Согласно приказу, сразу после двух Джин была на конюшенном дворе, доводя до совершенства свою любимицу… Она открутила гайку, но, как и все девушки с развитым чувством долга в отношении к машинам, крепко верила, что с гайками надо возиться без конца, и теперь закручивала ее снова, намереваясь довести до первоначального положения.
Но тень, упавшая на мощеную дорожку, сообщила, что она больше не одна, и, оторвав глаза от гайки, Джин увидела Джо, который взирал на нее и снисходительно, словно любящий папаша, наблюдающий, как развлекается его слабоумное дитя, и благоговейно, словно человек, узревший богиню.
— Так вот вы где, юная Джинджер!
— Да, я тут.
Говорила она резковато — ей не нравилось, когда ее отрывают от общения с машиной. Кроме того, с самого начала их знакомства Джо то и дело предлагал выйти за него замуж, и она прочитала на его лице, что он вот-вот примется за свое. Ей бы хотелось, по возможности, это предотвратить.
— Заняты?
— Да. Очень.
Джо, полыхнув сигаретой, ласково ее оглядел.
— Ну и грязнуля же вы! Вам известно, что у вас на носу — масляное пятно?
— Пойду и смою.
— Подумайте, сколько хлопот! Лучше бы их не сажать. Чего вы тут возитесь?
— Я работаю. Налаживаю машину.
— С определенной целью? Или так, ради удовольствия?
— Если желаете знать, Бак собрался в Лондон. Готовлю машину, чтобы отвезти его в Уолсингфорд.
Джо присвистнул.
— Уолсингфорд, запретный город? Вы что, намерены туда ехать? Что ж, захватите побольше пеммикана да проверьте запасы воды. Ведь именно из-за нее Ливингстон[88] не сумел добраться до Уолсингфорда. Да, да, воды не хватило. Жаль, что вы уезжаете.
— Почему это?
— Надеялся, что вы мне поможете справиться с бюстом-другим. Ради вас я как-то подзабросил работку. Позавчера, урвав минут десять перед завтраком, я украсил усами несколько штук с одного конца, а вот вчера день выдался пустой. Однако потихоньку-полегоньку продвигаюсь.
— Вот и прекрасно.
— Так и знал, что вы обрадуетесь. Да, продвигаюсь. Некоторые меня перехитрили — у благородного Марка Аврелия и у бога Юпитера уже имеются бакенбарды, и какие! По самые брови. Но с Юлием Цезарем и с Аполлоном получилось недурно. Хотелось бы услышать ваше критическое мнение. А теперь, — прибавил Джо, — перейдем к теме нежной и сентиментальной.
— О, Боже!
— Вы что-то сказали?
— Я сказала «О, Боже!» — Джин спрятала ключ в ящик. — Опять вы за свое?
— Не понимаю, что значит «опять»? Я и не прекращал. Вы что, не заметили? Я прошу вас выйти за меня замуж каждодневно, как будильник.
— А вы не заметили, что я также регулярно отвечаю: я обручена с другим?
— Это от меня не ускользнуло, но я не очень-то обращаю внимание. В рукописях, которые я читал для доброго старого Басби, пока наши тропинки не разбежались, героиня всегда вначале с кем-то обручена… Эх, жаль, не прихватил сюда парочку!
— Интересные?
— Еще бы! Так что человеку подкованному известны все способы обольщения женского сердца. Я знаю, как это делается. Я спасу вас из горящего дома, или из реки, или от быков. Можно и от бешеных псов. Можно — от лошади, если ее случайно понесет. Да, можно спасти не вас, а котенка!
— У меня нет котенка.
— Это зря. Надо раздобыть. Понимаете, юная Джинджер…
— Не смейте называть меня Джинджер!
— Понимаете, юная Джин, у вас нет ни единого шанса улизнуть от меня. Считайте, мы уже шагаем к алтарю. Качаете головой? Ничего, погодите. Наступит день, и очень скоро, когда вы будете качать головой, стряхивая со своих чудесных волос рис и конфетти. Я бы на вашем месте бросил сопротивление.
— О, нет!
— Это уж как вам угодно. Но предупреждаю, попусту теряете время. На мой взгляд, вы достойны самого лучшего, и я намерен обеспечить вас лучшим из мужей. Уж поверьте, лучшим. Любящий, преданный, богатый, обаятельный…
— Кого это вы обаяли?
— То есть, как? Косил тысячами. Вы обратили внимание на миссис Фолсом? Ну, вчера, за обедом?
— А что такое?
— Как она смотрела на меня, когда я балансировал щипцами и винной рюмкой. Бедный, наивный мотылек, говорил я себе.
— Я заметила, как на вас Бак смотрел. Боялся, что кокнете его любимую рюмку.
— Не какой-то стекляшке рассорить меня с Баком!
— Да, вы ему нравитесь. Не пойму, чем?
— Могли бы и потактичнее поставить вопрос. Вы правы, он меня ценит. Как и я его. Милый, старый Бак! Как он хотел бы со мной породниться!
— С чего вы взяли?
— Сам сказал, когда вчера я просил формального разрешения.
— Не может быть!
— Очень даже может. Человек я старомодный, не одобряю современной манеры небрежно, походя, бросить тестю, что свадьба уже состоялась. Бак просто спит и видит, чтобы я стал ему зятем. Но как, скажите на милость, если вы упорно и нелепо мне отказываете? Пожалуй, сделаю еще выстрел. Может, вы передумали.
— Нет, не передумала.
— Ничего, передумаете. Разрешите набросать маленькую сценку? Премьера моей новой пьесы. Занавес падает под гром аплодисментов. Шелестит шепоток: «Какой успех! Как это ему удается?» Лавина криков: «Автора! Автора!». В ответ на сцену выходит красивый человек, такая, знаете, ладная фигура. Это я. Подхожу к рампе, поднимаю руку, прошу тишины. Битком набитый Зал затихает. Я говорю: «Леди и джентльмены, благодарю вас за чудесный прием. Благодарю всех и каждого, но больше всех свою жену, без чьей заботы, ободрений, советов пьеса не была бы написана».
— Спихиваете ответственность на другого? Какая низость!
— «Леди и джентльмены! Я всем обязан этой маленькой женщине!» — Шквал аплодисментов, вы застенчиво раскланиваетесь из своей ложи. Новый взрыв приветствий, когда вы стыдливо кидаете мне розу. Неужели вас не соблазняет эта сцена?
— Ничуточки. Я бы кинула что-нибудь поувесистее. А сейчас, не подвините ли свою ладную фигуру чуть в сторону? Мне надо завести машину.
— Каким поездом отправляется босс?
— 2.57.
— Тогда, пожалуй, вам надо поторапливаться. Масляное пятно, кстати, уже расползлось на левую щеку.
— Ваша мама никогда не учила не отпускать обидных замечаний?
— Да нет, мне нравится! Что вы! Я говорю себе — возможно, она самая чумазая особа в Беркшире, ей надо бы отмыться мылом и пемзой, но ведь я ее люблю! Я только хотел подсказать для вашей же пользы. Неприятно, знаете ли, чтоб будущая жена ехала в самый Уолсингфорд, похожая при этом на нечто извлеченное из гробницы Тутанхамона. Разрешите.
Джо подхватил ее под локотки и нежно водрузил на водительское место.
— Знаете, юная Джин, — говорил он, устраиваясь рядом, — что мне еще нравится? То, что вы такая тоненькая, такая легонькая, такая, скажем так, портативненькая. Были бы вы, к примеру, Мэй Вест,[89] я бы не смог вас поднять. Разрешаю подвезти меня до террасы. Проведу четверть часика с бюстами.
Лучше творчества в прекрасную погоду ничто не высвобождает дух художника, не настраивает его на волну вечности; и вскоре полнейшая удовлетворенность начала окутывать Джо. По счастливой случайности, следующим в ряду бюстов стоял император Нерон, чье пухлое гладкое лицо представляло большие возможности. Карандашу тут было где разгуляться, и вдохновленный Джо отдал этой задаче все свое мастерство.
За трудами он размышлял, как же может измениться судьба человека буквально в считанные дни. Меньше чем неделю назад он томился у врат Уолсингфорд Холла, словно пери у врат рая, робко заглядывая внутрь. А теперь — пожалуйста! Почетный гость, имеющий возможность ежедневно общаться с Джин Эббот, этой изумительнейшей девушкой, в чьей миниатюрной фигурке соединились все лучшие качества женщин. Именно о такой он часто мечтал в полнолуние, или под музыку ветра, вздыхавшую в соснах, или даже под мелодии оркестра.
Выписывая острые кончики усов, он размышлял над странностями жизни. Странно, что он влюбился так, буквально с первого взгляда, в точности как герой рукописей, о которых он упоминал в разговоре с Джин. Да, это случается с другими даже и не в романах, публикуемых за счет авторов в издательстве Мортимера Басби, но он и в мыслях не имел, что такое приключится с ним. Слишком он трезв, слишком, скажем прямо, умен.
И нате вам — здравомыслящий, рассудительный Дж. Дж. Ванрингэм попался, как последний кролик! Словно Табби какой-нибудь, который с четырнадцати лет, едва завидев в туманном далеке девушку, тут же слал ей фиалки и просил телефончик.
Джо вздрогнул, словно его ледяной водой окатили, и застыл, глядя в конец террасы. Император Нерон вперил в него незрячие глаза, умоляя без слов докончить усы, но у Джо не было времени ублажать императоров. Вспомнив о любвеобильном Табби, он невольно взглянул на то место под кедром, где ему полагалось сидеть, — и просто дернулся. Там было пусто.
Стул стоит. «Убийство в Билбери» лежит. А Табби — не сидит. Исчез. Куда же?..
Возможно, конечно, что он зашел в дом пополнить запас сигарет или поискать в библиотеке детектив поувлекательнее. На минутку от этого соображения тревоги унялись, и, чуть поуспокоившись, он обежал взглядом окрестность в надежде отыскать очевидца. Какой-то человек играл в гольф на лужайке у главных ворот, через которые непременно должен был пройти Табби, если совсем уж спятил и покинул территорию.
Джо поспешил к игроку, остановился у того за спиной, как раз когда тот изготовился к удару, и по смелому, зелено-пунцовому узору на гольфах узнал своего сотоварища, Эдварда Bo-Боннера. До сей поры он всячески избегал несколько слабоумного гостя.
— Не видели моего брата? — спросил он несколько громче, чем диктовала необходимость на таком близком расстоянии.
Bo-Боннер испуганно подпрыгнул, одновременно завершив удар, и промазал мимо лунки фута на три. Он повернулся, обидчиво глядя сквозь темные очки, добавлявшие ему лет двадцать.
— Что такое?
— Да брат… Не видели его?