– Это вещь неверная: то камешек сточится, то бензин вышел, – сказал мичман. – Сказочку слышали про русский огонек?
– Не приходилось.
– Ну так вот, теперь вы послушайте, – сказал мичман, закурил и, отодвинув в сторону стакан, начал: – Поймал раз один наш боец немца в плен. Ну, фашист сперва было упирался, потом видит – дело капут. Оружие кинул и ручки задрал. Повел его наш боец к себе в часть. Идут они, идут, охота стала закурить. Немец цигаретку в зубы и нашему коробок сует, угощает: «На, кури, рус!» А наш не берет у него и свертывает себе сам свою дымогарную, в два колена, толщиной в полено.
Теперь вынул немец свою заграничную блиц-зажигалку. Трык! – загорелась. «На, рус, прикури!» А наш боец от ихнего фашистского огня отказывается, брезгает как бы вроде. Вынимает он походное свое кресало, огниво, шнур, фитиль, и пошла искру выколачивать: чирк-чирк!.. Ну ясно, с одного-то разу редко чтоб взяло. А немец уже насмешку строит, похваляется. «Ну где, говорит, тебе, рус, против нашей заграничной техники воевать? Гляди сам». Боец наш огонек себе высек, запалил свою дымогарку да и говорит тому немцу: «А ну, фашист, дай-ка сюда поближе твою заграничную чиркалку. Крутани еще разок». Немец это подносит к нему зажигалку свою, трык пальцем колесико – пожалуйте, битте, горит! А боец как дунет на зажигалку, так сразу у немца и загасло. Немец трык-трык – не берет больше. Кончилось его дело, бензин весь вышел…
«Ну, – говорит наш боец, – а теперь на-ка, фашист, попробуй мою задуй». И подносит ему фитилек свой. Стал немец дуть – не тухнет русский фитилек. Немец кряхтит, тужится, пыжится, щеки накачал с арбуз целый… Чем больше ни дует, тем пуще огонь раздувает. Тут боец наш ему и говорит, немцу этому: «Эх, говорит, вы, фрицы! Все у вас скроено с виду на испуг, а дела-то на один фук. Глядеть, так вроде огонь, а подул – одна вонь. Ну, а мы не сразу полымем, сперва искоркой. Но уж коли разгорелись, занялся наш русский огонек, так уж тут дуй не дуй, только пуще распалишь. А чиркалки эти заграничные мы почище ваших делать можем. Будь покоен, только руки не доходят. Погоди, вот управимся с вами, не такие еще сообразим». Фашист, однако, попался характерный, упрямый: дул, дул… да так с перенатуги и лопнул! Вот и вся сказка.
– Ай да сказка! – заметила Наталья Евлампиевна. – Значит, доказал ему русский огонек.
– Выходит, так.
– Ну-ка, и мы огоньку холодного еще хватим по седьмому кону, – сказал мастер и налил из бутылки гостю и себе.
Капка понял, что делать ему тут нечего. Ясно было, что мичман уже обо всем договорился с Корнеем Павловичем.
Но в комнате было так уютно, так хорошо сиделось под большими лапчатыми листьями рододендронов, растущих в кадке у окна и протянувших ветви свои над столом, и так вкусно и радушно угощала Наталья Евлампиевна, что уходить не хотелось.
– А вы бы, ребятки, рыбок посмотрели моих поближе, – сказал мастер. – Вон гляди, макроподиусы, а те маленькие – пецильки будут. А это вот красота плывет, скаляриус называется. Меченосцы еще имеются. Да ко мне из области приезжают за экземплярами. Честное даю слово. Рыбка у меня ученая. Вот постучу, они сразу и собираются.
Мастер постучал ложкой по краю стекла, и действительно, тотчас к этому месту со всех сторон кинулись пестрые и жадные рыбки.
Но в это время за окном послышался уже знакомый затонским пронзительный вой, от которого сразу начинало щемить сердце. Все выше и выше становился звук, дошел до какой-то исступленной ноты, сбежал вниз и снова пошел забирать наверх.
– Батюшки, опять тревога! – всполошилась Наталья Евлампиевна и стала собирать чашки со стола.
Мичман встал.
– Мне по тревоге на месте быть полагается, по своему заведованию.
Где-то далеко застучали зенитки. Заголосили пароходные гудки на Волге. Зенитки ударили ближе. Затрещали пулеметы у пристани.
Капка вскочил и потянул за собой Виктора.
– Мне тоже надо… Дома-то девчонки одни. Перепугаются.
Мичман, быстро застегнув китель, уже надел фуражку и торопливо двинулся к выходу.
Но вот сквозь треск, сквозь разнобойный стук зениток проступил какой-то чужой, враждебный ноющий гул.
– Летит, – сказал мичман, прислушиваясь, и посмотрел на потолок.
Шершавый вой пронесся над крышей, что-то со страшной силой грохнуло поблизости, домик тряхнуло, пол сместился под ногами, раздался звон стекла и плеск воды, сорвало ставни на одном окне. Когда все пришли в себя, на полу, прыгая среди осколков стекла, бились золотистые аквариумные рыбки. У Корнея Павловича было порезано стеклами лицо, текла кровь, но он, не обращая внимания на это, дрожащими руками осторожно, как берут бабочек, прикрывал ладонью бьющееся тельце рыбки и переносил ее в другой, уцелевший аквариум.
Глава 20Так будет зваться корабль
Капка и Виктор бежали по улицам. Трескучая сумятица ночной тревоги царила в черном небе. Над головой, в недоброй выси, гудели моторы самолетов. Прожекторы толклись в облаках. Огненные паучки зенитных разрывов бегали в небе над Волгой. Где-то на окраине уже занималось зарево.
– Зажигалками садит, – сказал опытный в таких делах Сташук.
У Капки стучали зубы. Его всего трясло. Первый раз он попал в такую переделку. До этого дня тревоги были лишь предупредительными и скоро давали отбой.
– Ну, чего ты? – сказал Сташук и крепко взял Капку за локоть. – Это ничего. Вот только бы он фугасками не стал опять…
Он не договорил. Снова над ними, свирепо распарывая воздух, что-то завыло, просвистело… Виктор повалил Капку на землю и прикрыл его сверху своим телом.
– Лежи, лежи смирно, макушку заслони, рот раскрой.
– А зачем рот раскрывать? – почему-то шепотом спросил Капка.
– Физику не знаешь? Чтобы звуку легче было, а то оглохнешь.
Огромная вспышка зло разодрала тьму. Тяжело грохнуло, Земля заходила ходуном вокруг.
– За переездом трахнуло, – сказал Сташук. – Лежи, лежи, еще летит, рот раскрой. А глаза, если страшно, лучше зажмурь.
– А ты?
– Я уж на все глядеть привык. Лежи.
Опять полыхнуло, и сразу затем ударило: где-то, значит, совсем близко. Потом наступила неверная тишина. Казалось, что все прислушивается и только ждет момента, чтобы снова загрохотать. Зенитки не стреляли. Прожекторы молча ощупывали небо.
– Побежали! – скомандовал Сташук и, подхватив Капку под мышку, поднял его.
Запыхавшись, прибежали они домой. Дома было темно я пусто. Капка догадался, что Рима унесла Нюшку в щель, которая была отрыта во дворе. И действительно, там они и нашли девочек. Рима сидела на дне небольшого рва, держа на коленях закутанную в пуховую шаль Нюшку. Снова рвануло где-то. Нюшка молчала и лишь смотрела на страшное небо широко раскрытыми, перепуганными глазищами. Она не плакала; только, когда где-нибудь близко падала бомба, еще теснее прижималась к сестре.
– Одни вы тут? – спросил Капка, чувствуя себя виноватым перед сестрами.
– Зачем одни? – раздался голос из темноты, и Капка разглядел верного Валерку Черепашкина.
– Ты здесь откуда?
– А я видел, что ты к мастеру пошел, значит, думаю, дома девчонки совсем одни. Ну и все!..
– Ясно! – отозвался голос, густой, как тьма, из которой он шел. Это был Тимсон. – За мной Валерка еще давеча прибежал, когда к тебе флотский этот приперся. Мало ли что… Отбрил ты его?
– Тихо ты… Вот, познакомьтесь, – пробормотал Капка.
– Сташук! – сказал юнга, наугад протягивая в темноте руку.
Тут какая-то вспышка на минуту ослепила всех. И потом Валерка и Тимсон долго трясли друг другу руки в кромешной тьме: каждый был убежден, что он жмет руку юнге Сташуку…
Тревога уходила на юг, за Волгу, как уходит гроза, не сразу угомонившись, еще погромыхивая вдалеке, напоминая о себе вздрагивающими зарницами. Отбоя не давали. И, пока тянулись эти ночные часы в щели под нависшим сухим бурьяном обо всем договорились.
Виктор Сташук обещал завтра же узнать у своего командования, какие должны быть у баркаса, сообразно возможностям, ходовые качества, оснастка, вместимость, а может быть, даже и вооружение. Капка решил, не теряя времени, наутро же переговорить со своими ребятами в Затоне и в случае чего нажать на их сознательность и местную гордость: пусть ребята чувствуют, что балтийцы обратились к ним за подмогой. «Кроме того, – сказал Капка, – будут у нас еще работники… Ну, уж это моя забота». И он незаметно толкнул локтем в бок Тимку. Тимсон, уже задремавший, воспрянул, промычал что-то несообразное, но потом вспомнил, о чем идет речь, и, будучи человеком практичным, осведомился, сколько пассажиров может влезть на баркас за один раз, а также как будет насчет коек и кухни, если, например, случится идти в далекий поход. Сташук не преминул на это заметить, что на судах бывает не кухня, а камбуз, по койкам же судят о госпиталях, а не о кораблях, и приличные люди в плавании спят на рундуках. Что касается пассажиров, то они вообще тут не предвидятся, а вот каков будет экипаж судна, это он выяснит у начальства.
Валерка – тот сразу погрузился в мечты. Корабль, настоящий корабль, собственный корабль будет теперь у них! Уж раз тут дело не обошлось без Капки, значит, может пригодиться и он, Валерка Черепашкин. Первым делом он стал прикидывать в своем воображении, как будет выглядеть корабль, в какой цвет его лучше бы окрасить. Потом фантазия бедного Валерки забушевала, готовая разорваться на части. Ему хотелось, чтобы маленький корабль мог идти под парусами. Белогрудый и молчаливый, будет выплывать он из-за острова на стрежень, на простор речной волны… Но, с другой стороны, на паруснике нельзя командовать машине «Ти-ха-ай!» и «Вперед до полного!..» Поэтому следовало бы сделать корабль и с машиной и с парусами, ведь были же такие… Ну хорошо, а как же будет называться корабль?
Все задумались. Действительно, какое же имя дать кораблю?
И тогда Капка сказал:
– Знаешь, как пусть называется?.. «Арсений Гай». Можно так?
– Ну, это уж как начальник наш решит, – отозвался Сташук.