Монах подошел к Урсуле и что-то забормотал, суя ей крест. Напряженная спина женщины не шелохнулась. Стражи медленно повели ее к одной из куч, на скате которой Пьер заметил широкую доску с набитыми поперечинами — нечто вроде трапа, ведущего к столбу. Урсула покорно ступила на трап. Пьер завороженно смотрел на нее и не сразу понял, что монах с крестом уже перед ним и шевелит толстыми губами. Урсула сбросила драный балахон и осталась в тонкой белой рубахе. Она прижалась спиной к столбу, и, пока стражи обматывали ее веревкой, Пьер успел увидеть, как под отброшенными ветром седыми волосами гордо блеснули живые горячие глаза.
Справа и слева, качаясь, поплыли лица, куча хвороста выросла и заслонила небо.
Две сильные руки подперли поясницу и вознесли его. В глаза вновь хлынул солнечный свет. Ноги Пьера в рифленых туристских ботинках уцепились за шершавый дощатый скат.
— In nomine patris et filii et spiritus sancti…[3]
Позвоночник и затылок уперлись в столб.
Две серые приплюснутые фигуры медленно приближались к горе хвороста. Прозрачный огонь факелов в их руках едва виден в солнечном свете. Совершенно безобидный с виду огонь.
«Какой бездарный конец», — подумал Пьер и закрыл глаза.
Он слышал, как огонь с легким треском побежал по сухим веткам.
— Стоп! Стоп! Все не так! Что за чучело мне подсунули? Помрежа ко мне! Костюмера! И сценарий! Где помощник, я вас спрашиваю?
Истошный голос несся снизу. Пьер открыл глаза. Маленький патлатый человечек неистово рубил ладонью воздух и топал деревянными башмаками по древним плитам замкового двора.
Невесть откуда явился длинный нескладный мужчина в серых помятых штанах, в детских сандалиях с дырочками и начищенном медном шишаке. Он протянул патлатому растрепанную тетрадь и замер, приоткрыв рот и быстро двигая кадыком.
— Кто это? — визжал человечек, тыча тетрадью в Пьера.
Из тетради вылетело несколько листов, красиво улегшихся на плитах мостовой.
— Н-не знаю, — выдавил длинный, хлопая ресницами.
— А кто знает?
Длинный молчал.
— Что ни день, то скандал. Вчера какой-то хулиган палил из пищали по Лонгибуру. Пищаль в двенадцатом веке! Хорошо, что не бластер. А этот откуда взялся? Кто его одевал? Где костюмер? — Патлатый нагнулся и, сердито сопя, стал собирать выпавшие листы.
Из толпы выдвинулась хрупкая девушка в платье служанки.
— Ваша работа? — Патлатый мотнул головой в сторону Пьера.
— Нет, — тихо ответила девушка.
— Так кто смеет мне мешать! — Он быстро переступал деревянными подошвами, переходя в гневе с фальцета на бас и обратно. — Где вы видели в сценарии этого фрукта? — кричал он, размахивая тетрадью. — Где? Покажите! Я жду.
— Видите ли, Реджинальд Семенович, — начал было длинный, но человечек остановил его жестом.
— Давайте его сюда, — сказал он устало. — И ее тоже.
Веревки отпустили обмякшее тело. Пьер сполз по дымящемуся хворосту.
— Кто вы такой? — спросил Реджинальд Семенович и вздернул подбородок, тряхнув патлами.
Пьер молчал.
— Ну скажите же, милый мой! — В голосе маленького человека зазвучали обиженные, какие-то детские оттенки. — Откуда вы?
— Мне уже доводилось отвечать, — пробормотал Пьер. — Пьер Мерсье из Форж-лез-О.
— Форж-лез-О? — застонал патлатый. — Где это? Урсула, звездочка моя, откуда он взялся?
Пьер оглянулся на старуху. Но старухи не было. Молодая горбоносая красавица с живым интересом смотрела на него желто-карими глазами.
— Понятия не имею, котеночек. Я думала, это твой новый ход.
— Господи, какой еще ход! Белены вы объелись, что ли? Где вы видели у меня новый ход? У меня! Я вам кто — безответственный экспериментатор? Модернист? А ну скажите, кто считает меня пошлым модернистом? Вы? Вы?.. — Реджинальд Семенович тыкал пальцем в тихо приблизившихся Жиля де Фора, Мориса де Тардье, Бийона, Алисию. — Так вот, господа, к вашему сведению, я придерживаюсь классических традиций. Я — классик. Понятно? А вот кто вы такой? — Он устало повернулся к Пьеру.
— Я уже сказал, мое имя Пьер Мерсье. Могу только добавить, что я мирный путешественник. А вы кто, мсье классик?
— Я? — задохнулся человечек. — Вы не знаете ме-ня? — Он взглянул на Пьера с неподдельным изумлением. Потом приподнял подбородок, наклонил голову так, что патлы мирно легли набок, и произнес с расстановкой:
— Я — Реджинальд Кукс.
— Прекрасно, мсье Кукс, — сказал Пьер. — Но прошу простить меня — я прибыл из такого далека, что ваше имя ничего не говорит мне.
Лицо длинного в шишаке исказилось в приступе суеверного ужаса. Он наклонился к Пьеру и громко зашептал:
— Бог с вами, это же Реджинальд Кукс, главный режиссер Второй зоны Третьего вилайета.
— Режиссер? Вилайета? — Пьер с трудом ворочал мозгами. — Простите, меня только что хотели сжечь, и я как-то еще не совсем…
— Вот что значит вжиться в образ! — восхищенно пробормотал аббат Бийон.
— Но ведь как будто к тому и шло, — сказал Пьер, слабо улыбаясь.
— К тому шло, — повторил Жиль де Фор. — Ха… ха… — И он зашелся тяжелым низким смехом.
Немедленно к нему присоединился заливистый дискант Реджинальда Семеновича Кукса, главного режиссера Второй зоны Третьего вилайета. Через секунду грохотала вся площадь: визжали мальчишки во главе с Ожье, ржали парни в зеленых кафтанах, церковным колоколом бухал разбойник-монах, сверкая зубами, смеялась Урсула, а Алисия, держась рукой за бок, вытирала глаза розовым кружевным платочком.
Последним пришел в движение длинный в шишаке. Его тонкое блеяние разнеслось по двору, когда другие уже затихали.
Отсмеявшийся Кукс вновь подступил к Пьеру.
— Так откуда вы прибыли, мирный путешественник?
— Я же вам сказал — из Форж-лез-О.
— Опять вы за свое! Ничего не понимаю, — скривился Кукс. — А вы, Аристарх Георгиевич?
Длинный изобразил скорбную мину.
— Стойте, кажется, я знаю. — К ним, тряся полами коричневой рясы, пробирался монах. Его круглые пуговичные глаза сверкали. — Как же я сразу не понял, что это за штука. Отсутствие движителей… Да и форма.
— Какая штука? — спросил Кукс.
— Да там, в лесу. Неважно. По-моему, этот парень пришлепал к нам из другого времени.
— Что? Как? — Кукс даже привстал на цыпочки.
— А вот так — нехитрое устройство, бух, бах — и пары столетий как не бывало!
— Пара столетий? Из другого времени? — На этот раз глаза округлил режиссер Кукс.
— Это правда, — сказал Пьер. — Но, ради Бога, скажите, какой у вас век?
Все растерянно молчали. Первым откликнулся Аристарх Георгиевич:
— Если вы только не шутите, то я вам отвечу: пятый век Великой эпохи.
— Скажите, э… а от Рождества Христова это как выглядит?
Монах посмотрел на Пьера с удивлением и ответил:
— Понял, понял. По предложенной вами шкале получается… ага, двадцать пятое столетие, семьдесят восьмой год. Я не ошибся? — Он оглянулся на толпу.
— Двадцать пятое! — закричал Пьер. — Все-таки двадцать пятое! Вы не обманываете меня? Нет? Боже правый, значит, машина… значит, Дятлов… мы… — И он замолк, жадно озирая обступивших его людей.
— А вы в таком случае из какого века, если, простите, это не секрет? — Аристарх Георгиевич от нетерпения переступал с ноги на ногу.
— Никакого секрета. Я из двадцатого. Вот так прямо к вам…
Реджинальд Кукс присвистнул:
— Экая даль. — Он робко тронул Пьера за рукав, словно желал убедиться, что беседует не с призраком. Потом осмелел и потрепал гостя по плечу. Потом потянул за полу куртки, словно хотел проверить прочность ткани. — Н-да. Надо бы отдать вас в хорошие руки. Аристарх Георгиевич, любезный, свяжите нас с Агентством по туризму.
— Сию минуту. — Помреж снял сверкающий шишак и, пристроив его под мышкой, крупно зашагал прочь. Все между тем сделались очень ласковыми к Пьеру. Морис де Тардье положил ему руку на плечо и говорил, что глубоко сожалеет о холодности их первой встречи там, на поляне. Алисия крутила пуговицу на куртке Пьера и восклицала:
— Подумать только! Ну просто не могу себе представить!
Тут снова показался Аристарх Георгиевич. С ним шел молодой человек в белой блузе и белых штанах. Он приветливо глянул на Пьера.
— Меня зовут Гектор. Мне выпала честь сопровождать дорогого и почетного гостя, многоуважаемый…
— Пьер Мерсье, — сказал Пьер.
— …многоуважаемый Пьер Мерсье. А сейчас не желаете ли отдохнуть с дороги?
Они шли по красной каменной галерее. Сквозь щели густо лезла трава. Провал слева внизу — сплошное зеленое буйство. «Джунгли какие-то», — думал Пьер.
— Такой пейзаж нынче моден, — пояснил Гектор. Второй день этот голубоглазый красавец сопровождал Пьера повсюду.
— Скажите, я сделал ошибку? Мне не следовало прилетать?
— Нет, Пьер, вы не сделали ошибки, — ровно, дружелюбно сказал Гектор. — Я представлю вас членам Совета, вашему делу дадут ход. А вы пока отдыхайте.
Показалась низкая дверь из рассохшихся досок, схваченных коваными железными полосами. Гектор взялся за ржавое кольцо. Из открывшейся темноты пахнуло погребной сыростью.
— Прошу, — сказал Гектор.
Пьер согнулся и шагнул. Еще шаг. Брызнул свет. Большой белый мяч летал под низким синим небом. Несколько девушек бросились к ним навстречу.
— Это Пьер, — сказал Гектор. — Он из двадцатого века.
Всеобщий вздох изумления. Но не чрезмерного, как показалось Пьеру. Одна — кареглазая, красивая — подошла ближе. Впрочем, они все были красивыми. Пьер растерянно молчал.
— Меня зовут Полина, — объявила кареглазая. — Или просто Ина.
— А меня Елена, — сообщила смуглянка в голубой тунике. — Если хотите, Ена.
— Пьер.
— Да, я уже знаю.
— Откуда?
— От Гектора. Он только что вас представил.
— Ох, правда.
Его окружили, забросали вопросами:
— Вы видели когда-нибудь Пруста? А правда, что Набоков всегда жил в гостиницах? А Маяковский… Лорка Фолкнер… Бруно Травен… Глешоу? Впрочем, нет — Глешоу жил позже. А Хлебников? О, Хлебников!