— Вот как? — заметила Флик. — Они знакомы?
— Да, я его туда водил.
Флик вернулась к носку.
— Я все думаю, — сказала она, — не нравится мне ваш Слинсби.
— Что вы, он совсем ничего! — ответил Билл с той терпимостью, какую порождает удобство.
— Какой-то он подозрительный… — не уступала Флик.
Билл мягко улыбнулся. Вот оно, думал он, женское чутье! Здравый смысл давно разрушил сомнения в честности лондонского представителя.
— Да нет, — сказал он, — вообще-то он мне не очень нравится, но подозревать его — незачем. Да, доходы упали, и все же…
— Вы говорили, он хороший работник.
— Он мне все объяснил, когда мы с ним завтракали. Правда, я не все понял, сложное дело. Условия там всякие…
— М-да… — проговорила Флик, и они помолчали. Билл переменил тему.
— Я тоже думаю.
— Вот как?
— Да. Я думаю, что у вас там делают. Почему в газетах ничего нет?
— Дядя Джерри не допустит. Он боится скандала.
— Никакого ответа… А если вообще не ответят, что вы делать будете?
Флик встряхнула головкой, ее васильковые глаза задорно сверкнули. Биллу это очень нравилось. Он непременно припоминал вспугнутого котенка.
— Пойду куда-нибудь служить. Я хорошо печатаю, знаю стенографию. Дяде помогала. Во всяком случае, за Родерика не выйду.
— Еще бы! — согласился Билл и назидательно прибавил: — Нельзя выходить замуж без любви. Надо подождать, любовь того стоит. Когда-нибудь вы встретите человека…
— Встречу?
— Конечно. Р-р-аз — и готово! Как молния.
— Вы думаете?
— Я уверен. Когда я встретил Алису…
— Расскажите мне о ней, — прервала его Флик. — Какая она?
— Какая?.. — Билл не умел описывать богинь. — Ну, скажем… Да я вам тысячу раз говорил!
— Правда, говорили, — признала Флик.
— Хорошо, когда есть кому рассказать, — продолжал хозяин. — От Джадсона толку мало. Другое дело — вы. Настоящий друг! Вам я…
— Она бы чинила вам носки? — спросила гостья.
Билл растерялся. Недавно он понял, что штопка — одно из самых достойных занятий (для женщины, конечно), и ему не хотелось находить недостатки в Алисе. Но против правды не пойдешь. Алису, штопающую носки, он не мог себе представить.
— Понимаете, — сказал он, — она в другом духе… такая светская.
И с удивлением заметил, что тон у него виноватый.
— А, вон что! — откликнулась гостья.
Они помолчали. На решетку выпали угольки. Терьер взвизгнул во сне; вероятно, ему снилась охота.
— Вы пишете ей по вторникам? — беспечно осведомилась Флик.
— Ой, Господи! — Билл уронил трубку. — Совсем забыл.
— Идите, пишите, а то почту упустите.
Билл с удивлением заметил, что секунду, одну секунду ему было лень вылезать из кресла. Письма он писал в столовой — только там стол не качался, как лилия; а приятно ли уходить из такого уютного уголка?
Однако лучшее, высшее «я» быстро одержало победу. Он встал и вышел. Флик отложила работу и стала смотреть на огонь. Потом, нетерпеливо дернувшись, снова взялась за иголку и штопала минут пять, когда пришел Джадсон.
— Здравствуйте! — сказала Флик. — А мы уже беспокоились. Случилось что-нибудь?
Джадсон опустился в кресло, покинутое Биллом. Он был явно расстроен и явно нуждался в сочувствии.
— Да уж! — отвечал он. — Вам я расскажу, вы поймете. Кто-кто, а вы смеяться не будете.
— Конечно!
— Ну вот. Вы знаете не хуже меня, что бывают тяжелые минуты. Особенно в этой жуткой стране. Ветер дует, все промозгло… В общем, надо выпить, а то простудишься. Спросите любого врача. Правильно? Надо?
— Если вам от этого лучше…
— Вот. А разве тут выпьешь? Билл — прямо как полиция.
— Он говорит, он о вас заботится.
— Уж он скажет! — холодно отозвался Джадсон.
— Потом, он обещал вашей сестре.
— Противно смотреть! — взволновался Джадсон. — Смотреть противно, как он перед ней пресмыкается. Она на него чихать хотела.
— Да?
— А то как же!
— Я думала, они — жених и невеста.
— Все может быть. Но вы уж мне поверьте, она его просто использует. Вообще-то она ничего, меня не обижает, но одно дело — брат, другое — прочие люди. Ей бы только пококетничать. Вечно у нее человек десять на привязи. Помяните мое слово, бросит его, как миленького! Врежет — будь здоров.
Хотя предмет беседы очень нравился Флик, она решила, что продолжать ее нечестно, и с большим трудом предложила новую тему.
— Ай-я-яй! — заметила она. — Да, что вы хотели рассказать? Ну, помните! Вы еще говорили, что я пойму, не буду смеяться.
— Да, да, — согласился Джадсон, переходя в минор. — Значит, так: в плохую погоду надо выпить. А тут не разгуляешься. Решил я попытать счастья на стороне.
— Что ж вы сделали? — спросила Флик, представляя себе, как он падает на улице, чтобы ему дали хлебнуть бренди.
— Пошел к этому Слинсби.
— К Слинсби! Зачем?
— Ну, он служит у Парадена, а Билл — Параденов племянник, а я — друг Билла. Все-таки, связь. В общем, пошел. А время выбрал плохо. Он очень сердился, только что рассчитал стенографистку.
— Почему?
— He знаю. Он вообще сердитый. Лучше бы уйти, а я ждал, выпить хотелось. В общем, досидел до шести, смотрю — выпускает кошку и говорит: все, закрываем. Ну, я говорю, мне делать нечего, я еще с вами побуду.
— Наверное, к этому времени он вас нежно полюбил, — предположила Флик.
— Да не знаю, — отвечал Джадсон. — Вроде он был какой-то мрачный.
— Странно. А почему, как вы думаете?
— Кто его разберет! Мне-то было не до того, я выпить хотел.
— Кстати, — перебила Флик, — у вашей истории конец хороший?
— Э?
— Я говорю, выпили вы?
Джадсон скорбно рассмеялся.
— Выпить-то выпил… Я к тому и веду. Сели мы в его машину…
— У него есть машина? Какая?
— Не помню. «Винчешир», что ли.
— «Винчестер-мерфи»?
— Вот, вот. Серая такая, здоровая, вроде лимузина.
— То есть дорогая?
— Уж не без того. Нет, вы подумайте! Купается, можно сказать, в деньгах, возьми и пригласи пообедать. Так нет же! Поехали мы к нему, у него свой дом…
— Дом? И машина, и дом? А где?
— На Бертен-стрит? Нет, на Бретон-стрит. Рядом с этим, как его…
— Беркли-сквер?
— Именно. Повернуть направо, пройти немного, по левую руку. Большой такой дом. Ну, мы вышли, открыл он дверь и смотрит, вроде ждет. Я вошел. Подождал немного и спрашиваю, как человека: «Выпить можно?» — «Да, — говорит, — без всяких сомнений».
— Странно, — задумчиво сказала Флик.
— Да уж!
— Нет, как странно! Дорогая машина, такой район…
— И знаете, что он мне дал?
— Там жуткие цены.
— Какао! — мрачно вымолвил Джадсон. — Чашку какао на подносике. Ну, я оцепенел, как говорится, а он и скажи, что Билл его предупреждал, я совершенно не пью. Это Билл! Да мы пятнадцать лет дружим! Я говорю, он что-то спутал, может, у вас есть виски? А он говорит с такой усмешечкой: какао гораздо питательней, оно согревает и еще содержит жиры. «Простите, — говорит, — мне надо переодеться к обеду».
— Не понимаю, — сказала Флик, — получается, что он очень богат.
— А то! Вот и гнусно…
— Мистер Параден ему столько не платит. Интересно, какой оклад у таких вот представителей?
— Ясно, — оживился Джадсон. — Вы думаете, он мухлюет? Очень может быть.
— Конечно, он мог получить наследство.
— Да, да…
— Но он бы бросил службу, завел свое дело. Я думаю, ему платят не больше тысячи в год.
— А то и меньше.
— Как же это он?.. Надо подумать. Билл вроде бы говорит, что мистер Параден не слишком занимался фирмой в последние годы. Все запустил, из-за этих книг. Тут-то мошеннику и разгуляться.
— Кто-кто, а этот Слинсби…
— Вы думаете, у него хватит ума?
— Не в том дело. Человек, который поит гостя этой гадостью, способен на все. Что хочешь смухлюет и еще посмеется, как последний гад.
Глава VIII. Дельце для Перси Пилбема
Уилфрид Слинсби занимал не только Фелисию Шеридан и Джадсона Кокера. Наша цивилизация столь сложна, что передвижениями управляющего заинтересовался сам Перси Пилбем, тайный глава газеты, которую явно и неохотно возглавлял Родерик Пайк.
Наутро после той беседы, о которой мы рассказали, Родерик сидел в редакции, глядя на корректуру статьи о злодеях-букмекерах — статьи, в которой Айк Пуля упоминался по меньшей мере трижды и без малейшей симпатии. Серия разоблачений, порожденная Пилбемом, пресеченная Родериком и властно воскрешенная его отцом, вообще отличалась остротою; но, с отвращением признавал ее подневольный покровитель, на сей раз она переострила самое себя. Перед Пилбемом, обличавшим козни Пули, сам Ювенал казался робким миротворцем.
Родерик отирал бледный лоб, страдая не столько из-за сбежавшей невесты, сколько из-за пламенной статьи. Бегство буквально сотрясло семью; однако жених сохранял присутствие духа, что там — он даже насвистывал. А вот на первом же абзаце статьи свист исчез, как Фелисия. Когда Родерик совсем спекся, вошел Пилбем, сияющий, наглый, бойкий, бодрый и неумолимый. Он был молод (двадцать три года), плюгав, или, если хотите — тщедушен, носил клетчатый костюм, лелеял похожие на мох усики, а черные волосы смазывал бриолином.
Поздоровался он радушно, ибо, по тактичности, не хотел подчеркивать свою победу. Формально Родерик был начальством; это он тоже учитывал.
— А! — заметил он. — Читаете мою вещицу.
Резко вздрогнув, Родерик выронил вещицу, словно ядовитого паука.
— Ну, как вам? — осведомился подчиненный, но ответа дожидаться не стал. — Прямо скажем, повезло. На таку-у-ую штуку вышел, опупеть! Дадим в следующий номер.
Родерик облизнулся — нет, не плотоядно, губы как-то ссохлись. Мысль о следующем номере вызывала тупую боль под ложечкой.
— Что там у вас? — мрачно спросил он. Пилбем снял пиджак, повесил на вешалку, надел куртку с эмблемой крикетного клуба, куда ходил по субботам, и ловко вырезал из старой обложки новые нарукавники.