Торская. Ничего я ему не доверяла. Он взял билет на свои деньги.
Григорьев. Надежда Николаевна!.. (Оглянулся.) Надежда Николаевна, если бы вы поняли мое положение…
На верхней площадке Блюм.
Торская. Соломон Маркович, помогите товарищу Григорьеву в его тяжелом положении. У него лишний билет на «Федора Иоанновича».
Блюм. А кто это такой — Федор Иванович?
Торская. Он не имеет никакого отношения к снабжению, но билет вы возьмите.
Блюм. Ах, я уже не знаю. Это тот самый, который зарезал царевича Дмитрия. Ну, вы же знаете, я такими людьми не не интересуюсь. Но билет я возьму. Может быть, дочка пойдет. Она все романы с убийством любит. Да, скажите, пожалуйста, вы не видели уборщиц? Это черт знает что такое…
Блюм уже внизу. На верхней площадке Воргунов.
Воргунов. Товарищ Григорьев, я не понимаю, что это такое? Вы приходите на работу в одиннадцать часов…
Григорьев. Петр Петрович, с этими трамваями…
Воргунов(кулаком по барьеру). Товарищ Григорьев, я прошу вас не молоть глупости. Мы все приезжаем трамваями. А куда вы стащили сверлильные? Что это, вредительство, черт бы вас побрал, или последний идиотизм? Когда это кончится?
Григорьев. Петр Петрович, вы могли бы при посторонних…
Воргунов. К чертовой матери посторонних. Посторонние вам мешают работать. Вас ждут в конструкторской, а вы здесь с посторонними. Пожалуйста и немедленно дайте объяснение главному инженеру.
Григорьев направляется наверх.
Блюм(к Торской). Попало, хэ-хэ-хэ! Ох, и характер!.. Петр Петрович, вы там не видели уборщиц?
Воргунов(спускается на несколько ступенек). Уборщицы убирают в конструкторской.
Блюм. Они должны убирать не в конструкторской, а здесь и в столовой.
Воргунов. А они в конструкторской. Совершенно необъяснимое явление в природе.
Блюм. Ох, как захвачу их оттуда, так с них будет шерсть сыпаться. Господи, какой я злой, какой я злой, если бы кто-нибудь знал. (Побежал наверх.)
Воргунов. Надежда Николаевна, вы простите, но из-за вас наши молодые инженеры прямо испортились.
Торская. Что же делать? Испортились?
Воргунов. Как что делать? А вы не догадываетесь?
Торская. Я немножко догадываюсь. Вы их пересыпьте нафталином…
Воргунов. Да? Это было бы хорошо… Наши люди совершенно не способны провести черту: здесь дело, а здесь любовь. У них если любовь, так непременно с гражданскими мотивами или там с политикой, а дело летит к черту, потому что любовь мешает: бросают работу и бегают на свидания.
Торская. Петр Петрович, только из уважения к вам я обещаю: разговаривать с молодыми инженерами исключительно о фрезах, болванках и об инструментальной стали.
Воргунов. Ну, вот я же и говорю. Разговаривайте о чем хотите: о слиянии душ, о соловьях, о воробьях, при чем тут инструментальная сталь? И самое главное — не в рабочее время: ведь для всей этой чепухи отведено специальное время — вечером или там по утрам…
Торская. Я постараюсь, Петр Петрович…
Входит Одарюк.
Одарюк. Уже музыку слышно.
Торская. Да ну? (Подходит к двери и слушает.)
Воргунов. Вот еще: эта музыка…
Одарюк. Вы инженер?
Воргунов. Инженер.
Одарюк. Вы будете управлять заводом?
Воргунов. Почти.
Одарюк. А почему станки стоят на дворе и упаковка сорвана? А кто виноват?
Воргунов. Папа с мамой виноваты. Им не нужно было жениться и плодить портачей. Вот. (Вышел.)
Одарюк. Что он, чудак?
Торская. Это Воргунов. Он интересный человек.
Одарюк. Он наш?
Торская. Он должен быть нашим.
Одарюк. Придется в работу брать?
Торская. Ох, трудно его брать в работу!
Вбегает Воробьев.
Воробьев. Идут. Совсем близко. Ездил встречать. Как раз возле парка встретил. Ну и идут, брат, во! В белых костюмах, черт, красота…
Одарюк. Возле парка?
Воробьев. Да уже к лесу подходят, совсем близко.
Одарюк выбежал.
Торская. И Захаров с ними?
Воробьев. А как же, с Верой Донченко рядом. Вера сегодня дежурная.
Торская. А Наташа?
Воробьев. Наташа? Аж страшно. Такая красивая, куда мне! Загорела, глаза, брат, блестят, На меня только так — повела. А Алешка мне кулак показал, так я и уехал.
Торская. Все-таки, что вы будете делать с Наташей?
Воробьев. Вот, брат, Надежда Николаевна, скажи, что делать? Тут, понимаешь, такое дело, хлопцев боимся.
Торская. Отчего?
Воробьев. Хлопцы еще ничего как следует не знают. Из девчат, и то не все. А у нас же любовь, если бы ты знала! А боимся хлопцев, знаешь, аж шкура болит со страху. Жучок, как стал председателем, так сразу Наташу в оборот: ты что это с Петькой романы затеваешь? Я тебя, говорит, с совет командиров выволоку. Вот какое дело…
Торская. Чудаки. Вот я поговорю с Алексеем Степановичем.
Воробьев. Да что ж с того? Товарищ Захаров все равно в совет командиров передадут. Я уже думаю так: у меня и квартира в городе хорошая и все. Скажу Наташе, пускай прямо ко мне переходит.
Торская. Побоится Наташа.
Воробьев. Вот в том-то и дело.
Торская. Да и зачем же ссориться с коммунарами? Они ведь и помогут чем-нибудь.
Воробьев. Да вот же…
Близко взорвался марш оркестра.
Торская. Идут…
Воробьев. Это, значит, из лесу вышли.
Выходят. Сверх спускается Блюм с уборщицами. Услышал музыку и остановился.
Блюм. Ну, доигрались… Разве это коммуна? Это же сумасшедший дом!
1-я уборщица. Так что?
Блюм. А я знаю что? Лечить надо… Ах, ты господи! Подите скорее, уберите там самый маленький класс. А то и трубы некуда будет сложить.
Ушли наверх. Звонок телефона. Со двора входит Одарюк и берет трубку.
Одарюк. Да, коммуна Фрунзе. Что? Два грузовика отправили? А я не знаю… Стойте? Разгрузить? Разгрузить будет кому. Коммунар Одарюк. А я говорю, будет кому. Значит, знаю. Откуда знаю… Вот сейчас двести коммунаров подходят. Ах, коммунары… (Повесил трубку.)
Сверху спускаются Воргунов, Блюм, Троян.
Воргунов. Десять тысяч лет будем жить, а от глупостей не избавимся. Для чего это встречать, парады разные. Приехали — ну и приехали.
Блюм. Нельзя же, Петр Петрович, они же два месяца не были дома. Мы должны же их встретить, посмотреть…
Воргунов. Все равно: если они мне станки поломают, головы пооткручиваю.
Троян. Какая у них музыка… Никогда не работал с молодежью. Интересно.
Блюм. Так интересно, Николай Павлович, знаете, как будто в книжке.
Троян. Жизнь должна быть лучше книжки, Соломон Маркович.
Троян. Я же и говорю: куда там книжки годятся.
Одарюк. Звонили сейчас: два грузовика со станками отправлены.
Воргунов. А не говорили, грузчики поехали?
Одарюк. Грузчиков при станках нет. Спрашивали, кто разгрузит?
Воргунов. Кто же разгрузит?
Одарюк. Я сказал, коммунары подходят.
Воргунов. Коммунары разгрузят? Это «вандереры». Каждый ящик сорок пудов.
Одарюк. Ну, так что ж такое?
Воргунов. Глупости, побьют… Ах, черт!
Вышли. Сверху сбегает Вальченко. На верхней площадке остановились Дмитриевский и Григорьев.
Григорьев. Хозяева приехали, Георгий Васильевич…
Дмитриевский. Да, думали ли когда-нибудь, что будем служить беспризорным? А ведь в самом деле хозяева. Уличные дети, воришки, отбросы — хозяева. а ведь это, собственно говоря, красиво, Игорь Александрович.
Григорьев. Я не такой эстет, чтобы в этом видеть красоту. Ведь их еще нужно переделывать. Перевоспитывать, все-таки это, наверное, звереныши.
Дмитриевский. Ну что ж, переделаем…
Вышли.
Пробежали наружу уборщицы. Марш очень громко у самых дверей. Слышна команда, марш оборвался. Обрывки короткой речи. «Интернационал». Команда: «Под знамя смирно!» Знаменный салют. В тот момент, когда верхушка знамени показывается в дверях, салют прекращается. Команда: «Разойдись!» Шум. В вестибюль входят: Вера Донченко в красной повязке дежурного, держа руку в салюте, за нею со знаменем Гедзь и два коммунара-ассистента с винтовками.
Донченко(опуская руку). Ой-ой-ой, куда же теперь.
Гедзь. И не прибрали.
Донченко. Подождите здесь, я пойду посмотрю. (Убежала наверх.)
1-й ассистент. И в столовой не убрано.
Гедзь. Честное слово, как им не стыдно?
В двери по два, по три входят коммунары-музыканты с трубами, фанфарами. За ними коммунары.
Отдельные голоса входящих:
— Черт, насилу выбрался, завалили!
— А то инженеры, видел?
— И цветники наши пропали…
— Ого, вот где порядок.
— То станки здоровые.
— А кто это толстый, сердитый такой?
— Ой, Соломон Маркович, плачет, понимаешь.
— Что? И знамени нету места?
— Вот так завод!
— Берите ведра, тряпки!
— Поход продолжается!
— Сейчас пойдем на завод.
— Станки заграничные, видел: Берлин.
— У, Берлин…
— Конечно, Берлин.
— А это знаешь? Универсально-фрезерные.
— Ничего подобного.
— Универсально-фрезерные!
— Поход продолжается, ха-ха!
— А где обоз, не знаешь?
— Я ничего не понимаю.
Шум. Кто-то поет мотив знаменного салюта. Два-три коротких звука в трубу. Неожиданно забил барабан.
Жученко. Что же тут стоять? А где дежурная?