— Вы преувеличиваете, — сказал Адьер. — Готов поспорить, что существуют времена, где я мог бы быть счастлив. Я…
— Ха! — фыркнул Джеллинг. — Великое заблуждение. Назовите такое время.
— Американская революция.
— Э-ээ! Никакой санитарии. Никакой медицины. Холера В Филадельфии, малярия в Нью-Йорке. Обезболивания не существует. Смертная казнь за сотни малейших проступков и нарушений. Ни одной любимой книги или мелодии.
— Викторианская эпоха.
— У вас все в порядке с зубами и зрением? Очков мы с вами не пошлем. Как вы относитесь к классовым различиям? Ваше вероисповедание? Не дай вам бог принадлежать к меньшинству. Ваши политические взгляды? Если сегодня вы считаетесь реакционером, те же убеждения сделают вас опасным радикалом сотню лет назад. Вряд ли вы будете счастливы.
— Я буду в безопасности.
— Только если будете богаты, а деньги мы с вами послать не можем. Нет, Адьер, бедняки умирали в среднем в сорок лет в те дни… уставшие, изможденные. Выживали только привилегированные, а вы будете не из их числа.
— С моими-то знаниями?
Джеллинг кивнул.
— Ну вот, добрались до этого. Какие знания? Смутные представления о науке? Не будьте дураком, Адьер. Вы пользуетесь ее плодами, ни капли не представляя сущности.
— Я мог бы специально подготовиться и изобрести… радио, например. Я сделал бы состояние на одном радио!
Джеллинг улыбнулся.
— Нельзя изобрести радио, пока не сделаны сотни сопутствующих открытий. Вам придется создавать целый мир. Нужно изобрести и научиться изготавливать вакуумные диоды, гетеродинные цепи и так далее. Вам придется для начала получить электрический ток, построить электростанции, обеспечить передачу тока, получить переменный ток Вам… Но зачем продолжать? Все очевидно. Сможете вы изобрести двигатель внутреннего сгорания, когда еще не имеют представления о переработке нефти?
— Боже мой! — простонал Адьер. — Я и не думал… А книги? Я мог бы запомнить…
— И что? Опередить автора? Но публику вы тоже опередите. Книга не станет великой, пока читатель не готов понять ее. Она не станет доходной, если ее не будут покупать.
— А если отправиться в будущее?
— Я же объяснил вам. Те же проблемы, только наоборот. Мог бы древний человек выжить в двадцатом веке? Остаться в живых, переходя улицу? Водить автомобиль? Разговаривать на ином языке? Думать на этом языке? Приспособиться к иным темпу и идеям? Никогда. Сможете вы приспособиться к тридцатому веку? Никогда.
— Интересно, — сердито сказал Адьер. — Если прошлое и будущее настолько неприемлемы, зачем же путешествуют эти люди?
— Они не путешествуют, — ответил Джеллинг. — Они бегут.
— От кого?
— От своего времени.
— Почему?
— Оно им не нравится.
— Куда же они направляются?
— Куда угодно. Все ищут свой Золотой век Бродяги!.. Вечно недовольны, вечно в пути… Половина попрошаек, которых вы видели, наверняка лодыри, застрявшие в чужом времени.
— Значит, те, кто специально приезжает сюда… думают, что попали в Золотой век?!
— Да.
— Но это безумие! — вскричал Адьер. — Неужели они не видят: руины? радиация? война? истерия? Самый ужасный период в истории!
Джеллинг поднял руку.
— Так кажется вам. Представители каждого поколения твердят, что их время — самое тяжелое. Но поверьте моему слову: когда бы и как бы вы ни жили, где-то обязательно найдутся люди, уверенные, что вы живете в Золотом веке.
— Будь я проклят, — проговорил Адьер.
Джеллинг пристально посмотрел на него.
— Будете, — мрачно сказал он. — У меня для вас плохие новости, Адьер. Мы не можем позволить вам остаться здесь — надо хранить тайну.
— Я могу говорить везде.
— Да, но в чужом времени никто не обратит на вас внимания. Вы будете иностранцем, чудаком…
— А если я вернусь?
— Вы не можете вернуться без визы, а я вам ее не дам. Если вас это утешит, то знайте, что вы не первый, кого мы так высылаем. Был, помню, один японец…
— Значит, вы отправите меня…
— Да. Поверьте, мне очень жаль.
— В прошлое или в будущее?
— Куда хотите. Выбирайте.
— Почему такая скорбь? — напряженно спросил Адь-ер. — Это же грандиозное приключение! Мечта моей жизни!
— Верно. Все будет чудесно.
— Я могу отказаться, — нервно сказал Адьер.
Джеллинг покачал головой.
— В таком случае вас придется усыпить. Так что лучше выбирайте сами.
— Я счастлив сделать такой выбор!
— Разумеется. У вас правильное настроение, Адьер.
— Мне говорили, что я родился на сто лет раньше.
— Всем обычно это говорят… Или на сто лет позже.
— Мне говорили и это.
— Что ж, подумайте. Что вы предпочитаете — прекрасное будущее или поэтическое прошлое?
Адьер начал раздеваться, раздеваться медленно, как делал каждую ночь перед тем, как предаться фантазиям. Но сейчас фантазии предстояло воплотиться, и момент выбора страшил его. Еле переставляя ноги, он взошел на медный диск, на вопрос Джеллинга пробормотал свое решение и исчез из этого времени навсегда.
Куда? Вы знаете. Я знаю. Адьер знает. Он ушел в Землю Наших Дорогих Мечтаний. Он скрылся в прибежище Наших Снов. И почти тут же понял, что покинул единственное подходящее для себя место.
Сквозь дымку лет все времена, кроме своего собственного, кажутся золотыми и величественными. Мы жаждем будущего, мы томимся по прошлому и не осознаем, что выбора нет. Что день сегодняшний, плохой или хороший, горький, тяжелый или приятный, спокойный или тревожный, — единственный день для нас. Ночные мечты — предатели, и мы все — соучастники собственного предательства.
Не можно потратить цена одна чашка кофе, достойный сэр? Нет, сэр, я не есть попрошайная личность. Я есть изголодный японский странник оказаться в этот ужасный год. Почетный сэр! Ради вся святая милость! Один билет в город Лайонесс. Я хочу на колени молить виза. Я хочу в Хиросима, назад, в 1945-й. Я хочу домой.
Джон Уиндэм
ХРОНОКЛАЗМ
© Перевод Д. Володихина, 2002
Сначала я о Тавии услышал и уж потом только составил знакомство. Один раз утром в Плайтоне, на Хай-стрит, ко мне подошел немолодой, совершенно незнакомый джентльмен. Как-то он поклонился… по-иностранному. Потом шляпу снял и вежливо представился:
— Меня зовут Доналд Гоби, доктор Гоби. Я буду весьма признателен вам, сэр Джералд, если вы сможете потратить на разговор со мной несколько минут вашего драгоценного времени. Прошу простить за беспокойство, однако дело достаточно серьезное и весьма срочное.
Я смотрю на него с опаской.
— Здесь какая-то ошибка. Я не дворянин, и уж тем более нет у меня никакого титула.
Он выглядел озадаченным.
— О, простите. Меня ввело в заблуждение… необыкновенное сходство… Я был абсолютно уверен в том, что вы — сэр Джералд Лэттери.
Тут уж я растерялся.
— Точно, я Джералд Лэттери, но мистер, и никак не сэр.
— Господи! — смутился он. — Разумеется! Кажется, я глупо себя веду. Есть ли здесь… — он огляделся. — Есть ли здесь место, где мы могли бы спокойно поговорить?
Я было заколебался, но ненадолго. Ясно, что я разговаривал с хорошо воспитанным, образованным человеком. Может, юрист? Попрошайничать такой не станет и ничего в том же роде не отчубучит… Мы были как раз у «Быка», и я предложил зайти. Там почти пусто. Выпить он не захотел. В общем, садимся мы.
— Отлично. В чем дело, доктор Гоби? — я спросил.
Мой собеседник, сбитый с толку и смущенный, молчит. Потом вроде собрал мозги в кучку. Говорить начал, а сам решительным таким сделался:
— Сэр Джералд… э-э, мистер Лэттери… это связано с Тавией. Я полагаю… вы, вероятнее всего, не представляете… э-э-э к чему может привести ситуация в целом… Дело не только в моей личной ответственности, как вы понимаете… Более всего меня тревожат непредсказуемые последствия. Поверьте, она должна вернуться, прежде чем начнутся очень крупные неприятности. Просто обязана, мистер Лэттери!
Я гляжу на него. Серьезно говорит, это видно. И, главное, расстроенный такой.
— Однако, доктор Гоби… — я начал было.
— Я способен понять, что это может значить для вас, сэр, тем не менее я умоляю вас повлиять на нее. Не ради меня и не ради ее семьи, но ради всех нас. Следует проявить величайшую осторожность; осложнения непредсказуемы. Необходимо поддерживать общую гармонию, порядок. Упади одно-единственное зерно мимо назначенного ему места, и что из этого выйдет? Кто в состоянии предвидеть? Молю, уговорите ее…
О чем бы ни шла речь, он был совершенно выбит из колеи. Я вежливо так прерываю его.
— Минутку, доктор Гоби! Боюсь, произошла ошибка. Не имею ни малейшего представления, о чем это вы.
Джентльмен напротив посмотрел на меня оценивающе.
— Вы?! Вы… — Он застыл, как громом пораженный. — Неужели вы еще не встретились с Тавией?
— Именно так, насколько я понимаю. Никогда не слышал ни о какой Тавии.
Он так потерялся. Прямо жалко его. Ну, я говорю, может, все-таки выпить? Головой качает, не хочет он. Ладно, потихоньку оживать начал.
— О, простите. Произошла ошибка. Примите мои извинения, мистер Лэттери. Боюсь, вы сочли меня легкомысленным человеком. Трудно объяснить… Прошу вас, забудьте. Забудьте обо всем.
Он удалился, печальный такой. А я, хоть и был самую малость озадачен этим разговором, через день-другой думать о нем забыл. Как мой странный собеседник и просил…
По крайней мере, я был уверен, что забыл.
…Разумеется, я не знал, что это Тавия, когда увидел ее спустя пару лет.
Я как раз вышел из «Быка». На Хай-стрит была куча народу. Я хотел сесть в машину, уже взялся за ручку дверцы… И тут чувствую: кто-то на той стороне улицы остановился и смотрит на меня. Внимательно так смотрит. Ну и я тоже глаза поднял. И увидел ее! Мы с ней взглядами встретились. Карие у нее глаза…
Высокая, стройная, выглядит отлично — не то чтоб симпатичная, а гораздо лучше. Я смотрю и смотрю. На ней самая обыкновенная твидовая юбка и джемпер — темно-зеленый, вязаный. Туфли чудные: на низком каблуке, но богатые такие… будто с другого человека сняты. Что-то там еще не так было, но тогда я не понял — что именно. Только потом до меня дошло. Прическа у нее, подходящая, кстати, прическа, но уж больно странная. Ну, допустим, парикмахер тебе волосы заплетет хоть так, хоть эдак — на тысячу ладов. Но когда на толпу смотришь, есть нечто общее, какой-то стиль. Причем