Пьер возвращался к машине. Какая-то сила тянула его туда вопреки логике и здравому смыслу. Ведь ни доблестное крестоносное воинство, ни все колдуны этого скудного, жестокого, пестрого и наивного мира не помогут ему доискаться до причины ошибки и устранить ее. Мысль о Люс сжимала сердце. Он шел и плакал, и искал хоть какую-нибудь зацепку, чтобы оправдать себя и жить, хотя бы и здесь, в этой варварской каше из холопов, воинов и монахов. Тогда, в сорок четвертом, он нашел себе оправдание — он бежал, спасая записи Дятлова, бежал, чтобы уберечь Бланш, а Декура с отрядом оставил пробиваться в горы. Тогда он тоже шел и плакал, и лес был чем-то похож на этот, хотя там были предгорья Альп, а здесь, если верить мальчишке, Нормандия.
Он вышел к знакомым зарослям жимолости. Сейчас он вытащит из машины рюкзак с консервами, разведет костер, поест, а уж потом обдумает свое положение. Низко нагнувшись и выставив перед собой локти, он нырнул в зеленую гущу, проскользнул на ту сторону и выпрямился. Прямо на него уставился апоплексического вида ражий детина в коричневой рясе. Детина сидел на пне, прислонившись спиной к обшивке аппарата, и таращил на Пьера круглые пуговичные глазки. Левой рукой он придерживал на колене оловянную кружку, а правую воздел над головой, сжимая полуобглоданную кость. Тут же на траве и поваленной лесине лежало и сидело с полдюжины бородатых парней в зеленых длинных кафтанах, а посреди поляны над догорающим костром висел черный котел, в котором ухало и кряхтело какое-то варево.
— Vade retro, Satanas! — неожиданно высоким голосом провещал монах и костью нарисовал в воздухе крест.
Зеленые кафтаны повскакали и, разинув рты, уставились на Пьера.
— Что-то твоя латынь его не берет, отец Турлумпий, — усмехнулся толстяк с рыжей кустистой бородой. В его окорокоподобной руке была зажата деревянная мешалка, которой он смело орудовал в котле.
— Сгинь, сатана, скройся, — отбросил монах латынь, продолжая крестить воздух, между тем как его товарищи, потеряв, видно, веру в столь прямое и быстрое действие крестного знамения, приступили к Пьеру.
Очень быстро он был скручен, обмотан колкой веревкой и брошен в развилку корней большого дуба, росшего на самом краю поляны как раз напротив машины.
— Не тебе ли принадлежит эта штука? — начал допрос монах, указывая все той же костью через плечо, в то время как рыжебородый кулинар поддел котел своей мешалкой и, ловко сняв с огня, опустил его на траву.
Кто ножом, кто ложкой стал выуживать из котла куски мяса и деловито чавкать.
Худой паренек наполнил дымящейся похлебкой большую миску и поставил ее перед монахом.
— Спасибо, отрок. Накормить слугу Господа — значит услужить самому Господу. — Турлумпий извлек из складок рясы изгрызенную ложку и припал к лохани.
— Так что же ты молчишь? — отдуваясь, обратился он к Пьеру. — Или язык твой прилип к гортани от страха перед гневом Божьим?
Язык Пьера отнюдь не прилип к гортани. Напротив, он обильно омывался слюной, и свирепый мясной запах терзал Пьера больше, чем страх перед чьим бы то ни было гневом.
— По-моему, это исчадие ада хочет жрать, — сказал толстяк повар.
— Ты прав, Крошка, клянусь мощами святого Ингордана. Надо его накормить, ибо сказал Принявший за нас муки на кресте: просящему у тебя — дай!
Крошка пошарил в траве, выудил еще одну деревянную миску, наполнил ее и отдал подскочившему худому парню. Тот поставил еду перед Пьером и, коротким движением ножа перерезав веревку, освободил ему руки.
— Ешь, ешь, — разрешил монах, увидав нетерпеливое движение Пьера. — Может, эта похлебка из козленка и не похожа на адское пойло из серы и змеиного яда, которым, как я слышал, питаются слуги преисподней, но ничего другого предложить тебе не можем. — И он закинул голову в смехе, открыв ослепительную молодецкую глотку.
Пьер жевал горячие куски нежного мяса, запивая их бульоном прямо через край миски. Зеленые кафтаны настроены были благодушно. Увидав, что Пьер покончил со своей порцией, тот же услужливый паренек нацедил кружку из бочонка и поставил ее рядом с опустевшей миской. Пьер отхлебнул горьковатой жидкости и услышал голос монаха:
— Ну, чадо, расскажи, как попал ты во владения нашей вольной ватаги, что это за железная труба и почему на тебе платье, изобличающее принадлежность к колдовскому сословию? А мы послушаем твой рассказ за кружкой доброго пива, сваренного лучшим пивоваром Нормандии — Теофилом Липкие Штаны.
— Я, — начал Пьер, — чужестранец, путешественник.
— Откуда и куда ты путешествуешь?
— Оттуда — туда. — Пьер неопределенно махнул рукой и добавил, кивнув на машину: — А труба, как вы изволили выразиться, это мой экипаж… колесница… Я непонятно говорю?
— Ну да, помело. Чего тут не понять! Ха-ха-ха! — загоготал Крошка, а за ним и остальные.
В следующее мгновение грянул пронзительный свист, и между кустов просунулась плоская румяная рожа с реденькими метелками усов.
— Это отряд де Тардье, — сообщила рожа. — Едут сюда, человек сорок.
Разбойники пришли в движение. Побросав кружки, они схватили лежавшие здесь же, в траве, короткие мечи и луки. Крошка и Турлумпий вооружились суковатыми дубинами.
— Кто их ведет? — деловито спросил монах.
— Кроме де Тардье я не заметил рыцарей.
— Все равно их слишком много. Будем уходить. И этого прихватим с собой, он мне понравился. — Монах ткнул пухлым пальцем в то место, где только что сидел Пьер.
Но Пьера там уже не было.
Через минуту поляна опустела. Пьер выбрался из своего укрытия между корней того же дуба, но с противоположной стороны. Он метнулся сюда, улучив мгновение, когда разбойники разбирали оружие. Окончательно освободившись от веревок, он, озираясь, подошел к машине и забрался внутрь. Через минуту, заблокировав замок и подхватив рюкзак за лямки, он уже готовился спрыгнуть на землю. Но тут из-за кустов донесся лошадиный храп и топот. На поляне появились двое в кольчужных рубахах и принялись суетливо расстилать цветастый ковер как раз там, где несколько минут назад валялся связанный Пьер. «Смена декораций», — подумал он, опускаясь на порожек люка. Свесив ноги, он потянулся к нагрудному карману за сигаретой.
На поляну, легко ступая, вышел черноволосый рыцарь с непокрытой головой. Из-под низко обрезанной челки угрюмо смотрели темные красивые глаза. Он вел за руку молодую женщину в наряде, блестевшем, как елочный шар. Она ступила на ковер, в то время как рыцарь остановился перед его краем и, низко склонившись и почти тронув коленом землю, проговорил:
— Здесь, Алисия, ты сможешь отдохнуть и подкрепиться, чтобы усталость не помешала тебе насладиться праздником и в свою очередь доставить гостям наслаждение лицезреть совершенство столь полное, как твоя красота.
«Здорово заворачивает», — с одобрением подумал Пьер, на которого никто еще не обратил внимания.
— Благодарю, сьер Морис. Я действительно утомлена.
— Может быть, глоток теплого вина с пряностями?
— Вина? Пожалуй. — Алисия опустилась на гору подушек, сваленных посреди ковра. — Немного мальвазии с корицей и кардамоном. — Она томно улыбнулась и, угнездившись в подушках, медленно подняла глаза.
Под ее взглядом Пьеру стало неуютно. Через секунду на него уставился рыцарь с челкой, а затем и все присутствующие на поляне.
— Как интересно, — хихикнула вдруг Алисия и, вновь обретя капризную серьезность, обратилась к Пьеру: — Простите нас, любезный сьер рыцарь, за бесцеремонное вторжение в ваши владения. Мы, славный защитник гроба Господня сьер Морис де Тардье и я, Алисия де Сен-Монт, дочь графа Вильруа де Сен-Монта, направляемся к замку высокородного барона Жиля де Фора, дабы принять участие в турнире и празднестве, которые он устраивает по поводу — впрочем, я не помню в точности, по какому именно поводу он дает этот праздник, — и вот мы остановились отдохнуть на этой дивной поляне, чтобы восстановить телесную бодрость, утраченную в известной мере вследствие тягот обременительного для слабой женщины путешествия, не зная, впрочем, что место это уже занято достойным рыцарем, носящим столь странное облачение…
«Боже, — думал Пьер, — а эта-то за кого меня принимает? Нет, дудки, за рыцаря я не сойду — придется еще ломать копья в честь прекрасных дам. Лучше работать под колдуна, у меня для этого явно больше данных».
— …и соблаговолит назвать нам свое имя, дабы мы могли приветствовать его, как того заслуживает носитель столь славного имени. — Тут Алисия несколько запуталась и снова хихикнула, после чего ожидающе заморгала.
Вместо ответа Пьер выпустил густую струю синеватого дыма.
— Святая Мария, да вы колдун, — оживилась дама, не выказав, однако, никакого страха. — Сьер Морис, я никогда не видела колдунов, а вы?
— Мне, Алисия, всякое приходилось встречать в Палестине и других местах. Но если тебя заинтересовал этот… Почему бы нам не пригласить его в Лонгибур?
— Прекрасная мысль! — захлопала в ладоши женщина, сверкая камнями перстней и браслетов. — Не откажите в любезности даме, благородный сьер, — говорила она уже Пьеру, — согласитесь сопровождать нас в замок барона, где вам, ручаюсь, окажут самое изысканное гостеприимство, которого заслуживает столь могущественный чародей.
Пьер продолжал молчать. Де Тардье сказал что-то своим людям, и те, взяв машину в полукольцо, стали приближаться к сидящему Пьеру Он швырнул рюкзак обратно в машину, встал и захлопнул люк.
— Ну-ну, — сказал он. — Я иду.
Сохранять достоинство мага и чародея под недружелюбными взглядами латников было нелегко. В это время к Алисии подошел паж. Над серебряным подносом с двумя кубками вился пар.
— Принеси еще, — бросила Алисия пажу, протягивая Пьеру тяжелый металлический сосуд.
Он растерянно держал его двумя руками, пока такие же кубки не оказались в руках Алисии и де Тардье.
— Пусть вам сопутствует удача! — звонко сказала Алисия. Пьер выпил вино. Теплая волна прошла по телу. — Садись, сьер чародей, и расскажи нам о своих чудесах, а еще лучше — покажи что-нибудь не слишком страшное.