мереодна третьслушающих егоумрет от рака,—мне пришлосьпередать свойдиктаторскийжезл другому.
***
11.
У СаввыМамонтовакогда-то проживалюноша Вентцель.С него Репиннаписал своегосмертника вкартине «Отказот исповеди».Что Вентцельделал впоследствии,не знаю. Я познакомилсяс ним, когда онбыл глубокимстариком иписал в «Новомвремени» стишонкипод псевдонимом«Бенедикт».Сологуб жилтогда на Вас.Острове. Вентцель,глухой, снежноседой, сиделв стороне отвсех и беспомощноулыбался. Ниодного звукаиз того, чточитали Тэффи,Сологуб, Блок,Кондратьев,он не слышали сидел средитолпы «insplendid isolation»*. Ноизредка к немуподбегал кто-нибудь(чаще всегоПетр Потемкин)и кричал емув черную большуютрубу, похожуюна рожок, какое-нибудьслово. Это значило,что от Вентцелятребуется рифмак этому слову.Помню, Потемкинкрикнул емув трубу слово«евангелие»— старик оживилсяи тотчас жесообщил могильнымголосом, чтосвятой Николайбыл очень обижен,
Когда святогодали рангИлье.
* «В великолепнойизоляции»(англ.).
Игра в рифмыбыла оченьраспространенана сологубовскихвечерах. Помню,Сологубу далирифмы «Чернильница»и «лампа». Онтотчас же сказал,не задумываясь:
Предо мноюлампа
И чернильница,
Я танцую тампа,
Где родильница.
В «Чукоккале»он записалтакую рифмуна слово Африка:
Солнце жаркоепалит
Кафра, кафрихуи кафрика,
Бур за камушкомлежит,
Это Африка.
***
Сестра Галяговорит «Ессентучки».
12.
СамовлюбленныйЛуговой. Красивый,высокий, с венчикомседеющих волосвокруг лысины— облик большогописателя. Любилсниматься —руки на груди(как у Брюсована врубелевскомпортрете). Пришелк нам в нашунищенскуюквартиру(Коломенская,11) и предложилмне издать моюкнижку («таккак у вас несомненноталант»), Яобрадовался:напечататькнижку этовыход из нищеты.«Книжка будетс портретом».—«С каким?» — «Смоим, конечно».Название книжки:«Алексей Луговой».Из-за безденежьяя согласился.Поехал к немув Лугу на неделю(главный соблазн— ежедневныйобед), и он водилменя по Лугеи говорил: «Вотздесь я задумалроман «Добейего!». Здесь язакончил своюповесть «Умерталант». Я увидел,что писать онем невозможно,—разве что эпиграмму.Банален, претенциозен,не без проблесковдарования, нопуст. Свои черновыерукописи онпосылал вВашингтонскуюбиблиотеку,не доверяянашим русскимхранилищам.Многие своивещи предварялэпиграфамииз Шопенгауэра,Эсхила, ИпполитаТэна на немецком,древнегреческом,французскомязыках. Когдаего жена шлав гости, он писалдлинные подсказки,что говоритьи чего не говорить.Когда он задумывался,жена снималаобувь и ходилапо комнатамв одних чулках.Каждое утров постели онсочинял новыйафоризм и вставлялего в рамочкуи вешал у себянад кроватьюдо следующегоутра. А старыеафоризмы складывалкак драгоценность.Была у негосекретарша,извилистая,словно резиновая,с чувственным,тоже резиновымртом. Она каталасьзимой на салазках,попала в колодец,разбиласьнасмерть. Еесфотографировали:она лежит наспине, мертвая,а он стоит впозе мудреца— глядит на нееи размышляето таинствесмерти. Вскорепосле кончиныЛугового еговдове попалисьв потаенномящике любовныеписьма этойрезиновойдевушки к Луговому.Вдова возненавиделаего: «Я из-занего сделаласебе девятьабортов, а он,подлец»,— говорилаона мне. Онадружила с мадамМаркс, женойиздателя «Нивы»,звала ее Лидушей.На Маркса такоевпечатлениепроизвеланаружностьЛугового, чтоон под влияниемЛидуши купилу Лугового егопретенциозныесочинения за65 тыс. рублей.Луговой былобижен — меньше,чем Чехову!Вообще он былнепоколебимоуверен в своейгениальности.Страстная мечтажгла его — попастьв академики.Поэтому онухаживал заБоборыкиным—и в бытностьсвою редактором«Нивы» далбесплатнымприложениемего Собраниесочинений.Подписка на«Ниву» мгновенноупала. Единственное,что было в немдля меня интересно— знакомствоего с Влад.Соловьевым.Вл. Соловьевпереписывалсяс ним, дарилему свои стихи.
ПретенциозноесамомнениеЛугового сыгралос ним злую шутку.Он вообразил,что он можетнаписать трагедиюо баварско-мексиканскомМаксимилиане,в которой будетоколо 25 действийи около 1000 действующихлиц. Трагедиябыла написанакорявыми стихами— и окончательносгубила егорепутацию. Онпослал ее в«Русское Богатство»и получилотрицательныйотзыв от Короленко.Ну уж и отделалон ВладимираГалактионовичав ответномписьме!!!
***
13.
У Ольги НиколаевныЧюминой каждуюсреду бывалимы с МарьейБорисовной,ПоликсенаСоловьева,Зинаида Венгерова.Иногда Мизинова,молчаливая,полная дамас мужем (Саниным).Ни разу я неслышал от неени одного словао Чехове.
***
6 апреля.Читаю Бунина«ОсвобождениеТолстого»11.Один злой человек,догадавшийся,что добротавысшее благо,пишет о другомзлом человеке,безумно жаждавшемисточать изсебя доброту.Толстой былдо помрачениявспыльчив,честолюбив,самолюбив,заносчив, Бунин— завистлив,обидчив, злопамятен.
***
14.
Нескольковоспоминанийиз очень далекогопрошлого.
Огромныйзал, наполненныйтолпою. Человексемьсот, а пожалуй,и больше. Студентыс огневымиглазами и множествонаэлектризованныхдам.
Все томятсястрастныможиданием.Наготове тысячиладоней, чтобыгрянуть аплодисментами,чуть толькона сцене появитсяoн.
«Он»—это Семен Юшкевич,любимый писатель,автор сердцещипательного«Леона Дрея»и других стольже бурных творений,которые не точтобы оченьталантливы,но насыщеныгорячей тематикой.Знаменитымон стал с тойпоры, как егоповести, рассказыи очерки сталипечататьсяв горьковскихсборниках«Знание», рядомс Горьким, Куприными ЛеонидомАндреевым.
Сейчас он,постоянныйобитательОдессы, появитсяздесь, передкиевской публикойи самоличнопрочтет свойтолько чтонаписанныйрассказ.
Но почемуон запаздывает?Прошло ужедесять минут,а сцена, гдестоит пунцовоекресло и столикс графиномводы, все ещеостается пустая.
Вот и четвертьчаса, а Юшкевичавсе еще нет.
Вместо негона эстрадевозникаеткакой-то растерянный,дрожащий, щеголеватоодетый юнеци голосом, похожимна рыдание,сообщает обужасной катастрофе:любимый писательприслал телеграмму,что из-за внезапнойпростуды онне может сегодняпорадоватьКиев своимдрагоценнымприсутствием.
В зале раздаетсяобщий стон.Вздохи разочарованияи скорби.
Когда онинемного затихают,незнакомецторопитсяутешить толпу:
— В этом залеприсутствуетдругой беллетрист,тоже участвующийв сборниках«Знание»,— ИванАлексеевичБунин, которыйлюбезно согласилсявыступить здесьперед вами счтением своихпроизведений.
Публика угрюмомолчит. Юношазавершает своюгрустную речьнеожиданнободрым басом:
— Желающиемогут получитьсвои деньгиобратно.
Желающихоказываетсявеликое множество.Все, молодыеи старые, словнов зале случилсяпожар,— давяи толкая другдруга, кидаютсябезогляднок дверям. Каждыйжаждет получитьпоскорее своирубли и копейки,покуда не закроетсякасса.
В это времяна сцене появляетсяБунин с неподвижным,обиженным игордым лицом.Не подходя кстолику, оностанавливаетсяу левого краяи долго ждет,когда кончитсяпостыдноебегство ошалелойтолпы.
Оставшиесяв зале — человекполтораста— шумно устремляютсяк переднимместам.
Бунин продолжаетстоять все втой же застывшейпозе — бледный,худой и надменный.
Начинаетон со своегостихотворения«Пугало». Этоединственноеего стихотворениена гражданскуютему: прогнившеесамодержавиеизображаетсяздесь в видежалкого огородногочучела:
На зáдворкахза ригами
Богатыхмужиков
Стоит оно,родимое,
Одиннадцатьвеков.
Но иносказанияне понимаетникто. «Одиннадцатьвеков», этаточная датавозникновенияабсолютизмав России осталасьникем не замеченной.Всем кажется,что Бунин ивправду намеренподробно описатьдеревенскоечучело. Человексемьдесят —из тех, что хотелиостаться —срываются смест и устремляются,сломя голову,к выходу.
— Ээ! Природаи погода! — спрезрениемрезюмируетпоэзию Бунинаодин из пробегающихмимо, тучный,мордастыймужчина, увлекаяза собою двухкислолицыхдевиц. Вот иеще дезертиры,а за ними ещеи еще. В залеостается ничтожнаякучка. Сгрудившисьу самой рампыв двух-трехшагах от оскорбленногоБунина, мы хлопаемнеистово владоши, чтобыхоть отчастивознаградитьего за то унижение,которое онсейчас испытал.
Но он смотритна нас ледянымиглазами и читаетсвои стихиотчужденным,сухим, неприязненнымголосом, словнозатем, чтобымы не подумали,будто он придаетхоть малейшуюцену нашейпреувеличенно-пылкойлюбви.
Кончилосьтем, что какой-тожелторотыйстудент, желаяблеснуть своимзнанием поэзииБунина, обратилсяк нему с громкойпросьбой, чтобыон прочитал:«Каменщик,каменщик вфартуке белом»,не догадываясь,что это стихотворениеБрюсова.
То было новойобидой дляБунина. Он дажене взглянулна обидчикаи горделивоюпоступью удалилсясо сцены.
Происходилоэто, насколькоя помню, в такназываемомКоммерческомклубе. Я встретилсяс Буниным увхода, и мы пошлипо киевскимпереулкам иулицам.
О том, чтослучилосьсейчас, мы неговорили нислова, но былоясно, что обида,которую емунанесли, отразиласьна его тогдашнемнастроении.Он с первых жеслов стал хулитьсвоих литературныхсобратьев: иЛеонида Андреева,и Федора Сологуба,и Мережковского,и Бальмонта,и Блока, и Брюсова,и того же злополучногоСемена Юшкевича,из-за которогоему пришлосьпережить нескольконеприятныхминут.
Говорил онбез всякойзапальчивости,ровным, скучающимголосом, новидно было, чтомысли, которыеон излагает,—застарелые,привычныемысли, высказывавшиеся