Кто-то толкнул садовника в спину. В ротонду ворвались Шалон и дю Нуи. Скрипнул, распахиваясь, люк. Показалась нога в рифленом ботинке. Потом рука и, наконец, смущенное лицо Пьера.
— Ты сошел с ума! — закричал Шалон.
— Пьер, милый, разве так можно, — сказал Альбер.
— Да что вы, друзья, — медленно и тихо сказал Пьер. — Я только хотел попробовать…
Но Шалон уже вытаскивал из машины рюкзак и, поднимая его, взглянул в глаза Пьеру.
— Попробовать? А это что?
— Простите меня, — еще тише сказал Пьер.
— Слава Богу, хоть жив. Ты включал ее?
Пьер смотрел на них сквозь слезы, не слыша слов.
— Ничего, ребята, не огорчайтесь.
— Так она не работает?
Пьер покачал головой.
— Ты не находишь, что он какой-то странный? — повернулся дю Нуи к Шалону.
— Он потрясен неудачей. Нам это тоже предстоит пережить.
— Простите, я очень тороплюсь, — сказал Пьер. — Подбросьте меня до Форж-лез-О, я там оставил машину.
Он не сводил глаз с тщедушного тела, со страшной иглы. Ему казалось, миновала вечность с тех пор, как он уронил оранжевую крупинку в колбу капельницы, хотя на самом деле не прошло и половины суток Пьер брал руку девочки, пытаясь ощутить намек на ответное движение. Но нет, ничего не изменилось. Ничего. Утренний луч играл на красном коленкоре истории болезни.
— Ну, как ты сегодня себя чувствуешь? — Доктор вытянул из папки листок
— Ой, мы опять с папой купались. И ракушку нашли огроменную, во! — Руки Люс дрогнули.
Доктор снял очки и поднес листок к глазам.
— Господин профессор, вас к телефону, — объявила сестра.
— Что? А? Послушайте, мадам Планше, что вы мне подсунули? — Он свирепо ткнул пальцем в листок — Чей это анализ?
Лицо сестры покрылось пятнами одного цвета с крестом на ее наколке.
— Это анализ Люс Мерсье, господин профессор. Я сама, — она сделала паузу, — сама вложила его в историю болезни пациентки.
— А в лаборатории не могли напутать? — спросил доктор, смягчаясь.
— В лаборатории сегодня не было других анализов, господин профессор. Вас ждет у телефона мадам Жироду, господин профессор.
— Не было других анализов? — Доктор надел очки. Он увидел привстающего Пьера и повернулся к ребенку. Знают ли они, какое чудо произошло? Какая милосердная воля вернула девочку этому человеку, а ей подарила настоящий мир, с настоящей травой, с морем, в котором можно по-настоящему плавать, в котором водятся живые рыбы и полным-полно огроменных раковин.
— Ах да, иду, иду. Дождитесь меня, Мерсье. Я сейчас вернусь, только поговорю с женой. Дождитесь меня непременно.
Худая спина исчезла за бесшумно сдвинутой створкой. Но сквозь закрытую дверь Пьер отчетливо видел удаляющуюся фигуру в веселеньком домино с ромбами. На шутовском колпаке звонко потренькивал колокольчик
© В. Генкин, А. Кацура, 2002.
ВОПРОС ВРЕМЕНИ(заключение)
Неумолимый ход времени начал раздражать фантастов с момента возникновения жанра. Символично, что произведение, из которого, как считают многие, выросла современная научная фантастика, называлось «Машина времени» (The Time Machine) и было посвящено возможности при помощи хитроумного устройства разорвать путы мироздания и совершать путешествия в прошлое или будущее. Впервые этот роман Герберта Уэллса увидел свет в 1888 г., но и спустя столетие с лишним не утратил актуальности, если судить по голливудской экранизации, сделанной уже в XXI веке.
Эта метаморфоза выглядит удивительно органичной и естественной, если мы попытаемся разобраться в причинах популярности подобных произведений. А популярность их — как среди читателей, так и среди авторов — огромна. О путешествиях во времени писали Айзек Азимов, Рэй Брэдбери, Роберт Сильверберг, Пол Андерсон, Фред Саберхаген, Марк Твен, Роберт Хайнлайн, Джеймс Баллард, Брайан Олдисс… И это только самые известные имена мировой НФ, а сколько трудилось над этой темой фантастов менее знаменитых! Да и о вкладе отечественных авторов забывать не стоит. Пусть он был более скромным, но Илья Варшавский, Север Гансовский, Александр и Сергей Абрамовы, Дмитрий Биленкин, Геннадий Гор, Кир Булычев, Ариадна Громова нашли свои, оригинальные повороты знакомого сюжета.
Но почему же так полюбились фантастам путешествия во времени? Вероятнее всего, потому, что овладеть секретом таких путешествий — значит победить судьбу, вырваться за пределы отведенного тебе исторического отрезка, в конечном счете — обмануть саму смерть. А это великий соблазн и источник сильнейших эмоций. Неудивительно, что задолго до Уэллса о перемещениях во времени писали такие классики литературы, как Теофиль Готье, Чарльз Диккенс и Вашингтон Ирвинг.
Собственно говоря, литературным изобретением Уэллса стала сама машина, которая позволила ему заглянуть в такие дали, какие раньше были доступны только автору библейского Апокалипсиса. Увиденное «за горизонтом» оказалось столь мрачным, что Уэллс никогда больше не возвращался к предсказаниям подобного рода (более того, в рассказе «Новейший ускоритель» он придумал, как замедлять течение времени). Однако у английского писателя мгновенно отыскались английские же эпигоны, чьи произведения заполонили книжные прилавки. При этом большинство из них предпочитало не механический, а ментальный способ путешествия, когда перед героем, погруженным в гипноз или принявшим наркотик, сами собой разворачиваются картины грядущего. Возможно, единственным исключением оказался роман Э. В. Одла «Заводной человек» (The Clockwork Man, 1923), а спустя десятилетие эстафету подхватили американские фантасты: в Соединенных Штатах как раз начинался «золотой век» НФ.
Впрочем, еще до этого Марк Твен в романе «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (A Connecticut Yankee in King Arthur's Court, 1889) и Дж Коултон в романе «Фонарь монаха» (Friar's Lantern, 1906) использовали перемещения во времени, чтобы высмеять ностальгию по средневековому образу жизни, которая была в моде в определенных кругах. Совсем иное волновало Ральфа Милна Фарли, автора «Путешественника во времени» (1931), и Джона Тэйна, который написал «Поток времени» (1931): эти сочинители строили гипотезы насчет природы времени. Вскоре выяснилось, что в истории человечества есть периоды, особенно любопытные для фантастов, — скажем, эпоха динозавров. Первым отправил нашего современника в гости к ужасным ящерам тот же самый Тэйн — в рассказе «Перед рассветом» (1934).
Возможность встретиться со знаменитыми людьми прошлого также оказалась веским доводом в пользу путешествий. Первопроходцем стал Мэнли Уэллман, сочинивший рассказ «Дважды во времени» (1940). Несколько раньше Мюррею Лейнстеру пришла в голову идея, что во времени могут перемещаться не только отдельные люди, но и целые участки Земли. Он попытался представить, что произойдет, если разные участки будут перемещаться с разной скоростью, и написал рассказ «Бочком во времени» (1934). Та же идея впоследствии вдохновила Фреда Хойла на создание романа «Первого октября слишком поздно» (October the First is Too Late, 1964). Еще одну категорию произведений о путешествиях во времени составили истории о посещении наших дней пришельцами из будущего. Здесь пальму первенства следует отдать Генри Каттнеру, который вместе со своей женой Кэтрин Мур сочинил два замечательных образчика историй такого рода — «Твонки» (1942) и «Все тенали бороговы» (1943).
Удивительно, но языковой барьер, который наверняка встал бы перед путешественником во времени, до 1937 г. попросту игнорировался фантастами. Впервые эту проблему сформулировал Спрэг де Камп в своем дебютном рассказе «Полиглоты». А Энтони Бучер пошел куда дальше, использовав тот же прием при создании мрачной антиутопии о будущем, в котором Земля оказалась во власти фашистов, ведущих летосчисление с Рождества Гитлерова (повесть «Барьер», 1942). По степени мрачности с Бучером вполне мог бы посостязаться Т. Л. Шерред: в его рассказе «Попытка» (1947) изобретение приборов, умеющих прозревать время, привело к крушению всего миропорядка.
Следующий этап развития темы связан с творчеством фантастов «новой волны». Ничего принципиально нового о путешествиях во времени они уже не открыли, однако создали немало запоминающихся и художественно убедительных произведений, относящихся к этому направлению фантастики. Рассказы и романы Джеймса Балларда («Хронополис», I960; «Сад Времени», 1962), Брайана Олдисса («Человек в своем времени», 1965; «Эпоха», 1967; «Освобожденный Франкенштейн», 1973), Филипа Фармера («Летающие киты Измаила», 1971), Роберта Сильверберга («Что мы узнали из завтрашней газеты», 1972), Джеймса Типтри-младшего («Человек, который пошел домой», 1972), Гэри Килворта («Идем на Голгофу!», 1975) и Иена Уотсона («Очень медленная машина времени», 1978) ныне можно считать классическими.
Стали вновь появляться и произведения о ментальных путешествиях во времени, столь модные в начале XX в. В рассказе «Пристрастие к Достоевскому» (1966) того же Олдисса герой отправляется в прошлое на встречу с любимым писателем, завладевая телами людей разных эпох. Нечто подобное можно обнаружить и в рассказе Колина Уилсона «Сдвиг времени» (1979). А вот о динозаврах стали писать значительно меньше, поскольку на передний план вышли ключевые моменты человеческой истории. Особым вниманием пользовались последние дни земной жизни Иисуса Христа — о них, в частности, говорится в произведениях Майкла Муркока («Се человек», Behold the Man, 1966) и Брайана Ирншоу («Планета в оке времени», Planet in the Eye of Time, 1968).
По сей день наиболее талантливым фантастам удается внести собственную лепту в развитие темы. Удалось же Роберту Холдстоку в 1982 г. написать роман «Когда дуют ветры времени» (When Time Winds Blow), в котором она звучит свежо и оригинально (на планете, придуманной писателем, ветер может забросить человека либо в прошлое, либо в будущее). Вполне оригинальны и произведения Майкла Бишопа («Нет врага, кроме времени»,